— До сих пор себе простить не могу! — И опять замолчал. А через несколько минут далеко отшвырнул окурок и на прощание обронил фразу, под которой подписался бы и я:
— За таким мужиком — подсумки бы носил!
В начале лета 1984 года на смену Масловскому в батальон прибыл угрюмый звероподобный капитан. На утреннем разводе полкач, представляя его личному составу, произнес:
— Товарищи солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры! Представляю вам нового командира батальона, капитана Мищенко (фамилия изменена). Выражаю надежду, что он продолжит славные традиции батальона и будет достойной сменой подполковнику Масловскому.
Многоопытный личный состав на это лишь безрадостно вздохнул, кто-то вполголоса язвительно буркнул: «Как же», — и по рядам впервые прошелестело новое имя — Морпех. С той минуты его иначе в батальоне никто и не называл.
Если Масловский внешне был похож на древнего германца, то наш новый командир по всем статьям смахивал на фашиста из дешевых комедий «совкового» кинематографа. Причем на фашиста самого наихудшего пошиба — начальника гестапо или концлагеря, ну, в лучшем случае — командира зондеркоманды, шаставшей по белорусскому Полесью. К несчастью, вскоре выяснилось, что он и внутренне почти полностью соответствует своему внешнему облику. А облик у него действительно был устрашающий.
Рыжая детина под два метра, а то и выше; центнер с лишком проарматуренного широкой костью, тренированного тела; пудовые кулаки размером с пудовую же гирю. Сама махина обута в яловые вибрамы сорок шестого размера, а с ее вершины на вас взирает нечто, отдаленно напоминающее лицо.
Представьте себе еще одну пудовую гирю, на ней ежик из коротких, торчащих в разные стороны светло-рыжих волос. Лба почти нет. Он такой узкий и низкий, что его почти не видно. Нависающие мощные надбровные дуги практически скрывают глубоко посаженые глазки, маленькие и такие светлые, что сливаются с никогда, казалось, не загоравшим конопатым лицом. Нос тоже махонький, но его видно; не нос — ястребиный клюв, и ноздри всегда расширенные, зверские. Густые усы вслед за носом топорщатся вперед, да еще в разные стороны. А все остальное пространство лица занимает челюсть. С которой, случись вступить в единоборство, не справился бы даже герой древних — Самсон.
Впервые, еще тогда на разводе, посмотрев на нового комбата, мы сделали однозначный вывод — не попадаться! И не ошиблись…
На второй день пребывания в должности Морпех решил проверить, как его подчиненные проводят утреннюю зарядку. И, хорошо зная армейские нравы, сразу после подъема двинулся не на спортгородок, а прямиком в палатки. Естественно — не прогадал. Как он инспектировал другие роты, я не знаю, а вот в нашей, четвертой мотострелковой, не повезло моему другу, замкомвзвода Саше Хрипко. Будучи в тот день дежурным по роте, он не счел нужным вовремя выскочить из противоположной двери, за что и поплатился.
Когда Морпех, с трудом протиснувшись в непомерно узкую для него щель прохода, прямо лицо Шурику рявкнул: «Почему не на зарядке?!», тот сразу обомлел, растерялся и вместо четкого доклада: «Товарищ капитан! За время вашего отсутствия…», — и далее по тексту, промямлил нечто невразумительное. Морпех, по-видимому, тут же определил: «Виновен!» и бережно, чтоб, упаси господи, чего не сломать, взял Шурика левой рукой (или лапой) за шею, легонько наклонил и так же легонько опустил ему правую на поясницу. Видевшие эту картину двое дневальных и парочка уборщиков-духов утверждали, что Морпех действительно ударил совсем не сильно, только руку опустил! Но этого оказалось достаточно, чтобы вместе с его кулаком у Шурика опустилась и почка, и потом он целую неделю «на облегченке» стоял в нарядах.
Через несколько дней в штабе полка на стенде «Наша спортивная гордость» появилась физиономия нового комбата, а под ней скромная надпись: «Мастер спорта СССР по боксу, чемпион Туркестанского военного округа в супертяжелой весовой категории командир второго МСБ капитан Мищенко». Эта новость, честно говоря, никак на нас не подействовала — нам и так уже все было ясно. Вывод даже у нас, «стариков», был один: «Все, мужики. Вешайтесь!»
* * *
Вешаться не пришлось. Морпех сходил на большую операцию в урочище Аргу. Потом под его командованием мы всем батальоном прошвырнулись в славный район «Зуба», потом провели парочку колонн, и как-то сразу все изменилось. Солдаты вдруг увидели, что новый комбат очень даже толковый мужик и ведет себя правильно: солдат в усмерть не гонит, не подставляет и, главное, сам повоевать не прочь, в машинах да на перевалах не отсиживается. К тому же на операциях его суровый норов переключился на товарищей моджахедов да на отцов-командиров — штабных полководцев. Это нам пришлось по душе, поскольку мы сами их шибко не жаловали.
Впервые во всей красе Морпех показал себя в конце Аргунского рейда. Мы взяли несколько пленных. Были они духами или не были, никто того не знает, но когда батальон возвращался в полк, двое бабаев, сидевших на броне машины комбата, перед самым КПП дружно сиганули с моста в реку. Сам по себе этот поступок уже практически чистое самоубийство, но Морпех, судя по всему, судьбе не слишком доверял. Процедив сквозь зубы: «Не стрелять!», он встал на крыше БТРа, скинул с плеча АКС и всадил по полмагазина в каждую из несущихся по течению голов. Так бабаев и понесло дальше — спинами вверх.
Полкачу такое поведение почему-то не понравилось, и он по связи обложил комбата открытым текстом. Дальше произошло нечто небывалое: капитан Мищенко теми же самыми словами популярно объяснил подполковнику Сидорову, что, мол, нечего горло драть и давать тупые указания, кому и как поступать в столь нестандартных ситуациях. А кроме того добавил: «…а если еще раз позволишь себе меня обгавкать, то в полку я тебе харю сверну!» (Естественно, тирада была покруче, но всего словами не напишешь.)
После такой отповеди рейтинг Морпеха в глазах личного состава подпрыгнул сразу на несколько пунктов вверх. Но, по-видимому, не только в наших глазах. Командир полка сразу же после операции начал упорную полугодовую борьбу по выживанию Морпеха из части.
Первый подходящий случай подвернулся довольно быстро. Уже на второй день по возвращении в полк приковылял какой-то побитый дедок и пожаловался, что у него шурави забрали девять тысяч афгани.
— А из какого вы кишлака? — первым делом поинтересовались штабисты хором. — Ах! Из такого-то! Ой, как хорошо! — и, на всякий случай еще раз сверившись по совсем тепленьким оперативным картам, резво помчались на доклад к полкачу. Как же — случай мародерства во втором мотострелковом!
Построили личный состав, поименно пересчитали, сняли все наряды, нашли недостающих и пустили мужичка-дехканина по рядам — ищи! Кто тебя обокрал?! Дедулька тыкает пальцем — этот и этот… Двух солдат вместе с «замком» и взводным на гауптвахту, а их ротного на пару с комбатом — на ковер. Шустрому мужичку вернули деньги (у солдат их так и не нашли; пришлось заплатить полковые) да еще сверх добавили на радостях, и он, счастливый от свершившегося правосудия, удалился в свой кишлачок. Наивный!
Начальником особого отдела у нас был пожилой матерый и, определенно, порядочный мужик: за два года ни одного солдата и ни одного офицера он так и не посадил; все больше духами занимался, со своими недосуг было возиться. И на этот раз — походил, страху нагнал на солдатиков и отпустил с миром. Недели не просидели.
Морпеху вся эта история была как нож в спину, в течение полутора недель от одного его вида все дружно шарахались в разные стороны. А тут наконец-то долгожданный выход примерно в направлении злополучного кишлачка. Ну, как такую возможность упустить? Он берет с собой один из взводов четвертой роты, делает ночью приличный крюк и утречком наведывается к старому приятелю — на чаек. Мужичок тоже оказался не дурак, да вот беда — годы на те. Приметив небольшой отряд, направлявшийся к его усадьбе, он бегом кидается в противоположном направлении, но недостаточно быстро — снайпера дружно перебивают ему обе ноги. Пока старичок, пытаясь подняться, барахтался в пыли, подоспел Морпех и без лишних слов — полмагазина в голову. До полкача, конечно, «информация» дошла, но, по слухам, особист как отрезал: «Сами разбирайтесь!»
Дальше — больше. Отмечали офицеры какое-то событие, крепко выпили, начали «общаться». Пообщались и Сидоров с Морпехом. Суть конфликта осталась в полку неизвестна, но зато результаты — на лице у полкача. Подполковнику просто очень повезло… Всего лишь вспухшая губа да синяк во весь глаз. А могло быть и поинтересней. Мой землячок, батальонный связист Гена Брывкин, рассказывал, как Морпех на нескольких операциях делал пленным духам «обезьянку». Выполнялось это упражнение следующим образом: он брал бабая левой рукой за шею, немного продергивал на себя, а основанием правой ладони, снизу вверх, «тюкал» в переносицу. Гена утверждал, что бил Морпех совсем несильно. Вполне допускаю, может быть, и так… Но только ни один бабай после этого не выжил.
