По красному, напряженному лицу Евдокимова лился пот, большие руки судорожно сжимали руль. Машина подпрыгивала на развороченной мостовой, раненые кричали и ругались, кто-то из них стучал кулаком по кабине, требуя не гнать так, потому что быстрая езда причиняла людям боль.
Киевское шоссе было уже недалеко. Вдруг засвистели пули, в ветровом стекле появились две круглые дырочки. Я не могла понять, откуда стреляли. Приготовила гранату.
Позади что-то трещало, раненые кричали еще громче. Я выглянула — никого нет. В следующую секунду вскрикнул и застонал Евдокимов. Гимнастерка на его плече заалела.
— Ранило, — скривившись, сказал он.
— Крепись?.. Можешь? — спросила я и с надеждой посмотрела на шофера.
Ветровое стекло снова пробила пуля. «Откуда же стреляют?» И тут увидела: слева нас догоняет мотоциклист. Сорвала с гранаты предохранитель и, открыв дверцу кабины, швырнула гранату. Когда дым рассеялся, мотоциклиста за нами не было.
Мы выскочили на Киевское шоссе.
На пятом километре от города остановились и увидели, что двое раненых убито, а львовский врач ранен.
Но надо было двигаться дальше. Доехали до погранзаставы. Пограничники меня узнали и хотели задержать. Раненые возмутились:
— Этим людям надо спасибо сказать. Они вывезли нас из города!..
Подошел лейтенант-пограничник и, разобравшись, в чем дело, пропустил машину.
Под городом Злочевом мы догнали свою санитарную часть.
К машине подбежала Нилова:
— Привезла?! Я так волновалась. Ну молодец!
— Не совсем, двоих не довезла, — ответила я, открывая дверцу санитарной машины.
Заглянув в машину, Нилова приказала:
— Скорее вези в Тернополь. Оттуда сегодня отправляют санитарный поезд.
Я вскочила в кабину, крикнув шоферу:
— Поехали!
И опять нас бомбили почти всю дорогу. В Тернополь мы добрались только к вечеру. Сдав раненых, я проводила мужа до вагона. Гриша стал уговаривать меня ехать с ним.
— Буду беспокоиться о тебе, Тамара. Я, наверное, останусь калекой, мне тяжело будет одному. Поедем, ты будешь работать в госпитале, в который меня положат.
С забинтованным лицом, лишенный зрения, неподвижный, лежал он передо мной. В моей душе происходила борьба. Как отпустить его одного в таком состоянии? Выдержит ли?
— Что же ты молчишь, Тамара? Ты здесь?.. — он шарил по одеялу, ища мою руку.
— Я здесь, Гриша…
— Поедем вместе, Тамара! Не бросай меня!
Слезы душили меня, но я возразила:
— Я здоровая и поеду в тыл? Нет, не могу.
Хотела еще многое сказать, но не находила слов. Твердо произнесла:
— Останусь на передовой. Прости меня. Пиши, пиши мне обязательно…
— А куда же писать?
Полевой почты еще не было, и я задумалась.
— Пиши в Тернополь, на главную почту.
Загудел паровоз. Я поцеловала мужа в забинтованную голову. На минуту показалось, что я готова изменить решение и поехать с Гришей, но чувство долга перед Родиной и товарищами остановило меня.
Поезд тронулся. Я спрыгнула на ходу. Перед глазами на вагонах быстро мелькали белые, круги с красными крестами. Слезы текли по моим щекам. Побрела, не видя ничего, не зная, куда и зачем иду.
Опомнилась на окраине. Оглянулась. Со стороны города доносились взрывы. Клубы дыма, озаренные отблесками пожарища, поднимались в темноту. В небе вспыхивали разрывы зенитных снарядов, быстро рыскал слабый прожекторный луч.
«Не бомбят ли санитарный эшелон?» — тревожно думала я.
Куда идти, где теперь наши? Улицы были заполнены бегущими из города жителями. Стонали раненые. Матери с искаженными от горя лицами разыскивали потерявшихся во время бомбежки детей. «Мама! Где моя мама?» — громко кричала бежавшая мимо меня девочка, крепко прижимая маленького, уцепившегося за нее котенка. Пролетавшие над городом «мессеры» разбрасывали парашютные ракеты, от которых становилось светло как днем.
С трудом перебралась через небольшой деревянный мост, забитый трупами. Пахло кровью и горелой резиной от тлеющих машин. Дышать было трудно. На шоссе — масса военных машин, танков и пушек. Они направлялись к большому каменному мосту.
На побитой осколками стене белого дома заметила большую стрелу с фамилией нашего командира. Стрела показывала за угол, к дачным домикам.
Я пыталась обдумать события последних дней. И раненый беспомощный Гриша, и бомбежка, и слезы женщин и детей — все слилось у меня в одно. Было невыносимо тяжело.
— Стой! Кто идет? — остановил меня окрик часового.
— «Затвор», — вдруг услышала я рядом голос Ниловой. — Иди за мной, — сказала она мне, и мы направились к темнеющему за белым домиком саду.
В подразделении все спали. Изредка нас окликали как из-под земли выраставшие часовые.
— Здесь санчасть, — остановилась Нилова на окраине садика.
Развесистое кудрявое деревцо хорошо маскировало нашу санитарную машину. В кабине кто-то громко храпел.
— Ну что, отправила? — участливо заглянула мне в глаза Нилова.
Теплотой, лаской повеяло от ее слов. Слезы, давно подступавшие к горлу, так и брызнули у меня из глаз. Я вскочила в «санитарку» и бросилась на носилки, где недавно еще лежал Гриша. Рыдания с неудержимой силой прорвались наружу, и, чтобы заглушить их, я изо всех сил прижимала к лицу пилотку.
— Не слезы должны у нас накипать, а ненависть к врагу, — тихо сказала Саша.
Она легла на соседние носилки, прикрыв рукой глаза.
— Я почему-то была уверена, что ты не уедешь с мужем. А некоторые сомневались… Тамара, тебе нелегко сейчас, я знаю. Но Гриша твой уже в тылу, а здесь много раненых в большой опасности, их надо эвакуировать тоже. Пошли к ним! — И она легко спрыгнула с машины.
Утирая распухшие от слез глаза, я пошла за ней.
— Ну как? — спросила Саша у фельдшера, дежурившего возле раненых.
— Ничего. Только сержант, которому вы ампутировали ногу, очень стонет.
После осмотра Нилова сказала фельдшеру:
— Сердце у него хорошее, дайте ему укол морфия, а ты, Тамара, пока иди отдыхай, скоро будут грузить эшелон, отвезешь на станцию этих раненых.
В районе Тернополя полк несколько дней сдерживал натиск превосходящих сил противника. Наступали крупные мотомеханизированные части, которые стремились прорваться на юго-восток. Наша батарея, выбиваясь из сил, боролась с танками. Пехотинцы связками гранат и бутылками с горючим отражали атаки бронированных машин. Я перевязывала раненых, вытаскивала их из-под огня. К сожалению, я все еще недостаточно умело делала перевязки. Зато уже привыкла к разрывам мин и снарядов, не терялась так, как в первые дни.
Встретив сильное сопротивление под Тернополем, противник вынужден был перенести силу своего удара на Новоград-Волынское направление.
По приказу высшего командования в предутренней мгле июльской ночи наша дивизия перешла старую советскую границу.
С рассветом мы въехали в небольшой городок Подволочийск. Ровные узкие улицы городка были тихи и пустынны. Кое-где виднелись следы недавней бомбежки, темные стекла небольших домиков были накрест заклеены белыми бумажными ленточками.
Нам было приказано двигаться дальше, и снова мы тронулись в путь по пыльной проселочной дороге, окаймленной с обеих сторон стеной спеющих хлебов.
Поступил приказ занять оборону западнее города Старо-Константинова. Еще солнце не скрылось за горизонтом, когда на опушке небольшого соснового леса наши артиллеристы стали устанавливать свои пушки.
Окапываясь, артиллеристы были необычно молчаливы и угрюмы, даже шутник наводчик Василий Юшков был сегодня невесел. Тяжелое настроение было и у меня. Обязанности санинструктора меня не удовлетворяли. Я мечтала об одном: встать к пушке и своими руками убивать фашистов!
— Покурим, — сказал Юшков, глубоко, словно с досадой, всадив в землю свою лопату, и достал из кармана пунцовый кисет с махоркой.
Остальные тоже стали закуривать, усаживаясь на бруствер.
— Вот и дотяпали до старой границы, — вздохнув, мрачно сказал Юшков.
— А где старая граница? — поинтересовался кто-то из молодых бойцов.
— А вот на рассвете проехали Подволочийск. Там и была граница раньше. По несправедливости… Интервенты в тысяча девятьсот восемнадцатом году воспользовались тем, что Красная Армия была еще молодая, и отрезали у России Западную Украину. До тысяча девятьсот тридцать девятого года и проходила здесь граница…
— Значит, будем здесь драться, и ни с места, — решительно сказал командир орудия Наташвили, отбросил в сторону окурок и, поплевав на ладони, снова взялся за лопату. — Давай, братцы, поглубже зарываться.
Поднялись и другие, но в это время на западе полыхнула огненная вспышка, и раздался тяжелый, потрясший землю грохот. За первым залпом последовал второй, третий, четвертый, и через несколько минут, как бы перекликаясь между собой, мелькая вспышками, безостановочно и часто забухали орудия. Все сильнее и сильнее становился их грохот. Все бросили работу и стояли, глядя на запад. Подошедший лейтенант сказал:
