В. Яковлева - Ради жизни на земле (сборник)

Теперь самолет куда трудней удержать от «проседания». Выпущенные шасси и щитки бешено сопротивляются встречному воздушному потоку.

Ручку управления от себя… Взгляд в пятачок. Мутная серость прорвалась до неправдоподобия ярким блеском снега, огоньком ударил в глаза зеленый букет ракеты. Пальцы на скользком штурвале занемели. До земли две-три сотни метров. Раз… два… три… И он мастерски произвел посадку.

Как нет в природе двух абсолютно одинаковых вещей, так и у летчика-испытателя не бывает двух одинаковых полетов. Сегодня он исследует машины на сверхзвуковых скоростях, завтра «карабкается» на максимальную высоту, послезавтра он «занят» штопором… Но не надо думать, что испытатели беспристрастны: они пристрастны к объективной истине. Они знают, что от их заключения зависит судьба самолета. Они не должны, не имеют права ошибаться. И даже ворох сведений, собранных в полете самописцами, может сказать меньше, чем сам испытатель.

То была необычная машина. Своими очертаниями самолет удивлял не только людей, не искушенных в авиационной технике, но и бывалых «летунов».

Гордый красавец, он стоял на аэродроме, и его новая обшивка выделялась даже в вечерних сумерках. Не самолет, а винтовочный патрон. Длинный фюзеляж — труба, да маленький треугольник — крылья. Летит, словно пламень чертит по небу огненные линии. Он приближается совсем тихо, звук отстает от него. Уже потом победный тысячетрубный рев сообщит на землю: полет проходит успешно.

Вот такой самолет и поручили испытать Георгию.

Серебристой молнией металась реактивная птица в зоне испытаний. Разгоны, площадки, снова разгоны. По крутой кривой машина взмывала в поднебесье. Мгновение — и она уже на критической точке, вот-вот ляжет на спину.

Потом сложный каскад фигур, когда от перегрузки тяжелеют веки, закрывая глаза, когда чудовищная сила вгоняет пилота в кресло. Но вот тяжесть уходит. Человека бросает вверх, и только привязные ремни удерживают его в кресле.

Такое бывало не раз. Смысл работы испытателя в том, чтобы создавать для самолета самые «строгие» режимы: подвергать максимальной перегрузке, доводить до сваливания, штопорить, узнавать предел прочности. Все вроде бы просто. Но за этой простотой — подвиг. Подвиг тех, кто «учит летать» чудо-самолеты.

Чтобы вершить такие подвиги, надобны не только мужество и великое умение, но и особое чутье. То самое, что определяется у летчиков одним понятием: мастерство. Это когда человек каждой своей клеткой чувствует тонкий самолетный пульс.

…Дождь в тот день шел, как и накануне, почти беспрерывно, и не было желания выходить из летной комнаты. В помутневшем окне виднелись рулежные дорожки, стоянки, самолеты — серые в туманной дымке. Ветер трепал чехлы, сбрасывая на землю пригоршни крупных капель. Казалось, просвета не жди.

Георгий злился. Он рассчитывал сегодня сделать хотя бы два вылета. А дождь перечеркивал все планы.

Но вот посветлело. Потревоженное небо взлохматилось косматыми тучами. Ветер их погнал. Появились ласточки и стали носиться с сумасшедшим визгом. Все ярче и ярче проступала глубина бирюзового «пятого океана».

Ему разрешили взлет. Самолет вырулил на старт, разбежался, и вот он уже скользит в небе, ныряет за горизонт.

Земля слышала голос пилота. Он докладывал о выполнении каждого пункта программы. Коротко. Четко.

Он уже собирался идти на посадку, как вдруг почувствовал, что ручка стала мертвой. Заклинило управление! Что делать?

Мгновение он размышлял. Только мгновение. Мозг молниеносно пронзили предположения о причине неполадки. Потом другая мысль: прыгать он не может. Не имеет права. Надо садиться во что бы то ни стало. Надо спасать машину: для себя, для конструкторов, для других.

Легко сказать — садиться! На высоте нескольких километров от земли самолет потерял управление, перестал подчиняться человеку.

Он пробует сдвинуть ручку управления. В любую сторону, но только бы сдвинуть, почувствовать, что она может двигаться. Липкий пот выступил на лбу — столь велико напряжение. Но тщетно.

Ничего в нем не дрогнуло в те секунды испытания. Еще попытка, еще. Ручка судорожно вздрагивает, смещается на какой-то миллиметр, подчиняясь немыслимым усилиям человеческих мышц, но по-прежнему мертва.

С земли ждут докладов. Они, на КП, ведут связь и каждым нервом своим знают, что там, в воздухе, онемевшими руками их товарищ сжимает штурвал. Потеря управления — страшное дело для летчика.

Проходит секунда, другая, третья. Никто не решается спросить, что и как. Никто не хочет ему мешать. У него же нет лишних секунд для слов. Он ведет борьбу за жизнь самолета.

Как не похож этот случай на тот, когда Георгий шел на аэродром с выключенным двигателем! Тогда работали рули, и он мог лететь и управлять самолетом, вести его к земле, и твердо знал, что приведет.

Сейчас — иное. Ручка протестует. Еще одна попытка сдвинуть ее окончательно оборвала надежду. Теперь уже ничего не изменится. Но сколько это может продолжаться? Еще минута полета… Казалось, годы прошли за этот миг.

Один — наедине с самолетом, наедине со смертью. В тот момент он злился на себя. Его беспомощность обрекала на гибель самолет. Новый самолет.

Георгий немного сбавил обороты. Сектор газа — вот единственная его надежда. Последний шанс! И он ухватился за него. В те секунды в кабине сверхзвукового самолета жили ответственность и тревога. Ответственность за испытание машины, за ее сохранность. Тревога за ее судьбу. Нелепый случай не должен ставить под сомнение замечательные качества нового самолета.

И не было мысли о себе. Целый вихрь их пронизывал сознание летчика. Какой подчинить себя, какой приказ дать рукам? Приказ сердцу был дан в самом начале полета: надо!

Мелькнула посадочная полоса. Летчик ждет привычного толчка. Вот он! Шасси коснулись бетонки.

Здесь уже ждали спасательные средства. Примчались пожарная и санитарная машины. Они не понадобились. Смерть отступила, как не раз она отступала в прошлом перед этим человеком.

«Сколько прошло времени? Неужели только шесть минут? Только шесть…» Он встряхнул часы. Снова посмотрел на циферблат. Снова тряхнул рукой. Потом снял гермошлем. Медленно вылез из кабины. Постоял. Сделал несколько шагов по бетонке.

Кто-то из стоявших рядом протянул ему портсигар. Он взял «беломорину», стал разминать. Пальцы не слушались. Бросил папиросу. Вытер рукавом мокрый лоб и вдруг пробасил:

— Чего это вы притихли все? Ну?

Долго обсуждали летчик и Генеральный конструктор случившееся в полете. Нет, не причину — ее определили сразу же после посадки, — а как изменить конструкцию самолета, чтобы подобное не повторялось в воздухе.

Говорят, небо — это проба для людей. Людей, которые хотят быть летчиками. И проба не в том, чтобы выдержать тяжесть перегрузки, боль от перепадов давления, нехватку кислорода, экзамен нервам, — это-то многие смогут, если закалят тело и волю. Проба в том, чтобы стать по-настоящему добрым и строгим, видеть в своих делах лишь обычную работу, уметь личное подчинить общественному, чувствовать, что ты за все в ответе, научиться разделить с другом и небом последние крошки и целую жизнь и чтобы это стало обычным, как дыхание.

Разделить жизнь. Значит, рисковать приходится. А для этого, видно, надо иметь за душой что-то такое, что посильнее страха смерти, что помогло бы человеку сделать опасное дело смыслом всей жизни. Именно смыслом!

Уходя на работу, он никогда не прощается, не говорит «до свидания». Шутливо потреплет по щеке дочку, бросит какое-то напутствие сыну. «А что сегодня у тебя?» — Это вопрос жене.

— Береги себя, Жора, — просит Лидия Матвеевна. — Не будь таким отчаянным.

— Не надо, — прерывает он ее. — Я не могу быть иным.

После первых стартов пилотируемых космических кораблей он подал рапорт с просьбой зачислить его в отряд. Нет, не погоня за славой влекла его на путь «зведолетчиков», не желание острых ощущений, не простое любопытство. Он сразу понял, что те, кого называют Икарами XX века, кто садится за штурвалы «Востоков», тоже испытатели, испытатели еще более сложной и совершенной техники.

Наступил период, когда он действовал по принципу «стучись в любую дверь». Ему перевалило за сорок. Вроде бы совсем еще немного. Но на десять с гаком больше, чем Гагарину или Титову. Ему напоминали об этом, понимающе сочувствовали, но…

А он не отступал. Он доказывал свое право на мандат космического испытателя. Судьба была не слишком благосклонна к нему, но он своего добился.

«Звездный» встретил его январским морозцем. Резкий ветер дерзко пахнул в лицо, холодом тронул губы. Георгий Тимофеевич высоко поднял голову и широким солдатским шагом пошел навстречу электрическим огням, высвечивающим запорошенную аллею.