Крутов, внимательно следивший по карте за всеми перечисленными объектами, сказал вздохнув:
— План уплотненный, ничего не добавишь. Но они сами еще что-нибудь придумают. Ты подготовь директиву об усилении диверсионной работы на коммуникациях противника. Пусть областные штабы распределят по партизанским отрядам железные дороги на территории области, и пусть отряды борются за то, чтобы ни один поезд не прошел по закрепленному участку пути. Разъясни товарищам, что мы ежемесячно будем подводить итоги боевого соревнования и сообщать место, занятое в нем отрядами.
Крутов вяло опустился в кресло.
— Устали сегодня? — спросил начальник штаба.
— Сегодня? — улыбнулся Крутов. — Давно устал. Мечтаю об одном: добьем гитлеровцев — отосплюсь. Десять часов подряд спать буду.
— А я на сутки рассчитываю.
— Сутки не выйдет. Радость все утомление за эти годы снимет. Как ваш детский дом? Пополняется?
— Вывозим детей из партизанских отрядов. Летают они прекрасно, лучше батьков. Взрослых укачивает, а их нет.
— Следи, пожалуйста, чтобы самолеты обратных рейсов порожними не делали, раненых или детей брали. И не забудь вот о чем: надо помочь операторам, снимающим в партизанских отрядах фильм «Украина», и потребовать от отрядов, чтобы присылали материалы на выставку «Украина в огне партизанской борьбы».
Начальник штаба записал эти задания в блокнот.
— Запиши еще и выполни немедленно. Главное командование германской армии издало приказ контрразведывательным отрядам ликвидировать партизан в районе Таганрог — Бердянск в зоне действий Семнадцатого армейского корпуса. Необходимо предупредить эти группы. Это данные военной разведки.
Густые брови у начальника штаба напряженно сдвинулись, и Кругов уловил какое-то замешательство.
— Нет радиосвязи с этими группами? Предупреди смежные. С Ростовской ведь связь есть? Ростовской радируй — пусть пошлют связного. Лучше несколько связных. Для гарантии. Да, кстати, Сердюка из Донбасса вызвали?
— Скоро должен прибыть.
Крутов подпер голову рукой, и тотчас отяжелевшие веки его сомкнулись.
Нелегко ему, гражданскому человеку, партийному работнику, давалась суровая наука войны. Приходилось изучать ее на практике. Первое время он чувствовал себя раздавленным навалившейся на него ответственностью, новизной и объемом вопросов. И казалось ему, что накопленный опыт сейчас ни к чему, что многое нужно постигать заново. Но вскоре все стало на свое место. Пригодились и знание людей, и умение работать с ними, и здравый смысл, помогавший внести ясность в самый сложный и запутанный спор. Прошло уже то время, когда профессиональные командиры напоминали ему, что он недавно надел военный мундир, и рекомендовали пока присматриваться. Как это часто бывает, наибольший авторитет в штабе фронта ему создали не те его советы, правильность которых подтверждал успех операций, а те возражения, которые при разработке планов во внимание не принимались и только потом, в случае провала операции, расценивались как дальновидные.
Начальник штаба потихоньку отошел от стола, хотел выйти из комнаты, но Крутов неожиданно обратился к нему, открыв глаза.
— Трудный это участок работы — городское подполье. Партизанам легче. Они все вместе, а на миру, как говорят, и смерть красна. Ранили партизана в бою — он знает: товарищи вынесут его, не бросят. Сколько это придает смелости! В подполье же ты постоянно один, могут убить, могут схватить, и никто не узнает, куда ты делся. Подвиги легче делать на людях.
Продолжительно зазвонил телефон.
Начальник штаба снял трубку.
— Принеси немедленно, — приказал он.
Вошел дежурный по штабу, положил на стол пачку радиограмм.
Крутов взял самую пространную из них, прочел, протянул начальнику штаба.
— «Языка» этого, что планы немецкого командования выболтал, доставь в Москву.
Начальник штаба вызвал дежурного, сделал указания.
Проводив дежурного внимательным взглядом, Крутов сказал, понизив голос:
— Дело нашей чести — не впустить в штаб ни одного шпиона. Немцы прилагают все усилия, чтобы проникнуть сюда. У многих представление такое, что шпион — явление редкое. Знали бы они, что Маликов в своем соединении за четыре месяца выявил двадцать семь шпионов. Только подумать: двадцать семь!
— Николай Семенович, кадры проверены и проверяются систематически.
Крутов взял другую радиограмму, прочел, отложил в сторону.
— Збанацкий отказывается от наших патронов. Обнаружил затонувший в Днепре пароход с патронами, выгрузил их и ими воюет. Сообщает, что на полгода обеспечен, предлагает даже поделиться с другими отрядами.
— Это не Ерошин, — оживился начальник штаба. — Тот только и знает, что боеприпасов просит. Что ни день — радиограмма. А как я их заброшу? Отряд далеко, ночи еще короткие, туда самолет долетит, а вернуться не успеет.
— И что же ты ему ответил?
— Примерно так: авторитет завоевывается не количеством полученного из Москвы вооружения, а личными способностями руководить боевыми действиями отряда и добывать оружие на месте, как это делают командиры других отрядов.
— Правильно ответил. — Крутов улыбнулся. — И главное, с темпераментом. Дай-ка мне общую сводку за последнюю неделю. Поеду в ЦК.
Штаб партизанского движения помещался в большом трехэтажном здании. Проходя по коридорам, Андрей Васильевич читал таблички на дверях: «Плановый отдел», «Технический отдел», «Отдел снабжения». «Все равно как в главке, — подумал он. — Нет только отдела сбыта».
В приемной начальника штаба, кроме дежурного, сидел человек с черной веерообразной бородой. Лицо его показалось Сердюку знакомым. Не Амелин ли? Приятель молодых лет, уехавший на сталинградский завод «Красный Октябрь».
Бородач подсел к Сердюку.
— Что, Андрюша, не узнаешь?
— Амелин! Он и есть! Ну, тебя, брат, узнать трудно. Где такую бороду достал?
— В Брянских лесах… Борода, знаешь, как на свежем воздухе растет! Удержу нет.
— До чего же она тебя изуродовала, — усмехнулся Сердюк. — Вроде как тот купец стал, что у нас на поселке лавочку имел. Помнишь?
— Ну, это ты не прав. Борода — вроде как справка о стаже: чем длиннее, тем стаж больше.
— Борода — не велика честь, борода и у козла есть, — пошутил Сердюк. — Так в Брянских, говоришь, воюешь?
— Воевал.
— А сейчас?
Амелин покосился в сторону дежурного и вполголоса сказал:
— Крутов из Сталинграда с собой на самолете привез.
— Зачем? — удивился Сердюк.
— Хочет штабистам живого партизана показать, — увильнул от прямого ответа Амелин.
— Как там в Сталинграде?
— Ох, Андрюша, пекло! Все горит… Город горит, степь горит, Волга горит… Разбомбят нефтеналивную — и загорелась вода. Такой жар стоит, что волосы тлеют. Но держатся наши насмерть. Огнеупорные. У них и лозунг такой: «За Волгой для нас земли нет». Каждый камень отстаивают. В городе порой не поймешь, где наши, где фашисты. В подвале наши, в доме — они, на чердаке — тоже наши. Все переметалось. Воевать тесно. За одну мартеновскую печь полмесяца бой шел.
— Как же там партизанить? Места голые.
— Мало того, что голые. Фрицев — как саранчи. Шаг шагнешь — и на фрица напорешься. Работаем больше по разведке да по диверсиям.
— Население вывезли?
— Кто нужен — остался. Тракторный разбит, а четыре главных цеха работают, выпускают танки. Закончат работяги танк — сами в него садятся и дуют прямо на позиции. Об Ольге Ковалевой слышал? Первая женщина у нас была, сталевар. С винтовкой в руках погибла. А ты где?
— Я?.. — Сердюк замешкался. — Да не так далеко и не так близко.
— Не доверяешь, — обиделся Амелин.
— Привычка такая, брат. В подполье я. Сам понимаешь…
Дежурный поднял телефонную трубку и сразу же обратился к Сердюку:
— Товарищ Андрей, вас просят.
У Сердюка забилось сердце. Он видел Крутова в Донбассе на областной партийной конференции, но разговаривать с ним не пришлось.
Кругов сделал несколько шагов навстречу, подал руку, потом обнял Сердюка, расцеловал и сказал:
— Большое спасибо вам, Андрей Васильевич, за все: за электростанцию, за гестапо, за работу среди населения и за бдительность.
— Спасибо и вам за помощь. Когда пришла связная, мы все по-иному себя почувствовали: знают, значит, о нас, помнят, наставляют, заботятся. Без этого очень тяжело. А радиосвязь нас совсем окрылила.
— Как же иначе? Иначе и быть не могло. Ну, давайте все по порядку.
И Сердюк начал рассказывать, ничего не упуская, ни одной детали. Порой он с тревогой смотрел в глаза Крутова — не слишком ли подробно, — но видел в них большое внимание и заинтересованность.
Доложив, что Крайнева отправили с аэродрома в партизанский госпиталь. Сердюк умолк. Молчал и Крутов, сосредоточенно о чем-то думая. Андрей Васильевич осмотрелся. Карты, задернутые шторами, живо напомнили ему помещение пограничной заставы.
