Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

Отец Георгий, видимо, не желая озвучивать услышанное, посмотрел на Василия с ожиданием, что тот сам как-то прокомментирует его рассказ. Василий усмехнулся, огляделся по сторонам, внимательно посмотрел на группу офицеров, вышедших из штаба после того, как отъехала машина генерала Полубоярова, увозя и генерала, и Мирона Семёнова. Сказал медленно, задумчиво:

— У вас широкое поле деятельности здесь, отец Георгий. Видите пятерых офицеров?

— Да, сын мой, Вассиан Андреевич.

— Второй слева, капитан, погибнет не позже, как завтра утром.

— Вы не можете знать этого наверняка.

— Я — знаю. А видите солдат — тех, что катят катушку кабеля?

— Вижу. И что?

— Чумазенький, который смеётся, не доживёт до вторника.

— Это вы так просто говорите! Нехорошо! Этак любой скажет, а проверить нельзя.

— Почему нельзя? К сожалению, как раз можно. Кстати, вот пример, который вы проверите легко, — и он указал на деда Феррона. — Видите старикашку на телеге?

— Тьфу, — плюнул священник. — Это же Федька по прозвищу Феррон. Каждой бочке затычка. Носится повсюду, людей смущает.

— Он умрёт сегодня… — Василий крикнул: — Феррон!

Телега была от них в пяти метрах. Дед поднял слезящиеся глаза, посмотрел на них. Одиноков помахал ему рукой, дед вяло ответил, тряхнул поводьями, и лошадь пошла.

— Теперь скажу точнее, — повернулся к священнику Василий. — Дед умрёт этой ночью, ближе к утру. Исповедуйте его, отпустите грехи.

— Его? Феррона? Да вы знаете, кто он? Главный богохульник. В трёх сёлах, во Ржеве, да и в самой Старице кресты с церквей скидывал. Бес, истинный бес.

— Но он крещёный?

Отец Георгий, опустив глаза, промолчал.

— Крещёный, — кивнул Василий. — Грешный. Умирает. Кто может проводить его здесь? Только я или вы. Вам понятно?

Священник поднял глаза, глянул на небо. Вздохнул, перекрестился. Закричал: «Феррон!» — поддёрнул рясу и побежал вслед за телегой вниз, к реке.

— Как ты это делаешь? — спросил Мирон.

— Вижу, — пожал плечами Василий. — Чувствую.

— Но как?

— Н-не знаю. Смотреть надо так, будто… нет, не расфокусировка, по-другому. И тогда… Не знаю я. Что ты пристал! Нет таких слов в языке, понял? Я будто бы сам туда окунаюсь и умираю с каждым. Невозможно это объяснить. А если в глаза смотреть, то и час могу назвать. Опыт уже…

— Охренеть.

— На передовой ужасно было. Каждый второй не завтра, так послезавтра. Некоторых удаётся спасти, но это такая редкость. А сейчас красота. Встаю перед строем — все живы. Правда, знаешь, я стал видеть, кто войну не переживёт.

— А я переживу?

— Ты да.

— Спасибо, друг. Давай выпьем за тебя!

— За меня уже пили…

Сидели давно. Началось с того, что Мирон, явившись вечером в монастырь, с ходу спросил, есть ли у Одинокова водка.

— Смеёшься ты, что ли. Я же комбат, — ответил Василий. — Конечно есть.

— Я к тому, что мы в тылу, а выдают-то на передовой, и то к праздникам.

— У меня заместитель такой проныра! Привёз. Выдали на День физкультурника.

— Ну и ладушки. А то я только одну пол-литру спроворил. И консервов притащил.

— Тогда садись.

Они сели и хорошо поговорили. Вспомнили Барнаул, учебную часть, выход из окружения. Время от времени Мирон затевал речь о Васиных способностях. Крутил головой, восхищался — и верил, и не верил.

— Сейчас поповщине потачка, — говорил он, посыпая кусок серого хлеба солью. — На совещании актива краёв и областей товарищ Сталин упирал на обеспечение населения всем необходимым. Что в некоторых местах нет спичек, мыла, керосина и соли. Приводил примеры. И конкретно сказал, что Великий пост без соли не обходится.

— Я слышал, Пасху разрешили праздновать.

— И Пасху тоже. В церковные праздники колхозники не работают, гуляют, и за это им ничего! Коммунисты крестят своих детей! Правда, скрытно, за явные такие штуки наказывают. Но у нас в прессе, — Мирон помахал кистью руки, — ни-ни. Устно что хошь говори, в прессе — ни-ни. Не было же прямого указания, что можно…

— Перестраховщики вы все.

— Беречься надо, а как же. Ты тоже смотри. У Жукова на фронте один вот помолился перед боем, так его из партии вышибли и в должности понизили. Хотя сам Жуков с собой икону возит и молится. Хорошо, что ты беспартийный.

— Чего это я беспартийный? Не хуже людей. У меня партийного стажу почти год, если считать с кандидатским.

— Да ты что?! Блаженный коммунист, охренеть.

В дверь поскреблись.

— Кто там? — крикнул Василий.

— Это я, товарищ комбат, Сыров.

— А, заходите, Николай Иванович.

— Я вам, Василий Андреевич, принёс пластинки, — сообщил Сыров, косясь на бутыль в центре стола. — А то непорядок: патефон есть, пластинок нет.

— Патефон есть? — обрадовался Мирон.

Василий познакомил их, пригласил Сырова присоединиться к застолью.

— Это чего? — бормотал Мирон, пересматривая пластинки. — Эту я слышал… Это нудота… А вот новенькое что-то. Изабелла Юрьева! Обожаю Беллочку. Называется… Братцы! Называется «Наш тост»! Прямо в тему песня. Музыку накатал Исаак Любан, слова сочинил Арсений Тарковский. Кто такой? Ну-ка, ну-ка…

Сталин усмехнулся, подчеркнул красным карандашом: «Как Вы знаете, правительства Австралии и Новой Зеландии склонны считать крайне необходимым, чтобы Объединенные Нации предприняли немедленное и генеральное наступление против Японии. Я хочу, чтобы генерал Хэрли после своего визита в Советский Союз смог бы сказать этим двум Правительствам, что наилучшая стратегия состоит в том, чтобы прежде всего объединиться для обеспечения возможности поражения Гитлера».

Подумал: Рузвельт большой хитрец. Или у него такое чувство юмора. Численность вооружённых сил США и Великобритании, если взять их вместе, в полтора раза превышает численность РККА. Но 70 процентов гитлеровских войск воюет с нашей армией. Союзники обещали открыть второй фронт в 1942 году. Открыли? Нет, не открыли. Черчилль, приехав в Москву в августе, уверял, что уж в 1943 году высадятся в Европе обязательно. Посмотрим… А пока мы видим, что они увиливают от войны. Используют минимум своих сил. Тратят время на то, чтобы подбить правительства Австралии и Новой Зеландии объединиться, но не для высадки совместных войск в Европе, а для обеспечения абстрактной «возможности поражения Гитлера».

Сталин отпил из стакана чай, разгладил усы. Что такое государство? Не все это понимают, товарищи. Подумал: никто не понимает. А государство, всего-навсего, это тот представитель народа или маленькая группа, которая определяет отношения страны с другими странами. Дипломатические, торговые, культурные, мирные или военные — ради сохранения своей страны, своего народа. Государство при помощи подчинённой бюрократии сорганизует народ для созидательного труда именно в целях этих взаимоотношений. Не справился — страну подавят экономически или разгромят в бою. А не уследишь, так и собственная бюрократия продастся иностранцам за ящик пряников.

Прав был Людовик номер четырнадцатый, прав: «Государство — это я».

С этой точки зрения поведение Рузвельта и Черчилля понятно. Они думают об интересе своих стран. Но, вступив в союз с кем-либо, надо выполнять союзнические обязательства! Им не хочется. Их страны воевали с Советской Россией. Они натравляли Гитлера на СССР. А Гитлер сообразил, что справиться с нами может, лишь подмяв под себя экономику нескольких стран. Так Европа получила войну. Теперь американцы и британцы пошли на союз с нами, но союз этот — вынужденный! Потому они и виляют.

Надо написать Рузвельту так: «Я хорошо понимаю Ваше стремление разъяснить сложившуюся военную обстановку людям Австралии и Новой Зеландии, но…»

Нет, пикировку отложим на потом.

У немцев оказался большой резерв самолётов. У них в районе Сталинграда двойное превосходство в воздухе. Нам нужны самолёты, истребители. Союзники сорвали свои обязательства по прямому военному участию? Пусть поставляют технику и сырьё. Но они и тут кроят свой интерес. Продают нам технику за золото, а сырьё в кредит. Мы не будем спорить. Нам надо спасать страну. Мы напишем Рузвельту, что готовы временно полностью отказаться от поставок танков, артиллерии, боеприпасов, пистолетов. Но просим увеличить поставки самолётов-истребителей! Например, «Аэрокобр». А самолёты «Китигаук» нам не нужны, слабоваты они против немецкой авиации…