Я лежал между Покатило и Баженовым. Саша Покатило шепотом говорил Баженову: Капитан, понимаешь, здорово за Олькой-санитаркой увивался, а тут вдруг на Верочку переключился. Боюсь, неспроста это он. Ведь если Богомаз начнет Верочку защищать, большая неприятность может случиться. Получится, что оскорбляет командира, подрывает его авторитет.
— А что мы можем сделать? — спросил его Баженов. — На командира-то у нас некому пожаловаться…
— Богомаз найдет на него управу. Перестаньте сплетничать! — сказал я. — Эх вы!..
Пожалуй, никогда и нигде так не разыгрывается фантазия, как в последние минуты перед засадой. Кого-то бог нам пошлет? Унесем ли ноги?..
Комариным жужжанием возникает вдалеке гул мотора. Над зеленым стволом орудия подрагивает маскировочный куст. Ветерком пробегает шепот: «Легковушка!» По шоссе несется, сверкая никелем, стеклом и голубым лаком, машина. Огонь! И «опель-капитан», повиснув на миг в воздухе, опрокидывается в кювет…
Не дожидаясь команды, вскочив, перемахиваю через шоссе. Спрыгнув в кювет, бегу к машине. В кювет обрушивается Володька Щелкунов. На потном загорелом лице блестят огромные глаза… За ним, с автоматом наперевес, спрыгнул Кухарченко. В зубах — свежая сигарета. Впереди что-то мягко шлепнулось в густую траву. Глаза наши прилипают к зеленой гофрированной ручке РГД. У Лешки-атамана изумительная реакция. В следующий миг пинком футболиста отбрасывает он гранату. Она рвется с оглушительным треском в воздухе. Тугая волна ударяет в лицо.
— Эй! — вопит Щелкунов. — Какой там болван гранатами швыряется?!
Мы кинулись в «опелю». Я успел увидеть зажженную солнцем паутину трещин на боковом стекле, забрызганную кровью оранжевую обивку сиденья за раскрытой дверцей. За толстым стволом поваленного дерева лежал человек…
Я вскинул десятизарядку, но в ту же секунду человек вскочил и тонко, звеняще и страшно заголосил:
— Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте!
Передо мной стояла молодая девушка в тесном платье из черного шелка, с блестящим ожерельем на шее, умопомрачительной прической платиновых волос и карминовым сердечком губ.
Я машинально одернул свой рыжий мундирчик, расправил плечи и двинулся к девушке, со страхом ожидая, что чудное видение вот-вот растает как мираж. Девушка смотрела на меня огромными карими глазами из-под густых черных ресниц.
— Как зовут вас? — промямлил я, краснея.
— Тамара… — едва слышно пролепетала девушка. И слабым и таким жалобным голосом добавила: — Не убивайте меня, ради бога, не убивайте!
— Тамара, — прошептал я, задохнувшись от волнения. — Мою девушку в Москве тоже звали Тамарой. А убивать вас никто не собирается.
Щелкунов грубо прервал эту глупую беседу:
— Пора сматываться отсюда. Забирай ее, Витька!
«Почему она не понравилась ему? — мимоходом удивился я. — На Минодору она, конечно, не похожа, та была полевым или лесным цветком, а эта — садовый, даже оранжерейный цветок».
Девушка пошатнулась. Лицо ее искривилось от боли.
— У меня что-то с ногой… — На глазах ее блеснули слезы. — Вывихнула, когда из машины прыгала…
Я предложил ей руку, а увидев, как трудно ей дается каждый шаг, нерешительно обнял за талию.
А кругом все шло своим чередом. Партизаны окружили машину, загремели внутри, выкидывая пузатые чемоданы и свертки. Выволокли труп шофера с изрезанным осколками стекла лицом и бросили его тут же.
Кухарченко запрокинул капот и, поковырявшись в моторе, рвал в сердцах проводку.
— Опять, мазилы, из машины сито сделали!
Проходя мимо трупа, девушка тихо ахнула и повисла на моей руке.
— Ты одна, фрейлейн, ехала? — с излишней, как мне показалось, строгостью спросил Кухарченко, подходя и потирая выпачканные машинным маслом руки. — Говорил я вам, мазилы, не бейте по мотору!..
— Нет, — всхлипнула девушка, — с штурмбаннфюрером Рихтером…
— Что?! С главным могилевским гестаповцем! — взревел Кухарченко. И я его упустил?! — чуть не зарыдал он. — Расстрелять меня мало. А ты кто?
— Я переводчицей у него.
— Ого! Ценный кадр! Где ж он, гражданочка, твой фюрер? — спросил Кухарченко. — Черт с ним, гестаповцем, но какую машину загубили!..
— Выпрыгнул Ули, убежал…
— Ули?
— Ули, Ульрих…
— Вот портфель ее Ули, — сказал Щелкунов, встряхивая за ручку щегольской портфель — желтый, перетянутый ремнями, с позолоченными застежками. — С документами вроде.
Кухарченко выругался:
— Ули, ули! Убили птицу: перья остались, а мясо улетело! На кой хрен мне твои «документы»! А цыпу эту…
— Слышь, Леш, — поспешно говорю я Кухарченко. — Нам обязательно переводчица нужна…
— Зерр гут, побачим! — осклабился он, оглядывая девушку сверху вниз и снизу вверх. — Ценный кадр!
Я помог девушке перейти через шоссе. Мы вошли в тень высоких сосен, ступили на хвойный, усеянный почерневшими рыжими шишками ковер… Я чувствую, как дрожит ее горячее тело, слышу тонкий запах хороших духов, и по спине моей пробегает холодок. Со страхом оглядывает Тамара партизан, еще теснее льнет ко мне. Лицо мое горит, я опускаю глаза…
А вокруг не унимаются остряки:
— Витька-то! Вот это трофей отхватил!
— Смахнем на пистолет? Или на серебряные часы — «анкер» на восемнадцати камнях!
— Сорок, Витек!
Только Жариков, всегдашний балагур, беспокойно оглядел всех и сказал:
— Не балуйте, хлопцы, тут дело серьезное, чреватое дело!
Кухарченко велел погрузить трофеи на поджидавшую нас в лесу телегу. С телегой он решил оставить Бурмистрова.
С лошадью управишься? — спросил я десантника-новичка.
— Что я, лошади не видел? — надулся москвич и опасливо поглядел на смирную кобылку.
— Приглядывай за этой фифой! — кинул Кухарченко Бурмистрову.
Щелкунов пошарил в сумочке и, покраснев, брызжа от злости слюной, объявил:
— Хороша фифа! Сука! Аттестат получала от мужа — лейтенанта Красной Армии! Служит сама переводчицей в гомельской комендатуре! Карточки фрицев, сама с этим Ули в обнимку снята!
— А что вы скажете, Тамара Григорьевна, — спросил девушку Щелкунов, помахивая паспортом, — если мы по радио сообщим вашему мужу про Ули и вообще, чем вы тут занимаетесь?
— Нет, нет! Только не это, — прошептала девушка.
И тут только я разглядел, что Тамара Григорьевна густо напудрена, губы ее накрашены, брови выщиплены, а с ресниц текут черные струйки. Немало, видно, перекиси водорода ушло на эти платиновые волосы…
«Вот так цветочек! — думал я, уныло плетясь за Кухарченко. — Муж на фронте, а она крутит с немцами… А ты разлимонился, голова садовая!»
От стыда за пережитые чувства загорелись щеки, и я мысленно просил прощения у той, что ждала меня в Москве. И снова — по какой-то странной логике — всплывал в памяти образ Алеси — девушки из Ветринки.
Но Щелкунов направил вдруг мои мысли в иное, менее приятное русло.
— Сильно беспокоит меня этот ценный кадр, — сказал он мне вполголоса. — Самсонов уже показал себя… да и Кухарченко… Уж если даже ты, котенок, облизывался. А Козлов? Враз шлепнет!
Кухарченко повел группу в лес. Куда? Он и сам не знал. На свободную охоту.
Мы попытались было выбить немцев из деревни близ шоссе, но немцы, открыв пулеметный огонь, преподали нам хороший урок — не зная броду, не суйся в воду. К ним подошло на машинах подкрепление, и нам пришлось отойти в лес.
Когда к вечеру мы вернулись в лагерь, ни Бурмистрова, ни Тамары в нем не оказалось. Партизаны ели, ворча, остывший суп, вспоминая с горьким сожалением о съедобных трофеях, исчезнувших вместе с Бурмистровым и Тамарой.
Поздно вечером в лагерь доставили Бурмистрова. Он привез печальные вести. Чудом уцелевший штурмбаннфюрер Рихтер добрался лесом до Никоновичей, поднял по тревоге гарнизон и пустился за нами в погоню, стал прочесывать лес близ места засады. Бурмистров схватил Тамару за руку и побежал. Гитлеровцы открыли огонь. Прекрасная Тамара пала от первой пули. Другая пуля ужалила Бурмистрова в пятку, но ему удалось отползти и скатиться в густо заросший лог. Немцы забрали наши трофеи, штурмбаннфюрер Рихтер — свой портфель, и спешно убрались из леса. Под вечер на Бурмистрова наткнулась группа партизан — ветринцев во главе с Полевым. Они-то и доставили раненого на Городище.
— Неудачный день! —.подвел итоги Кухарченко. Ему и в голову не приходило винить за наши неудачи себя. — Вояки! Навоюешь тут с вами!.. Кончится война, а про меня скажут: «И на груди его широкой блестел полтинник одинокий!»
— Здорово повезло этому гестаповцу, — усмехнулся Полевой, — что он на таких вояк напал. Сам ушел, да еще и документы спас! Представляю, как он сейчас от радости вприсядку танцует!
После того как хачинские партизаны уничтожили под Ветринкой майора Генриха Зааля вместе со штабом карательного отряда, немецкому командованию пришлось пересмотреть свои планы уничтожения «бандитов», свивших себе прочное гнездо в Хачинском лесу, под носом у могилевского гарнизона.
