Рука человека все еще лежала на раме велосипеда. Он говорил шепотом, чуть улыбаясь.
— Жалеете чужие деньги? Боитесь, что донесут? Не бойтесь, у нас все продумано. Вам ведь нужно всего-то отвернуться. Меня вы будете видеть только на трибунах. Первая ложа центральной… Народу нужны деньги, Кронго. Я не скажу вам даже своего имени. Ну, допустим, Пьер. А теперь не смотрите на меня. Идите к машине. Смотрите, если только выкинете… Если выкинете…
Пьер исчез, ловко ускользнул за его спиной. Курчавая голова водителя на руле ничуть не изменила положения. Кронго услышал легкий шорох шин. Водитель не пошевелился. Наконец почувствовал, что кто-то над ним стоит, поднял голову. Мелко задрожал, зевнул. Встряхнулся, показал головой — садитесь. Приз, подумал Кронго, приз. Водитель подождал, пока Кронго сядет, включил мотор. «Джип» медленно покатил вниз, свернул на набережную. Шофер совсем еще молод, он неторопливо жует жвачку, его пухлые черные губы лоснятся, пилотка засунута под погон. На набережной патруль, Кронго оглянулся. По всей набережной, сколько хватало глаз, вдоль домов были выстроены люди. Они стояли в утренней неясной серости, прижавшись лицами к стенам и подняв руки. Кронго заметил, что это одни мужчины. Несколько черных лоснящихся спин словно глядели на него через тротуар.
— Что это?
— Вы что, первый раз… — Шофер протянул удостоверение подошедшему солдату. — Берут заложников.
— Ваше? — Негр-патрульный зачем-то пощупал пальцами пропуск Кронго. — Управление безопасности… — Он поглядел печать на свет. — Можете ехать. Останавливай по первому знаку, слышишь…
— Хорошо. — Шофер дал газ, сплюнул. — Теперь будут каждое утро…
— Что случилось?
— Налет на управление безопасности… — Шофер притормозил перед светофором, включил приемник.
— …Проникнув в помещение под видом вождей племен… — сказал знакомый голос в эфире. — Через пять минут после начала переговоров покушавшиеся бросили спрятанные под одеждой гранаты… В перестрелке все террористы убиты. Ранены четыре бойца внутренней охраны, один тяжело. Покушение было организовано против работников совета безопасности. Присутствовавший на совещании комиссар сил безопасности Хуго Крейсс не пострадал.
За светофором их снова остановил патруль. У тротуара стоял старый грузовик с брезентовым верхом. Люди, выстроившиеся у стены, поворачивались и по-одному, держа руки за спиной, влезали в кузов. Кронго заметил, что влезали одинаково — ставили на железную ступеньку одну ногу, потом поднимали вторую, опираясь на колено. Без рук влезать иначе было трудно. Шофер снова протянул удостоверение, патрульный пробежал его глазами, продолжая следить за погрузкой, поднял руку.
— Гариб. — Подошедший к кузову негр поставил ногу на ступеньку. Под глазами у него были мешки, щеки в прыщах. — Гариб, ты где?
— Я здесь… — отозвались в кузове.
— Люди, люди, проходите… Просьба не волноваться… — Патрульный приложил к губам ручной громкоговоритель. — После необходимой проверки все будут отпущены… Всем задержанным будет выдана справка о задержании… Проходите, люди, проходите, быстро, быстро… Проходите!
Шофер дал газ, завернул и остановился у ипподрома.
Странно — это Кронго чувствовал впервые. Он улыбнулся, глядя на двух античных героев, сдерживавших вздыбленных гипсовых лошадей у входа. Ерунда, сейчас пройдет. Конечно, пройдет. Он никогда этого не чувствовал. Будто кто-то чужой сидит у него в голове и говорит: так, так… но почему… так, так… но почему… Стеклянный фронтон, привычная надпись «Трибуна 3 яруса».
Так, так… но почему стеклянный фронтон… Так, так… Кронго отмахнулся — какая чепуха… Он же взрослый человек. Но почему третьего яруса… Что за нелепость — именно третьего… Если бы Пьер не сказал о сетках. А ведь в самом деле, он видел вчера баржу стоявшую за портом на рейде.
Шофер вопросительно смотрит на него. Кронго кивнул, курчавая голова опустилась на руль. Бессмысленность, никчемность каждого действия — Кронго никогда не ощущал этого… Но баржа, при чем здесь баржа, ему нет никакого дела до баржи. Было ли в его жизни раньше что-либо, от чего он мог прийти в такое отчаяние? Смерть отца… Проигрыш приза… Отравили лошадь… Было отчаяние, было страшно, тоскливо… Но такого как будто никогда не было… Кронго снова улыбнулся. Но почему? Вот он шагнул. Но зачем он шагнул? Почему? Ради Филаб? Ради детей? Ради лошадей?
Кронго толкнул вертушку трибун третьего класса. На вытоптанном пространстве перед асфальтом валялись клочки бумаги, разбитая бутылка из-под сока, кусок ременной сбруи. Билетики тотализатора. Еще с того, последнего дня скачек. Еще при Фронте. Так, так. Этот разговор, то, что он должен показывать какому-то человеку на каждой скачке вероятного победителя… Так, так. Но почему?.. Почему его должно это ужасать? Кронго остановился у двери манежа, в котором обычно каждое утро гоняли на вольтах жеребят первого и второго года. Дверь открыта, из пустого неподвижного зала чуть слышно тянет запахом слежавшегося старого навоза. Так, так. Но почему?.. Пьер. Этого человека зовут Пьер. Когда он тихо говорил о сетке, держа руку на раме велосипеда… Ну хорошо, а приз? И потом, когда Кронго увидел негра с прыщами, который спросил: «Гариб, ты где?» Он представил, что пальцы этого негра будут на сетке. Действительно он, Кронго, слеп и глух. Баржа стоит на рейде. Она каждый день выходит на рейд. Кронго толкнул дверь и прошелся по дорожке ближнего вольта, увязая ногами в крупном глубоком песке. По такому вольту гоняют жеребят первого года, вырабатывая просторный, машистый ход. В глубоком крупном песке жеребенок поневоле раздвигает ноги, приучаясь к накатистой рыси. Но почему? Зачем и кому нужна эта машистая, широкая рысь? Кронго стало страшно, он закусил губу. Нет, он не может даже улыбнуться. Надо заинтересоваться хоть чем-то, этим воздухом, этим запахом, надо силой заинтересовать себя в том, что всегда было ему интересно, что составляло цель его жизни. Приз, конечно… Вот мягкий вольт, здесь проскачками распускают жеребятам ход, приучая далеко выбрасывать ноги. В другое время Кронго думал бы, что к вольту надо добавить мягкий крошеный навоз. Он взялся ладонями за виски. Нет, так еще хуже. Так сама голова, существующая как бы отдельно от него, спрашивает: но почему? Так. Так. Нет баржи на рейде, сказал он себе. Но это не помогло. А зачем ему приз? Кронго вышел из манежа. Вблизи, на рабочем дворе, к изгороди были привязаны жеребята второго года, они дергали головами, пытаясь отвязаться.
Сумерки пропали, наступило утро, так, как это бывает здесь, — за одну минуту. Вдоль дорожки тянулся дым, Ассоло неторопливо помешивал палкой угли под большим черным котлом. Воткнул палку, и она застыла стоймя в медленно булькающем варе. На рабочем дворе негромко разговаривали конюхи и наездники, в углу у кучи навоза сидел на корточках тот самый мулат с острой бородкой, Литоко, которого он взял жокеем. Литоко курил, сплевывая и стряхивая пепел в навоз. Эти привычные вещи, лошади, люди, заботы — они должны спасти его, отвлечь, выгнать это нелепое «так, так, но почему». И в самом деле, Кронго почувствовал облегчение. Нет баржи. Жокеи, наездники, конюхи стоят вокруг него, он видит и знает, что нужно каждому — и старым, и вновь взятым, и тем, кто был принят совсем недавно. Тассема, маленький, сутулый, седой… Чиано… Бекадор… Жокеи скаковых лошадей Зульфикар, Заният, Мулонга… Мулонга способный жокей, но пьет. Берберы, Эз-Зайад и Эль-Карр… Бланш… Он единственный не подошел к нему… Сидит в старой коляске, широко расставив ноги. Тренирует посадку… Неужели пропало, не веря еще сам себе, подумал Кронго.
— Черт знает что… — услышал он чей-то недовольный голос. — Скоро доживем, конюхи будут работать жокеями.
— Как вес, Зульфикар? Жокеи, сможем пустить по шесть лошадей в скачке? Тассема, возьми жеребят второго года и в манеж… Амайо, вместе с Фаиком вы сегодня старшие по беговой… Проследите еще раз, у всех ли расчищены копыта… Так… Что у нас было вчера?
— На жестком гоняли, месси… — Амайо, с отметинами на ноздрях, подслеповатый, приземистый, вышел вперед. Кронго вспомнил, как он трясся, боясь оборотня. — Круг гоняли тротом, круг шагом…
— Хорошо… Сегодня можно уже на глубоком… Начинайте с самых сильных, со слабыми осторожней… И проследите, чтобы подсыпали навоз, мягкий вольт совсем запущен…
Амайо и Фаик пошли отвязывать жеребят. Радуясь, что к животу и груди подступает ровное тепло, что баржи нет, что пропала бессмысленность всего, что стоит перед глазами, Кронго сделал знак Бланшу и берберам. Да, он возьмет приз.
— Маэстро, я с вами… — Бланш торопился за ним по дорожке, когда их нагнал Мулельге. У первого ряда трибун стояли негры, при виде Кронго они притихли.
— Новые конюхи. — Мулельге движением руки выровнял людей, как бы выстраивая. — Это кузнец… Это второй кузнец…
