Нас поджидал майор, он счел нужным произнести вдохновляющую речь.
— Вас специально отобрали для выполнения этой задачи — можно сказать, старательно отобрали. Знаю, не каждому нравится быть членом расстрельной команды, однако нам всем приходится выполнять неприятные обязанности, и мы, будучи солдатами, должны делать это как можно лучше.
— Мы уже выполняли подобные задачи, — негромко произнес Старик.
Майор уставился на него.
— Вот именно! Поэтому и отобрали вас. В определенном смысле это честь.
— Понятно, — сказал Старик.
Майор расправил плечи.
— Когда дойдет до дела, помните, что эти свиньи — дезертиры. Они изменили долгу и заслуживают расстрела. Не жалейте их. Они бежали и бросили своих солдат погибать… Кстати, если кто-то из вас будет стрелять мимо, то поверьте, тоже будет привязан к этому столбу… Цельтесь в сердце и никаких фокусов. Ясно?
— Общий смысл понятен, — ответил Старик.
— И помните, что я сказал… никаких фокусов!
Майор повернулся и зашагал по пыльной бурой земле к приятно пахнувшему кусту сирени, где к нему присоединились двое священников: один — католик, другой — протестант. Мы молча наблюдали за ним, пока он не отошел за пределы слышимости.
— Велика важность, — угрюмо сказал Барселона. — За кого он нас принимает? За новичков?
— Нас специально отобрали, — напомнил ему Порта. — И в определенном смысле это честь…
— Я мог бы обойтись без этой чести, — буркнул Барселона.
— Не нравится мне это, — сказал Старик и покачал головой. — Не нравится, как это выглядит… происходит что-то странное…
Подошел какой-то лейтенант, осмотрел наши винтовки и запас патронов. Проверил нашу готовность, остался доволен, ушел и оставил нас ждать.
Ждали мы почти час. Поблизости рос тополь, дятел усердно долбил его клювом. Дворик для казней постепенно заполняли офицеры; они стояли небольшими группами, курили, разговаривали, прохаживались и постукивали ногой об ногу. Они казались раздраженными, нервозными; в садике начальника тюрьмы создалась атмосфера тревожного предчувствия.
Дятел закончил свое дело и улетел. Два больших черных ворона медленно полетели к освободившемуся дереву. Перья на краях их крыльев были растопырены, как пальцы. Они уселись на верхнюю ветвь и нахохлились, ожидая начала представления.
Из блока приговоренных вышли четверо полицейских. Посреди них находился одетый в старую шинель заключенный, руки его были связаны впереди. Группа скрылась на несколько секунд за кустом сирени. Затем появилась снова, и мы увидели, что заключенный — высокий, представительный человек, держащийся прямо, с достоинством, несмотря на связанные руки. Когда они подошли поближе, мы узнали его. По нашему строю прокатился испуганный ропот.
— Аугсберг…
— Генерал Аугсберг!
— Мерзавцы! — пробормотал стоявший рядом со мной Порта. — Гнусные, паршивые, сволочные мерзавцы!
Группа остановилась перед майором, который инструктировал нас. Они откозыряли друг другу. Майор обратился к приговоренному.
— Бригадефюрер СС Пауль Аугсберг, должен сообщить, что ваша апелляция отвергнута командующим Четвертой армией. Поэтому вы осуждены на смертную казнь за то, что оставили в Сталинграде зону боевых действий, увели с собой группу солдат, способных противостоять противнику, и таким образом лишили Шестую армию войск, необходимых для защиты Сталинграда. Хотите что-нибудь сказать перед казнью?
Генерал посмотрел на майора свысока.
— Бедный, наивный дурачок! — произнес он с презрением.
Майор сглотнул. Поманил к себе священников, но Аугсберг отмахнулся от них.
— Обойдемся без заклинаний!
Генерала подвели к столбу. Опытные руки застегнули ремни.
— Пошли они все, — прошептал Малыш. — Я выстрелю мимо.
— Я тоже, — прошипел я.
— И я, — согласился Порта.
Майор повернулся к расстрельной команде.
— Целься… пли!
Двенадцать выстрелов прогремели одновременно. Голова Аугсберга опустилась на грудь, но куда он ранен, видно не было. Врач с повешенным на шею стетоскопом загасил сигарету и пошел к нему. Мы видели, как он приподнял голову генерала. Видели, как изменилось выражение его лица. Стетоскоп ему не понадобился.
— Приговоренный жив! В него не попала ни одна пуля!
У майора отвисла челюсть.
— Вы готовы это повторить?
— Конечно. — Врач распрямился. — Я сказал, что приговоренный жив. Пули миновали его… Предлагаю сделать еще попытку.
Майор облизнул губы, язык его извивался по-змеиному. И яростно напустился на нас.
— Слушайте меня, грязные свиньи! Еще одна такая выходка, и сами окажетесь перед расстрельной командой! Я не шучу! — Он сделал глубокий вдох, очевидно, сдерживая неистовый порыв наброситься на нас. — Постарайтесь теперь сделать дело, как надо, не тратя времени!
И снова отдал команду «пли». Голос его звучал пронзительно, истерично.
На сей раз двенадцать винтовок были нацелены прямо на квадрат из красной ткани, приколотый напротив сердца. Наш протест оказался тщетным, не имело смысла затягивать страдания генерала. Если мы не расстреляем его, расстреляют другие; а следом за ним и нас.
Подбежали санитары с сосновым гробом. Отстегнули мертвое тело, уложили внутрь, присыпали опилками пятна крови, подхватили гроб и скрылись за кустами сирени.
Мы были готовы ко второй казни. Группа уже ждала в тени деревьев. Четверо охранников и лейтенант. Наш лейтенант. Наш юный лейтенант с шерстяным шарфом, прошедший с нами весь путь от Сталинграда.
Теперь майор обошелся без монолога и приступил сразу к сути дела.
— Вы знаете, за что оказались здесь. Хотите что-нибудь сказать?
Лейтенант покачал головой.
— Вам нужны услуги священника?
— Мне ничего не нужно… Только кончайте поскорее, больше ни о чем не прошу.
Майор указал ему на столб с ремнями. Потом повернулся и злобно посмотрел в нашу сторону, словно убеждаясь, что мы слышали последнее желание лейтенанта и исполним его. Лейтенант взглянул на нас и улыбнулся. Осмотрел строй, ненадолго задерживая взгляд на каждом. Мне стало до жути стыдно. Никто из нас не мог ничего поделать, но меня мучил стыд.
— Приготовиться к стрельбе!
Я так дрожал, что не мог прицелиться. И зажмурился. Я не хотел видеть, куда стреляю. Была слабая надежда, что могу попасть в майора.
— Пли!
Двенадцать выстрелов, потом тишина. Затем откуда-то издали донесся голос врача, объявляющего, что лейтенант мертв. Я открыл глаза и увидел санитаров, бегом уносивших второй гроб. У стены, за кустами сирени, была свежевырытая канава. В ней лежал генерал Аугсберг, уже засыпанный землей. Теперь лейтенант присоединился к нему, и они лежали рядом, последние в длинной череде безымянных могил.
Нам предстояло совершить еще одну казнь. Мы знали, кто должен быть расстрелян, еще до того, как услышали отчаянные крики протеста. Он не хотел умирать… Но в степи лежали тела пятисот человек, спасти которых он был не в состоянии. В этом состояло его преступление, и за него он должен был поплатиться жизнью.
Его, отбивающегося руками и ногами, подтащили к столбу. Майору приходилось несладко. Казни — дело сложное, а люди вроде нашего врача не хотели идти навстречу. Почему этот несчастный не может умереть спокойно, без шума и суеты?
Принесли черный колпак и надели врачу на голову. Теперь его обвиняющие крики звучали приглушенно.
Один из двенадцати неожиданно упал в обморок, оставив всего одиннадцать человек совершать убийство врача.
Католический священник подошел к безликому существу в черном колпаке и попытался утешить его молитвой. Тут врач заплакал.
— Пли!
Одиннадцать выстрелов, и на сей раз мы старались не промахнуться. Раз врач должен умереть, пусть все будет кончено побыстрее.
После этого мы были свободны до конца дня. Каждому из нас выдали по литру водки и отправили напиться до потери чувств, забыть о поступках, которые нас заставили сделать. Только некоторые поступки невозможно забыть, некоторые воспоминания нельзя уничтожить, и тот день навсегда мучительно и ярко запечатлелся у нас в сознании. Кое-что не может быть забыто из-за глубокого чувства вины…
Гораздо позже мы узнали, что фрау Элизабет Аугсберг в то время, когда мы расстреливали ее мужа, вскрывала и читала телеграмму:
Берлин Шарлоттенбург.
Если хотите увидеть солдата Пауля Аугсберга в последний раз перед казнью, которая должна состояться 6 мая 1943 года в 8.00, вам следует явиться в военную тюрьму Харькова на Украине 5 мая в 19.00. Будет разрешено свидание продолжительностью десять минут. Телеграмму возьмите с собой.
(Подписано) Генерал-фельдмаршал фон Манштейн
Командующий Четвертой танковой армией.
К тому времени, когда жена дочитала телеграмму, генерал Аугсберг уже, наверно, был мертв.
