Примчался майор Кирьян, вбежал в блиндаж к Одинокову:
— Ты что, гад? Братание с врагом устроил? — и за кобуру: — Пристрелю!
А у Одинокова в блиндаже двери нет, брезентушка висит. Высунулся из-за неё ствол ППШ, и твёрдый голос произнёс:
— Тронешь комбата, убью, мент поганый.
Кирьян про кобуру свою забыл, хвать за телефон:
— Товарищ комдив, мне оружием угрожают!..
Теперь, в кабинете следователя, навис над Василием, сипит ему:
— Кто мне автоматом угрожал? Кто? Ведь знаете! — и следователю: — Вы учтите, он покрывает того, кто планировал убийство старшего по званию.
— Не видел, кто вам угрожал, — сказал Василий. Он и впрямь не видел. По голосу — Сыров, но ведь не видел! Как же можно огульно его выдать?
— А письмо? Будете отпираться, что сами его писали?
Василий прокашлялся. Хотелось пить. Проговорил сухим горлом:
— Я писал товарищу Сталину, а не вам. Вы-то тут при чём?
Кирьян протянул руку, взял со стола следователя, не спрашивая его разрешения, листок бумаги. Почитал про себя, покрутил головой, зачитал вслух:
— «Считаю необходимым доложить Вам, товарищ Сталин, о необходимости духовного окормления верующих бойцов». И так далее, в том же духе.
Развёл руками, продолжая держать листок в левой:
— Меня интересует, как же так получилось, что вы, политически грамотный командир, член партии, совершили такой странный поступок?
— А меня интересует, как же так получилось, что вы посмели перехватывать почту товарища Сталина?
— Хамит, — сообщил особист следователю, а Василию объяснил: — Пока вы находитесь в армии, вы можете обращаться к вышестоящим командирам только через своё непосредственное начальство.
— Я писал товарищу Сталину не о военных, а о духовных проблемах, как гражданин, — ответил Василий. — Вера не мешает верующим воевать за Родину, так зачем же лишать их той опоры, той почвы, от которой они питают мысли свои?
— Ты встал на почву врагов! — переходя на «ты», закричал Кирьян. — Захотел втащить в нашу Армию мракобесие, вот это… это… вражеское пособничество!
Он вытащил из кармана затрёпанную брошюрку со свастикой на обложке и со сплошь подчёркнутыми строчками внутри, стал тыкать в неё пальцами и зачитывать:
— Вот что пишут в своих брошюрках, которые немецкие захватчики сбрасывают нам с самолётов, твои любимые попы: «Кровавая операция свержения безбожной советской власти поручается искусному и опытному в науке своей германскому хирургу. Лечь под его хирургический нож тому, кто болен, — не зазорно». А? «Поручается»! Попы твои Гитлеру поручили нас резать? Да? Или вот: «Понадобилась профессионально-военная, испытанная в боях, железноточная рука германской армии». Этот поп радуется, что немец нас уничтожит! Или вот: «Новая страница в русской истории открылась 22 июня 1941 года в день празднования русской Церковью памяти Всех Святых — в земле Русской просиявших. Не ясное ли это, даже для слепых, знамение того, что событиями руководит Высшая Воля?»
Он оскалился и затряс брошюрой, как чем-то гадким.
Следователю, судя по лицу, разговор был не очень интересен. Но он дал реплику:
— В нашей стране церковь отделена от государства. Она сама по себе.
— Верующие бойцы защищают Родину, не отделяя одно от другого, — возразил Василий. — Храмы закрыты, священников нет…
— Ты кончай тут пересказывать своё письмо! — заорал Кирьян. — Читали уже, знаем! Ты отвечай, кто тебя на это подбил!
— Не все храмы закрыты, — заметил следователь. — Я ехал сюда, видел: служба идёт.
— Ага! — торжествовал Кирьян. — Он хотел обмануть товарища Сталина!
— Я москвич, — усмехнулся Василий. — Мне известно, чего и сколько закрыли. Тогда я радовался, а теперь жалею.
— Он жалеет! Жалеет он! — скалился Кирьян. — Сначала нёс чушь о какой-то духовности, а оказывается, не одобряет политику партии и правительства! Сносили убежище врага, храмы эти чёртовы, и мы теперь видим, что правильно сносили: попы приветствуют немцев, — и он снова потряс брошюркой. — А он жалеет!
— Я не знаю, что за книжечкой вы тут машете, товарищ майор, — сказал Василий, — а вот митрополит Сергий, местоблюститель патриаршего престола, в начале войны призвал верующих дать отпор немецким захватчикам и…
— Ага! Ага! Местоблу… блю… стителей читаем! А? Товарищ следователь?
— …в армии есть верующие, — продолжал Василий, — их много, они дерутся с антихристом не хуже атеистов. И нечего их всех во враги записывать.
— Кто? Скажи, кто у нас верующие, а эти разговоры — «их много, их много», они никого не убеждают. Сколько? Кто конкретно? Давай перечисляй.
— С какой стати?
Василий не считал, что верующих его батальона нужно называть этому неприятному типу. Вера — дело личное, учёту в особом отделе не подлежащее.
— Как же тебя приняли в партию, если ты верующий? — бесновался Кирьян. — А кстати, смешно! Ха-ха-ха! Христос ваш что приказал? «Не лги», а тебе это не помешало обмануть товарищей, которые рекомендовали тебя в ряды ВКП(б). Скрыл подлинную личину. А теперь из партии вылетишь, как миленький. Я тебя…
— Товарищ майор, — наконец вмешался следователь, — вы передали Одинокова в органы военной прокуратуры?
— Передали. И я думаю…
— Знаете что: передали, так передали. О чём вы думаете, изложите мне письменно. Положите на стол вещественное доказательство и идите. Мне работать надо, мне к вечеру в Гжатск возвращаться.
— Тогда я умываю руки, — отрубил дивизионный особист и ушёл.
Следователь — спокойно, без напряга и угроз — поинтересовался, какова сила его, Одинокова, веры.
Василий задумался.
— Вообще не знаю, верующий я или нет, — сказал он. — Когда принимали в ряды, о Боге не думал. Это позже пришло, а так — нет. И о чём я пишу Сталину, вы же читали. Если люди верят, то их чувства следует уважать. Почему коммунист не может уважать чувства людей?! Я не понимаю.
Следователь качал головой, постукивая карандашом по столешнице. Потом произнёс, печально глядя в окно:
— Удивительно невежественный человек этот Кирьян. «Не лги» — завет скрижалей Моисеевых. Иисус наш Христос ничего подобного не приказывал, — перевёл взгляд на Василия. — А с колодцем вы неправы, Одиноков. Раз в местности нет годной для питья воды, вы должны были настаивать, чтобы воду подвозили. Это не большая проблема. А вот идти на сговор с врагом, даже якобы из благородных целей, было никак нельзя. Оформляю ваше дело в трибунал.
* * *
Рано утречком, позавтракав, Василий, завернувшись в фуфайку, лежал на шинели, покрывавшей мёрзлое сено. От ветра его закрывала полуразрушенная кирпичная стена.
Штрафной батальон оказался не таким ужасным, каким представал в россказнях тех людей, с которыми Василий познакомился за время следствия и трибунала. Пугали они его, наверное, от незнания, путая штрафбаты со штрафротами. В штрафбаты собирали виновных офицеров. А в штрафроты шпану и бандюганов из рядового состава, и в батальоны такие роты не объединяли, они так и существовали как «отдельные армейские штрафные роты». Разница понятна: в батальонах красноармейцами служили те, кто хочет биться за Родину, а в штрафротах — красноармейцы, которые воевать не желали вовсе.
Подошёл его новый дружок, бывший капитан Саша Смирнов.
— Одиноков! Я тебе чай принёс. Будешь?
— Ясное дело, буду, — Василий опёрся на локоть, сел. Подсунул под руку автомат ППШ. С оружием у них было хорошо. У каждого бойца есть автомат, и не ППД, а ППШ. Выдали новые симоновские противотанковые ружья. Одевают и кормят от пуза.
Батальон их состоял из штаба, трёх стрелковых рот, роты автоматчиков, пулемётной, миномётной и роты противотанковых ружей, а также взводов комендантского, хозяйственного и связи. Был в батальоне и представитель Особого отдела «СМЕРШ», и медико-санитарный взвод с батальонным медпунктом.
Службу здесь несли постоянный и переменный личный состав. Переменный — это как раз они, наказанные, штрафники. А постоянный состав — это офицеры штаба, командиры рот, взводов, их заместители по политчасти, старшины подразделений, начальники артиллерийского, вещевого, продовольственного снабжения, финансового довольствия и другие. «Исправляться» здесь Василию предстояло три месяца, но за геройство могут сроки сократить, и — обратно в прежнюю часть, с прежним званием.
Был вечер, уже поужинали. Василий с Сашей пили чай. Немного в сторонке тихонько беседовали два красноармейца, оба — полковники. Один сюда угодил за дуэль, другой — за оставление позиций без приказа. Есть такое неписаное правило: «В тюрьме и бане без чинов», и в их батальоне оно соблюдалось, но эти двое никак не могли смириться со своим новым положением, обособлялись.
Василий прислушался. Оказывается, один из них, дуэлянт, покуривая, рассказывал другому о декабристах.
