— Простите за нескромность. Как бы вы поступили на нашем месте, окажись перед снежными завалами?
— Я разыскал бы кого-то из руководителей колхоза или сельсовета и составил акт, а не лез с кулаками в чужой дом.
— С кулаками к нему не лезли, это его выдумка… Вы запамятовали, что вечер-то был предновогодний. Если бы никто не пошел с нами, тогда как?
— Ну, если… Много бывает «если», можно обойтись и без «если».
— Больше вы нам ничего не скажете?
— Я вам сказал, что дело ваше не подсудное, можете успокоиться, если только это вас беспокоит. — Майор рассмеялся. — Видите, сам не мог обойтись без «если».
Посетители с облегчением простились с ним.
В коридоре Павел Иванович горделиво сказал:
— С умным человеком куда как легко разговаривать. Умный человек твои доводы с полуслова понимает.
Вася Баранчиков обрадовался его словам, не к месту довольно громко пропел:
Тише, парни, топайте,
Пол не проломите.
У нас под полом вода,
Вы не утоните.
Головнин с легкой усмешкой смотрел на них. Ему казалось, узнав о главном, они упустили подробность.
«Почему майор сказал: „Если только это вас беспокоит“? Хотел спросить его и постеснялся».
На улице, подпирая дерево, их ожидал озябший Ломовцев. Вид у него был как у побитой собаки: кутался в воротник пальто, виновато косился. Павел Иванович стал собирать деньги на билеты — автобус уходил в город через двадцать минут. Павел Иванович намеренно не замечал Ломовцева.
— Ребята, сейчас подойдет машина. У меня знакомый здесь. Я договорился…
— Соколовой или Карасева машина? — почувствовав общее настроение, осведомился Баранчиков.
— Ну зачем вы так?
Павел Иванович гневно вскинулся:
— Он спрашивает: зачем? Ты-то прежде ответь: зачем сам-то все это сделал? Наплел, в посмешище превратил.
— Ребята, честное слово, не нарочно я… Взбрело в башку — не остановиться было. Главное, заранее не придумывал, так прямо на месте, стих какой-то нашел.
— Стих у него! Поезжай-ка лучше один. Мне твой стих за одну ночь здоровья на год унес.
Головнину было жаль Ломовцева — тот совсем скис. «Ведь знали, что выдумщик, могли не верить, — оправдывал он его. — Правда, он бессовестно воспользовался общей растерянностью, правда и то, что восстановил против несуществующей Соколовой, но так ли уж виноват он? Значит, где-то есть такая Соколова — из ничего ничего не бывает! Не силы же небесные нашептали ему о ней!»
— Надо ли верить всему, что рассказывают? — сказал Головнин Павлу Ивановичу. — Он этого, кажется, с нас не требовал. Бери столько, сколько надо, не будь жадным, не хватай все целиком. Чего из пустяка делать трагедию?
Переменчивый Вася Баранчиков поддержал его:
— Мальчики, весело же было! Будто впервые у нас розыгрыши. И потом. Ведь знаете же, что Григорий пишет, писателем хочет стать, а как он проверит, хорошо ли, плохо ли пишет, когда его не печатают? На нас он проверку сделал. Вышло здорово! Мы ему поверили. Молодец, Григорий!
— Подальше от таких писак, — сумрачно сказал Павел Иванович.
— Не куксись, Гриша, никто на тебя не сердится, — продолжал Вася, не обратив никакого внимания на замечание Павла Ивановича. — Что касается меня, за милую душу послушал бы еще что-нибудь. Я еду с Григорием на машине. Автобус мне претит.
Ломовцев, благодарно взглянув на Васю, качнулся на ногах, повеселел. Но чуть опять все не испортил, когда вдруг сказал, улыбаясь:
— Вы здорово выглядели, когда вывалились из прокуратуры. Жалел — камеры с собой не было, а то бы…
Павел Иванович так злюще посмотрел на него, что Ломовцев на полуслове поперхнулся. Головнин поспешил сказать:
— Деньги, что на билеты собрали, употребим достойно. Ломовцев не кинул нас, как сперва подумалось, оказался настоящим парнем. Пообедать нам не мешает… Тут-то, наверно, не выдумал ты: есть маленькая комната в чайной, ну та, что с крахмальными салфетками? С раздевалкой?
— Тут всё точно, — сказал Ломовцев.
— Делайте, что хотите, — обидчиво отмахнулся Павел Иванович, — я уже ничего не понимаю.
14
Нинка Студенцова, подобрав ноги, сидела на диване, читала. Похоже, она получила прописку не в столице, а у Головниных. Мило улыбнулась Сергею.
— Я, как видишь, за хозяйку, одна… Будешь обедать?
Сергей разделся, сел к столу. Наблюдал, как Нинка, шлепая босыми ногами, широкопятая, прошла за перегородку, где было подобие кухни. Подумал: всегда живая, сообразительная, тут никак не может понять его неудобства перед Николаем — приютил изгнанную жену и вроде бы тем самым оправдывает ее. А какое ему дело до их жизни, впору свои отношения уладить.
— Людмила еще не приходила?
Она вскользь глянула на него и тут же опустила глаза, с преувеличенным вниманием стала собирать на стол. Кастрюля, которую она принесла, была обернута газетами, чтобы не разогревать лишний раз, сохранить тепло.
— Сегодня на первое лапша грибная, на второе пирожки с грибами. Разгрузочный день. Ешь, мы уже обедали.
Нинка храбрилась, старалась казаться бесшабашной, хотя и видно было, что ей неудобно за нахлебничество в чужой семье.
— Люда ушла по делам. Галя у бабушки.
«Последнее время она часто уходит „по делам“, не скрывает радости, когда в доме есть кто-то посторонний, словно боится, что наедине может произойти объяснение, не хочет этого объяснения. Ей важно уходить „по делам“…»
А Нинка все приглядывалась к Сергею, ждала нужных для себя слов.
— Почему сама не позвонишь? Или, куда лучше, пришла бы прямо на работу.
— Чего проще! — В глазах Нинки появились слезы, лоб наморщился, и Сергей поспешил отвернуться: чего доброго, из жалости еще примет ее сторону. — Куда как просто! Но ни то ни другое у меня не получается. Как только он слышит мой голос, бросает трубку, как только ему говорят, что его ждет жена, ссылается на занятость. Это для вас он легкий, с добрым сердцем, на самом деле он упрямей десяти ослов.
«Эта ищет защиты у знакомых, ей необходимо, чтобы ее оправдывали, защищали. Дома она творит черт-те что, но ей надо, чтобы ее защищали».
Наблюдая за ее кошачьими, мягкими движениями, он думал, что ее «очередной заскок» оказался серьезнее, чем она предполагала, и, хотя никому не сознался бы, испытывал нечто вроде зависти к Николаю, решившемуся на разрыв.
— Сережка, не смотри на меня так, — попросила Нинка.
Он не понял.
— Когда смотрят сквозь тебя, думают о другом, бывает неприятно и страшно.
— Ребенка у тебя нет. Бесишься, потому что у тебя нет ребенка.
— Вот как! — Нинка подалась к нему, ощупывая злыми воспаленными глазами. — Если сейчас мне достаются крохи его внимания, что будет потом, когда появится ребенок! Какие вы олухи, мужики. Может, не всегда умеем привязать вас, не удается, но сами-то вы… считаете, заполучили в жены — и нет больше нужды… А это и тебя, Сережа, касается, хоть у тебя и чудесный ребенок.
— Никто никогда не поймет, что вам только нужно. Ищете, носитесь — все ради чего? Сто раз будь хорошим муж, все равно мало, все не так.
— Мы женщины, Сережа.
— Вы избалованные кошки. Серые, с подпалинами.
— Почему серые… и с подпалинами?
Сергей опомнился, усмехнулся.
— Мы ехали раз на машине… перебежала дорогу… Парень, которого я люблю, славный парень, смешливый, сказал: «Ничего, мальчики, если б черная кошка, тогда да». Вы серые кошки.
— У тебя нынче плохое настроение, тебе хочется кому-то сделать больно.
— Я приучаю себя к хорошему настроению, но еще не научился. Тебе я не хочу сделать больно, и все-таки… Ты затюкала Николая, изводишь его капризами. Зачем? С какой радости? И надо ли все это ему? Человек живет, как умеет жить. А и неплохо живет! Понять бы должна, дура, почему все ваши знакомые относятся к тебе с предупредительностью, с уважением! Разве только из-за твоих личных качеств? Слов нет, ты и красива и умна, но в этом ли только дело? Не его ли обаяние косвенно падает и на тебя?
— Сережка, я тебя возненавижу!
— На здоровье.
— Он только на людях хороший!
— Такого не бывает, он везде хороший, а уж если срывается в отношении с тобой, — почаще взглядывай на себя, в душу свою взглядывай, не в зеркало.
«Она ждала, чтобы я ей помог. Теперь она взбешена, что я не могу ей помочь. Не хочу».
В коридоре слышался рокочущий голос соседа. «Налаживается лечь в ванну».
— Для тебя я дрянная, не знаю своего мужа…
В дверь постучали. Головнин решил, что соседу что-то понадобилось. Но вошла девушка, почти подросток, с замученным острым личиком. Огромная шапка куполом с желтыми ворсинками, пальто в крупную клетку, на ногах модные сапожки. Оглядев его и Нинку, смущенно спросила:
— Я Галина учительница. Головнины здесь живут?
