— Ильзе, — произнес Ольсен. И снова плюнул на заплату.
Ильзе схватилась за живот от смеха.
Дальше они сидели молча, глядя на оплеванные подштанники.
К ним подошла еще одна женщина. На ней было золотистое платье с разрезом на спине до бедер.
— У тебя раздраженный вид, — сказала она Ольсену. — Почему не развлекаешься? Тебе не нравятся женщины?
— Ты шлюха? — спросил Ольсен.
— Новенький, — фыркнула та.
— Это верно, — усмехнулся Ольсен, — а ты свинья.
Он брыкнул ногой в ее сторону и едва не свалился со стула. Потянулся к своей кружке, стоявшей на полу. Это была полуторалитровая пивная кружка, наполненная смесью водки и коньяка. Какой-то лейтенант полиции сказал, что такая смесь прогоняет печаль. Поэтому Ольсен пил ее.
К ним, шатаясь, подошел некий гауптштурмфюрер, волоча за собой стул. У него было один глаз. Второй закрывал темный, постоянно выпадавший монокль. Но его карманы были набиты запасными моноклями. На месте глаза было большое отверстие, красное, влажное. Ему нравилось демонстрировать его другим. Они теряли аппетит при виде этого отверстия.
Он сел возле лейтенанта Ольсена и совершенно черным, как у хорька, глазом огляделся по сторонам. Потом взглянул на него.
— Хотите завтра поехать в лагерь, потрахаться с изменницами? — Запыхтел и указал пальцем на Ильзе. — Будем друзьями, изобразим животное о двух спинах?
— С тобой нет, — ответила она. — Ты подонок.
Эсэсовский офицер усмехнулся. Выронил монокль. Он покатился по полу.
Его красная, пустая глазница сверкала. Ильзе содрогнулась.
Лейтенант Ольсен затянулся сигаретой в мундштуке и равнодушно взглянул на красную, влажную, незаживающую плоть.
— Ты, видимо, сущая маленькая тигрица, — сказал Ильзе эсэсовский офицер. — Пантера, которую нужно укрощать хлыстом.
И злобно усмехнулся.
— Зачем он выставляет глазницу напоказ? — спросил Ольсен. И отпил глоток из своей большой кружки.
— Он помешанный, — ответила платиновая блондинка. — Совершенно сумасшедший. Говорят, распинал в своем лагере богословов.
Лейтенант Ольсен посмотрел на бессмысленно усмехавшегося эсэсовского офицера. Единственный глаз его казался совершенно безумным.
Гауптштурмфюрер кивнул.
— Это верно. Четыре гвоздя, будь то талмудист или чернорясник. — Лицо его приняло задумчивое выражение. — Талмудисты покрепче, но чернорясники кричат громче, поэтому больше веселья. Поедете со мной, лейтенант, посмотрите, как я приколачиваю одного из них к бревнам? И вам предоставлю одного. Только что прибыл новый транспорт. У меня дома лежат две засушенные головы величиной с апельсин. Одна из них принадлежала еврейке. Другая — полячке. В лагере есть одна француженка. В моей секции. Я хочу засушить и ее голову. Когда несколько таких голов лежат на письменном столе, это приободряет. Когда война окончится, я выручу за эти головы хорошие деньги. Гораздо проще купить их в Берлине, чем ехать в дебри Южной Америки, притом риска никакого.
Лейтенант Ольсен отпил из кружки три больших глотка.
— Что у вас там? — спросил одноглазый офицер.
Ольсен молча взглянул на него. С этим коллекционером голов он решил больше не разговаривать.
— Лейтенант, пробовали когда-нибудь женскую кровь в коньяке? Превосходный вкус.
Гауптштурмфюрер схватил Ильзе, прокусил, словно нападающая змея, ей запястье и выдавил немного крови в свой стакан. Злобно усмехнулся и осушил его.
Ильзе закричала от боли и страха. Вокруг нее поднялся большой шум.
К ним подошел высокий господин в темном костюме, за ним следовало несколько эсэсовцев в белых куртках. Молча выслушал, что произошло.
Пожав плечами, он повернулся и пробормотал, уходя:
— Ерунда, небольшая шутка, и только.
И прошептал рослому эсэсовцу из обслуги:
— Пусть эту сучку арестуют и отправят в лагерь по обвинению в оскорблении СС. Но не сейчас. Попозже.
Снова закурил большую черную сигару и с удовольствием взглянул на парочку, более чем слегка увлеченную друг другом. Потом вышел из комнаты, напевая под нос: «Прекрасна жизнь, божественно прекрасна».
Пивший женскую кровь гауптштурмфюрер встал. Ткнул носком сапога лежавшую на полу голую женщину.
Вскоре он появился снова. Теперь на плечах у него была легкая серая накидка. Белая рубашка и парадный мундир были в пятнах. Черный монокль он сунул в карман. Плоть воспаленной глазницы ярко краснела. Из уголка рта стекала слюна. Он слегка ткнул Ольсена золоченой рукояткой хлыста.
— Едете со мной в лагерь, армейский лейтенант, приколотить к бревнам пару талмудистских свиней?
Лейтенант Ольсен поглядел на него. Он многое хотел бы сказать этому типу. Как и многие другие. Все то, что обычно говорится в каком-нибудь романе. Но это был не роман. И Ольсен ничего не сказал. Лишь отпил большой глоток из кружки. Ему хотелось забыться.
Гауптштурмфюрер пожал плечами и повернулся, нетвердо держась на ногах. Зашатался, зловеще кренясь, будто судно от сильного удара волны, но сумел выпрямиться. Оглянулся через плечо, усмехнулся и задней стороной белой перчатки вытер незаживающую красную плоть.
— Я ухожу, но если передумаете, лейтенант, спросите обершарфюрера Шенка. Он отвезет вас в лагерь. Если приедете, отделим талмудистских свиней от чернорясников и посмотрим, кто из них громче вопит.
И вышел из комнаты, позвякивая золочеными шпорами. Он носил форму кавалерийской дивизии СС[155].
Темноволосая девица попросила Ольсена расстегнуть ей лифчик. Сказала, что он слишком тугой.
— Ты в отпуске? — спросила Ильзе.
— Да, в отпуске, — ответил Ольсен.
— У тебя нет семьи? — спросила темноволосая. Глаза ее были полузакрыты, слово у мурлычащей возле камина кошки.
Ольсен промолчал.
— Можешь переспать со мной, — предложила Ильзе.
— Подумаю, — сказал Ольсен и снова приложился к кружке. Он был уже очень пьян, но никто не мог этого заметить. Отставил кружку и взглянул на платиновую блондинку. — На твоем месте я бы ушел отсюда.
— С какой стати? — спросила Ильзе и встряхнула головой, свет замерцал в ее спадающих на спину волосах.
Ольсен улыбнулся.
— Потому что я так говорю. Выскользни в дверь незаметно.
— Господи, какая чушь, — фыркнула она. И подошла к унтерштурмфюреру с эмблемами СД на петлицах[156]. Вскоре он полез ей под юбку.
Они вместе пошли наверх.
Лейтенант Ольсен больше ее не видел. Она была арестована, едва поднялась с постели, где занималась любовью с унтерштурмфюрером. Он же и арестовал ее. Вывели Ильзе в заднюю дверь, где можно было выйти на тихую улочку через калитку в стене.
На другой день ее нашли в Грюневальде[157]. Короткая заметка в вечерней газете гласила, что ее сбил неопознанный автомобиль. Она была названа одной из берлинских аристократок. Люди пожимали плечами и говорили:
— Шлюха.
«Абендблатт» поместила фотографию ее трупа. Он лежал на дороге, в испачканной одежде. Голова была закрыта одеялом.
— Должно быть, ее сильно лупили по голове, — сказал ломовой извозчик в таверне. Он пил пиво, привалясь к стойке, и смотрел на вывеску с надписью: «Берлинцы курят "Юнону"».
Кто-то хлопнул лейтенанта Ольсена по спине. Это был штурмбаннфюрер с Рыцарским крестом на шее. Очень молодой. На руке у него была узкая черная повязка с надписью изящными готическими буквами: «Leibstandarte SS Adolf Hitler». Телохранитель фюрера. Грудь его была увешана наградами.
— Хочешь имбирного эля, друг? — спросил этот молодой эсэсовец.
Ольсена впервые здесь кто-то назвал другом. Он удивленно взглянул на штурмбаннфюрера.
— Имбирного эля? От него тошнит.
И приложился к кружке. Пил он медленно, но все-таки закашлялся.
Штурмбаннфюрер СС засмеялся. Понюхал его кружку.
— О, крепкая штука.
— Да, крепкая, — сказал Ольсен. — Вся выпивка крепкая, — добавил он.
Штурмбаннфюрер из гитлеровских телохранителей кивнул, потом оглядел комнату.
— Грязный хлев.
Ольсен промолчал. Лишь согласно кивнул и подумал: «Гораздо хуже, чем хлев».
— Когда война окончится, нам всем предъявят длинный-длинный счет за все, что творят эти типы, — сказал штурмбаннфюрер.
— Они распинают людей, — сказал Ольсен.
— Знаю, — ответил штурмбаннфюрер. — В общем, сейчас это чрезвычайно жестокая публика. — Наклонился к Ольсену и зашептал: — Знаешь, что я хочу сделать, друг? Я хочу застрелиться. Хочу… — Снова осторожно огляделся. На его губах заиграла ироничная улыбка. — Сделаю это прямо здесь, в этом притоне.
— Не будет ли это глупостью? — спросил лейтенант Ольсен.
— Возможно, друг, но они все разинут от изумления рты.
— Ты пьян?
— Ничуть, — уверил его штурмбаннфюрер. От силы двадцатипятилетний. Почти двухметровый. С волосами цвета спелой пшеницы. Очень красивый.
