- Дядя Миша, а я и не узнала вас. - Она назвала его так, как и называла раньше, бывая в их семье.
И перед Канашовым снова всплыл образ родной дочери.
- Как же так? А Наташа к вам уехала!
- Когда?
- Да уже неделю, если не больше. Ох, и досталось ей… Сколько она хлопотала! Никак не отпускали. Потом пришло распоряжение из Главного санитарного управления.
Канашов с благодарностью вспомнил о члене Военного совета Поморцеве. «Это он постарался. Но получилось так нелепо»…
Рита увидела, как помрачнел Михаил Алексеевич от этих неприятных известий, и даже упрекнула себя, что поторопилась.
- Ну, ее же отпустят, дядя Миша, если вы сообщите… Не правда ли?
Канашов улыбнулся ее наивному предложению. Он увидел, что Рита чувствует себя чем-то виноватой перед ним, и, чтобы не удручать ее и не предаваться печальным воспоминаниям, сказал, невольно повторяя слова Аленцовой:
- Ничего, Рита, все будет хорошо… Так, значит, не узнала? Постарел?
Они внимательно присматривались друг к другу.
- Нет, нет, что вы, что вы! Наоборот, вы стали, по-моему, даже моложе. До войны вы были полнее и выглядели старше своих лет.
- А ты, Рита, совсем не изменилась.
- Проходите, садитесь. - Она подала стул. - Вы были ранены в голову?
- Давно.
- Как услышали ваш голос мои Евгешки, так и притихли…
Канашов подошел к детской кровати. В ней лежали два голышка: один темноволосый, а другой белобрысый.
- Один - в мать, значит, другой - в отца, - сказал он. - Хороши ребятенки.
Оба Евгешки, как их назвала Рита, смотрели, не моргая, на Канашова. Он взглянул на нее.
- Молодец, Рита, правильно, что имеешь двоих. Вырастишь настоящими гражданами, не баловнями судьбы. Хоть и трудно растить детей, когда их много в семье, но так лучше. Вот у моего отца было нас восемь мальчишек. Мать одного - за хлебом, другого - на базар, третьего - полы мыть заставит, четвертого - дрова колоть, пятого - за углем на шахту, а шестого - за двумя малыми глядеть. Больная у нас мать была, строгая, но никогда никого зря не обидит. Скажет - отрубит, что приказ отдаст. И тут сколько ни проси, хоть плачь - не отступит. А как умерла - хватили мы без нее горя. Отец запил с тоски. Любил он ее очень. А потом бить нас стал. При матери он и пальцем не трогал. Отец тоже недолго прожил с нами. Погиб во время обвала в шахте. Ну, ладно. Ты корми ребят, а я пойду по делам. Может, еще кого застану. А вечером зайду к вам.
- Вы умойтесь с дороги, побрейтесь, а я к соседке напротив сбегаю, позвоню маме.
Рита ушла. Канашов стал ходить по комнате. «Как же так случилось? Опять не встретил Наташу, не сбылась моя заветная мечта». На тумбочке он увидел фотографию Русачева. Взял в руки. «Эх, Василий Александрович, если бы ты был жив и видел, какая война идет, думаю, многое простил бы ты мне… И беспокойный мой характер и прошлые наши стычки. Я на тебя не таю обиды и тебя как боевого товарища и семью твою уважаю. И хотя прямой вины на мне в твоей безрассудной гибели нет, а жалко мне тебя и как командира и как человека. Может, поэтому чем-то виноватым перед тобой себя чувствую». Вскоре вернулась Рита.
- Вы и не представляете, как мамочка обрадовалась, узнав о вашем приезде. Она скоро придет.
Рита захлопотала по хозяйству, разожгла керосинку.
- Я-то совсем вас заговорила и даже не пригласила покушать. Вы ведь, наверно, голодные?
- Нет, Рита. - Он встал, достал из чемодана три банки мясных консервов, сухую колбасу, хлеб, селедку и банку сгущенного молока. - Бери в общий котел.
- Ну что вы! Зачем так много? Мама теперь все карточки отоваривает да еще и дополнительное питание получает как донор.
- Забирай и не торгуйся.
Вбежала запыхавшаяся Марина Саввишна.
- Ой, батюшки, кого я вижу? Вот уж никогда не ожидала… - И, бросив взгляд на фотографию мужа, расплакалась.
Канашов, смущенный и обескураженный, гладил ее шершавые трудовые руки, не зная, что и сказать ей в утешение.
…После обеда лолго вспоминали о прежней жизни до войны. Марина Саввишна рассказывала о своей работе в госпитале, затем пили чай и снова вспоминали. Легли спать далеко за полночь.
Странно: находясь за тысячу километров от фронта, обогретый домашним теплом и уютом, Канашов не мог спокойно уснуть в эту ночь. Ползли беспокойные мысли о Наташе, тревожился он и об Аленцовой и о приемной дочери Галочке. Потом ему показалось, что он находится на командном пункте, на фронте. Он то и дело просыпался и недоуменно раздумывал над тем, почему его никто не будил, ни о чем не докладывал, никуда не надо было идти, ничего не требовала от него война. Проснувшись, он думал обо всем этом, и на душе у него становилось тревожно и тоскливо от мысли, что сейчас, за все долгие и суматошные дни фронтовой жизни, впервые стал он никому не нужен, ни за что не отвечал и был предоставлен сам себе.
Начавшееся формирование дивизии закрутило Канашова как в водовороте. На пути встречалось много трудностей и препятствий. Но он со свойственной ему неутомимостью в работе преодолевал их, стараясь выполнить приказ в срок. Для размещения вновь формируемой дивизии ему отвели участок леса за городом, неподалеку от села Красная Поляна.
В течение месяца были построены землянки для размещения людей, склады для хранения оружия и обмундирования, стрельбище и учебные городки для занятий. Каждый день непрерывным потоком прибывали бойцы и командиры, из которых создавались отделения, взводы, роты, батальоны и полки. И Канашов настолько был загружен делами не только днем, но и ночью, что ему едва хватало времени на сон. Он даже не всегда успевал завтракать или ужинать, а обедал по большей части в красноармейской столовой.
Марина Саввишна не раз журила его за неаккуратность. И когда он неделю не появлялся в их доме, сказала, что он очень похудел за это время. Она решительно запротестовала и предъявила «ультиматум»:
- Больше не буду, Михаил Алексеевич, брать от вашего ординарца продукты и деньги.
Канашов дал слово исправиться, обещал регулярно обедать.
- Привык к вам. У вас я как в родном доме. И когда думаю, что скоро придется расстаться, на душе становится тоскливо.
- И мы будем очень скучать, - говорила Марина Саввишна.- Ведь вы для нас просто родным стали.
Несмотря на большую занятость, Канашов за то время, пока они не виделись, выхлопотал для семьи Русачева большую комнату.
Канашов посоветовал Марине Саввишне, как из большой комнаты сделать удобную квартиру. Он прислал ей строительные материалы, бойцов - плотников, маляров и штукатуров, которые переделали комнату в течение двух недель.
Аленцова упорно молчала. И это не на шутку встревожило Канашова. Несмотря на предельную занятость и нелюбовь писать письма, он отправил ей четыре письма в течение месяца, но не получил ни одного ответа.
Этот непонятный для него «заговор молчания» он переживал мучительно. Даже подчиненные обратили внимание - Канашов стал более замкнутым и раздражительным.
Комиссар дивизии Саранцев, душевный и общительный человек, несколько раз пытался вызвать комдива на откровенность, но тот отшучивался.
Дивизия, которой командовал Канашов, жила напряженной жизнью. Она не только формировалась, но и обучалась по сокращенной программе боевой подготовки. Большую часть времени отводили на тактику и огневую подготовку.
Сегодня выдался дождливый день. Канашов находился на стрельбище. Вернулся он к вечеру промокший, но довольный результатами стрельб. После обеда решил поспать, так как наметил провести сегодня ночные занятия с командирами полков и батальонов.
Он лег, но спать ему не пришлось долго. Разбудил его знакомый, немного хрипловатый голос Саранцева.
- Вставай, пляши, Михаил Алексеевич, тебе письмо.
- Давай, - вскочил он. - За письма с фронта, было бы тебе известно, Виктор Георгиевич, - сказал он сердито,- плясать не положено. Никогда не забуду, как одного товарища заставили плясать, а он раскрыл письмо и горячими слезами умылся: отца его на фронте убило…
- Учту, Михаил Алексеевич, пожалуй, ты прав. Эти шутки ни к чему. Извини, что побеспокоил, пойду тоже отдыхать…
Письмо было от Аленцовой.
«Родной Михаил. Я в отчаянии… Почти месяц ничего не знала о Галочке и о тебе и сходила с ума. Ты не ругай меня, что долго молчала. Сейчас расскажу все по порядку. С твоим отъездом на меня посыпались беды одна за другой.
Письмо «подруги», которая возмущалась моим легким поведением,- это дело рук Харина. Эта мифическая «подруга» предлагает мужу написать письмо члену Военного совета, чтобы тебя, как коммуниста, привлекли к партийной ответственности (Харин, конечно, не знает, что тебя уже нет в дивизии). Но муж отказался идти по пути, указанному этим «добрым советчиком». Он просил ответить, с кем я решила связать жизнь в дальнейшем: с ним или с тобой».
