Она опустила глаза, сказала обиженно:
— Что-нибудь плохое подумали…
Нет, наоборот, хорошее, Но не надо… Не смогу я все равно об этом сказать. В другой раз. Хорошо? И простите меня, пожалуйста.
— За что? — она опять подняла глаза, улыбнулась доверчиво. — Смешной… — Шурочка оглянулась: — Уже поздно. Темнеет как быстро. И синички нас оставили, улетели куда-то.
Они дошли до лагеря, остановились.
— До свидания, — Шура выпростала из перчатки руку, подала Гурину.
— Ой, какая рука холодная! — удивился он. — Совсем вас заморозил. Плохой я кавалер.
— А мне нравится, — сказала она. — До свидания.
Отошла на несколько шагов, оглянулась:
— Вася, дайте мне ваши стихи почитать?
— С удовольствием!
— Приносите… завтра…
— Хорошо.
В конце декабря состоялся очередной выпуск сержантов и быстрый набор новой группы, поэтому Гурин и Боярская несколько дней не встречались. Но она почти каждый вечер звонила ему по какому-нибудь делу. Ему уже становилось неудобно перед замполитом и парторгом, когда часу в десятом вечера вдруг прибегал связной и говорил:
— Товарищ старший сержант, вас к телефону. Комсорг из пулеметного просит.
Капитан ободряюще подмигивал, а майор щурился и хрипел с отеческим осуждением:
— Влюбилась девка. Определенно влюбилась.
— Да ну, влюбилась… — отмахивался Гурин, краснея, и бежал к телефону.
А под Новый год она позвонила днем:
— Вася, с наступающим! Ты знаешь, что я надумала? Хорошо бы нам Новый год встретить вместе?
— Но как?.. — растерялся он и вдруг выпалил: — Приходи к нам? Тебе все-таки проще…
— Ой, что ты! У вас замполит очень строгий.
— Да нет. Это он с виду только такой.
— Ну хорошо, — согласилась она. — После отбоя приду.
Гурин возвратился в землянку и только здесь стал соображать, как сказать своим, что он пригласил гостью: как они к этому отнесутся? Наверное, надо было с ними посоветоваться. А может, ничего не говорить? Пусть придет, будто случайно… Не выгонят. А хорошо ли? Шуру подведет, в неловкое положение ее поставит…
— Шурка звонила? — спросил капитан.
— Да.
— Ну и какую она тебе задачу задала, едрит ее в корень? Почему такой растерянный?
— Я, наверное, глупость спорол, товарищ капитан… Она предложила вместе встретить Новый год, а я взял да и пригласил ее к нам. Как-то так сразу вырвалось…
— Почему же это глупость? Хорошо сделал!
— А как майор на это посмотрит?
— А майор что, не человек? Едрит его в корень — глупость! Какая же это глупость? Выпить и закусить у нас найдется. А что еще надо?
— Майора боюсь…
— Не бойся! Я его подготовлю сам.
Когда к ним в землянку постучалась Шурочка, у них уже был идеальный порядок и вполне праздничный вид: у самого окошка прямо в землю была воткнута елочка, украшенная мелкими гирляндами из газеты и усыпанная маленькими звездочками и ромбиками из шоколадной фольги. Это постарался сам майор — он оказался искусным мастером на такие поделки и вырезал все маленькими трофейными ножничками для ногтей. Делал он это увлеченно — видать, вспомнилось довоенное время, дом, детство. Рассказал, какие он мог штуки творить, — показал бы, да жаль, нет ни материала, ни условий. Он мог бы сделать грибки, но для этого надо размачивать бумагу и иметь краски; он мог бы сделать ведерочки, лукошки, двусторонние звездочки, но для этого нужны тонкий картон, клей и опять же краски; он мог бы сделать саночки, на каких раньше катались на масленицу, но для этого нужно иметь фанеру, кипящую воду, чтобы распарить листочки фанеры, и столярный клей; он мог бы наделать золотых орешков, но для этого надо иметь обыкновенные орешки и «золотую» фольгу.
— Орешки — самое простое дело: обернул фольгой, разровнял складки — вот тебе и «золотым» стал орешек.
— Вы, наверное, хорошим пионервожатым были? — спросил Гурин.
— Был! Был и пионервожатым! Только давно это было. А последнее время я, братец мой, работал на Дону вторым секретарем райкома партии.
— И уже игрушки не делали?
— Как же не делал? Делал! Перед Новым годом такой дым коромыслом в доме поднимался — хоть святых выноси. Целая фабрика открывалась. Жена обычно ругается, а ребятишкам радость. И я с ними тоже радуюсь. Сделаем какую-нибудь штуковину — любуемся, ребята несут ее матери, смотришь — тоже заулыбалась, радуется нашей работе. А нам лучшей награды и не надо. Меньшой бежит, сообщает по секрету: «Пап, мамке понравилось, сидит улыбается. Подарим ей?» — «Подарим», — говорю. «Сейчас?» — «Давай сейчас».
Бутенко и Гурин слушали майора, а сами стол готовили: газетами застлали край капитановой койки — она всех удобнее — в центре. Открыли тушенку, сала нарезали, хлеба. Кружки вытерли. Одной не хватало, капитан вызвался пить из крышки от котелка. На середину «стола» укрепили в пустой консервной банке белую стеариновую свечу. Есть будут ножами и ложками. Для гостьи приготовили трофейную немецкую складную ложку-вилку…
Шурочка вошла в землянку, растерянно улыбаясь, поискала глазами майора, козырнула:
— Товарищ майор, разрешите?.. Я по вопросу обмена опытом комсомольской работы…
Майор засмеялся раскатисто:
— Знаем мы ваш обмен!.. Милости просим, товарищ младший лейтенант Шура, — он пожал ей руку.
— О, вы знаете, как меня зовут!
— А кто теперь у нас в батальоне вас не знает! — сказал капитан и тоже протянул ей руку.
— Ну, что затаился? — кивнул майор на Гурина. — К тебе за опытом, ухаживай за дамой.
— Раздевайтесь, Шура, — проговорил Гурин.
— Эх, молодежь! — крякнул майор. — Утром не поднимешь, вечером не найдешь. Разрешите, Шурочка, вашу шапочку. Так. Вашу шинельку… Вот, — майор отобрал все это у нее, повесил на гвоздь поверх своей шинели. — Садитесь, пожалуйста, — похлопал он ладонью рядом с собой. — Вот так. А вы, мужики, вдвоем на комсомольской постели устраивайтесь. Правильно я распорядился? — спросил он у Шуры. — Возражений нет?
— Очень даже правильно! — в восторге воскликнула Шура.
— Ну что, братцы? — капитан Бутенко дотянулся, рукой до бутылки. — Надо проводить нам старый год. Он все-таки был неплохим, принес нам много радостного. Помянем его добром. — Бутенко разлил водку по кружкам, плеснул себе в крышку. Посмотрел и еще добавил.
— Смотри не обидь себя, — засмеялся майор.
— Посудина, едрит ее… Извиняюсь… Посудина непривычная, не поймешь — то ли много, то ли мало. Посмотри, майор, на донышке. А то будешь потом упрекать, — шутил Бутенко.
— Донышко-то какое! Ишь, хитрец! Ну ладно. Значит: «Прощай, старый год! Ты был хорошим, пришли нам своего меньшого братца, чтобы был еще лучше». Так, что ли?
Чокнулись, выпили, закусили, и наступило молчание.
— Это называется — переломный момент: уже не трезвые, но еще и не пьяные, — сказал капитан, берясь снова за бутылку. — Самое скверное состояние.
— Откуда ты все знаешь? — спросил майор. — Вроде трезвый мужик.
— Старый шахтер. Пить умеем! Работать умеем и пить! Верно, комсорг? Земляк мой, донбассовец, — сообщил он, обращаясь к Шуре. — Так как? Еще по капочке?
— По донышку, — сказал майор и засмеялся. — По твоему донышку.
Выпили еще — верно, веселее стало, заговорили то по одному, то вдруг все сразу, зашумело застолье.
— Не прозевать бы нам встретить Новый год, — майор посмотрел на часы. — Приготовь, Бутенко, — уже скоро.
Капитан снова наполнил «бокалы», все взяли их в руки, смотрели на майора и ждали команды. Наконец он вскочил:
— Все! Двенадцать! С Новым годом, друзья! С новым счастьем! За победу! За победу в этом году! Пусть она придет как можно быстрее!..
Сдвинув кружки и одну крышку, все слушали майора Кирьянова. Он обвел присутствующих широко раскрытыми глазами, сказал:
— И еще. Пусть у каждого исполнятся его личные надежды и желания! С Новым годом, друзья!
— С Новым годом!
— С новым счастьем!
Шура и Василий смотрели друг другу в глаза и медленно цедили из кружек уже потеплевшую водку.
После двенадцати застолье стало по-настоящему шумным, майор рассказывал анекдоты — веселые и вполне пристойные, капитан несколько раз порывался тоже рассказать анекдот, но всякий раз останавливал себя:
— Не, не… Это не при девушках… Не… Это шахтерский… Давай ты, майор.
Вскоре Шура засобиралась домой. Гурин взглянул на Бутенко, тот разрешающе подмигнул, а потом еще и толкнул локтем в бок — мол, не сиди, собирайся. Пока майор ухаживал за Шурой, Гурин уже надел шинель и нетерпеливо мял в руках шапку.
— Пароль знаете? — спросил вдогонку капитан.
— Знаем, — сказал Гурин, и они с Шурой очутились на воле.
— Ой, как хорошо! А мы сидим в норе… — сказала она, вдыхая легкий морозный воздух.
