Констант ничего не поняла из разговора Антуана со Щёголем.
— Привет от Виля, господин инспектор.
— Кто это такой? — спросил он.
— Мне, право, неудобно, господин инспектор. Я же иностранец… Спросите у своих соотечественников, об этом Виле вся Бельгия знает.
Констант захлопала в ладоши. Я подошёл к Щёголю и приподнял его за подтяжки.
— Примите, господин инспектор, этот ценный груз. Перед вами четвёртый участник ограбления льежского банка, совершенного в сентябре сорок четвёртого года полковником Вилем. Не так ли, мсье экс-президент?
Тот помалкивал.
— Се ля ви, — сказал Антуан.
— Папку «кабанов», похищенную из архива генерала Пирра, вы можете взять в портфеле, господин инспектор. У кого есть вопросы?
— Но мотив, мотив? — с улыбкой подивилась Констант.
Я просвистел ей песенку «Как прекрасно пахнут ананасы». За меня ответил Антуан.
— Он очень хотел разбогатеть. Сорок лет, а он всё ещё рядовой учитель. И война уже кончается. На войне он тоже не стал героем. И тут он узнает, что полковник Виль собирается совершить налёт на банк, но вся четвёрка уже укомплектована. Двое рядом с Вилем, они ближайшие его помощники, их не тронешь. А четвёртый, Альфред Меланже, в лесу. И он предаёт «кабанов» вместе с их командиром, чтобы занять вакансию. Заодно он получает самое надёжное в мире алиби — могильную плиту, потому что тут ему ещё раз повезло: в день освобождения Льежа погибает его кузен Поль Делагранж, и Мишель берет себе его имя, надёжно и казалось бы навеки прикрыв своё преступление могильной плитой. О том, как он переменил имя, я уже рассказывал, для большей безопасности он разделил чужую фамилию на три части. И полковник Виль безбоязненно оставляет его в Бельгии, потому что ему надо иметь тут своего человека. Мишель заработал свою долю: тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч. Капитал требует вложений, и тогда он вступает в сговор с бароном Мариенвальдом… Остальное, как говорится, дело техники. Я надеюсь, что наш инспектор достойно справится с этой задачей.
— Ну что, ж друзья, — я обнял Антуана и Виллема, — дело о «кабанах» можно считать завершённым.
— Дело об особом диверсионном отряде «Кабан» и полковнике Виле только начинается, — возразила Констант, деловито защёлкивая футляр аппарата. — Это будет лучший заголовок года, но я вам его не скажу.
— Мерси, сударыня, — я поклонился.
— А теперь мы пойдём в кабачок, — предложил Антуан. — Я знаю тут одно местечко, куда, бывало, хаживали Тиль и Ламме Гудзак. Там и поговорим. Кажется, мы сегодня ещё не завтракали.
— Сначала вы пройдёте в полицию, — сурово заявил инспектор, — и я составлю протокол.
— Кончай тянуть резину, инспектор, — сказал я ему. — Мы приглашаем.
— Всё-таки вы хулиганы, — сказала Ирма по-русски, но её никто не понял.
— Салют, Серж! С бонжуром, ребята…
— Чао, Витторио. С благополучным.
— А-а, привет! Выражаю тебе своё полное. Как съездишенз?
— Банзай гезунд, Витю-сан. Кахен твейн делахт?
— Комси комса, или, по-нашему, абсолюман. А каки васи делаете?
— Токанава тояма, что означает в переводе: на том же уровне плюс пять процентози.
— Значит, у тебя все о'кэй?
— Ах, ребята. Если бы вы только видели! Этого ни в сказке сказать, ни пером написать, вы никогда не поверите, вы никогда не узнаете. Это надо видеть, это надо чувствовать, это надо обонять; какие шампиньоны я ел в сметане, это же умереть!
— Смотрите на него — он уцелел!
— Как же ты выжил, бедненький? Аж осунулся. Просто глядеть на него невозможно, до чего он осунулся.
— А нам оставил?
— Нам он выдаст сухим пайком.
— Честно говорю, ребята. Какие шампиньоны! Такие и в сладком сне не приснятся. Сюзанна, жена Антуана, готовила.
— Я всегда знал: в нём погиб великий чревоугодник.
— Значит, он ещё и насюзанился? Вот это парень!
— А что? Осанка у него вполне. Сразу заметно: человек ел шампиньоны.
— Клокочете мелкой завистью? Насчёт Сюзанны ты мимо дал, Сержик. Я же вам от души рассказываю. Этот Антуан, знаете, какой парень! Антуан — это человек.
— Партизан?
— Что за вопрос!
— А как по-ихнему партизан?
— Так и будет — партизан. Это же французское слово.
— А я-то думал, что партизаны только у нас были. Выходит, мы их у французов позаимствовали?
— Что же сие означает?
— Партизан — это буквально соратник.
— Значит, мы твои партизаны?
— Нет, ребята, это я ваш партизан.
— Смотрите, как скромничает! Я его буквально не узнаю.
— Перед нами новый человек!
— А что? Нашампиньонился и сделался скромным — закономерная деградация.
— Скромность украшает даже штурманов.
— Наш Коля, к примеру, третьего дня не то что шампиньоны. — Комара съел. И ничего — помалкивает.
— Коля съел Комара? И вы молчите?!
— Наш Коля теперь в финале. Об этом знает весь мир и ближайшие планеты.
— Так он же в деревню ездил?
— Виват, Николя! Как же это произошло? Чистая или по очкам?
— По чистой положил его наш Коля. В третьем раунде. Комар и пикнуть не успел.
— Вот это номер! Коля в финале, а я про шампиньоны вам заливаю.
— Скромность, скромность…
— Комар для меня не проблема. А вот теперь в финале с Эдиком придётся, это уже кое-что.
— Эдик — это штучка. Он гармоничен.
— Неужто в финале с Эдиком? А кто его сейчас тренирует? Когда финал?
— У Эдика правосторонняя стойка. И реакция у него на уровне. Берегись его левой.
— И вообще Эдик гармоничен.
— Зато с Эдиком интереснее. Будет на что поглядеть.
— Что вы, ребята? Коля самого Комара уложил. Да после этого Эдик сразу лапки поднимет. Он сдаст психологически.
— Эдик психологически не сдаст. Эдик гармоничен.
— Заладил. А Коля наш что — не гармоничен?
— У Коли коронка — встречный прямой. Садись на него в ближний бой, Коля, и всё будет в ажуре.
— А чего же ты про Веру не спросишь? Скромность заела?
— Спрашивается, где Вера?
— Очнулся. Верочка отгул взяла по уходу за отцом.
— Волнующе и непонятно…
— Отцу операцию делали. «Излишки» какие-то вырезали. Так она теперь у него днюет и ночует.
— Сплошные чудеса. Что же толкнуло её на этот героический шаг?
— Ты и толкнул, дольче Вита. Уж больно она задумчивая стала, когда ты её в щёчку чмокнул.
— О чём нашёптывал ей у трапа? Признавайся открыто.
— Ребята, вы меня знаете. Я вас тоже. И я со всей ответственностью заявляю: я славы не ищу. Я рядовой советский труженик. Зачем я буду присваивать себе то, чего не совершал?
— Вот к чему приводят поцелуи в запрещённом месте.
— Здравствуй, Тиль.
В дверях стоял Командир, и в руках у него брюссельская газета. Я вскочил.
— Разрешите доложить, Командир. Штурман Виктор Маслов явился из краткосрочного отпуска. Готов приступить к своим обязанностям.
— Вы только поглядите, товарищи, что пишут тут про нашего штурмана. — Командир развернул газету. — Узнаете?
Там я стоял в рост и сурово указывал пальцем. Фотография занимала два столбца. А по соседству в таком же формате был выставлен обмокший Щёголь. Он стоял на полусогнутых, изо всех сил закрываясь от меня руками, смешно у него получалось. Даже на застывшем снимке видно было, как у него поджилки трясутся.
— Так это же наш Витторио. Напартизанился он у них, как я погляжу.
— Насюзанился, напартизанился, наобонялся…
— «Русский Тиль мстит за отца», — с выражением сказал Командир, указывая на заголовок, набранный аршинными буквами.
— Смотрите, и медаль на кителе какая-то.
— Что вы, ребята, это не он. Он в это время питался шампиньонами.
— Первый раз вижу, ребята, честно говорю. Я тут совершенно ни при чём. Это все Антуан.
— Предварительный диагноз отменяется. Это не скромность, это корень кубический из скромности. Это святой наив.
— Я же говорил: перед нами другой человек. Перед нами — Тиль Уленшпигель.
— И мы ему верили…
— Ну зачем вы, ребята… — взмолился я. — Да ещё при Командире.
— Приедем — разберёмся в твоём поведении, — отрезал Командир. — Доложишь в экипаже, что ты там творил…
— Я больше не буду, Командир, — ответил я. — Ведь и повода больше нет, отец-то у меня был один…
— Борт ноль сорок один слушает, — сказал Николай. — Командир, порт запрашивает вылет.
— По местам, — приказал Командир.
— Правый готов, — сказал Виктор-старший.
— Левый готов, — сказал Командир.
— Приступить к проверке системы, — сказал Сергей.
— Вас понял, — продолжал Николай. — Видимость пять километров, ветер северо-северо-западный, до трех баллов.
— Скорректировать маршрут, — сказал командир.
— Ветер северо-северо-западный, до трех баллов, маршрут принимаю, — ответил я.
— Выходим на ВПП, — сказал Командир.
Ведомая тягачом машина беззвучно качнулась и тронулась с места, заносясь правым крылом. Мы разворачивались, и я увидел здание вокзала с галереей. Антуан стоял в стороне от прочих, у меня сердце защемило, когда я увидел его одинокую фигуру на верхней галерее, вот так и мать стояла на краю поля, провожая меня.
