— Одинаковые… Кронго, поймите, вы не посторонний. Вы теперь наш, а не их… Сегодня они грозят убить Крейсса, а завтра очередь дойдет и до вас. Кронго, не сердитесь, но если мы волки, вы художник, вы сильны своим искусством… Перед ними и перед нами вы пташка беззащитная… Вы элемент, генетически чуждый этой стране…
От точек по золотистым зрачкам Крейсса расходились светлые трещины. Взгляд был твердым, маленькие веки изредка начинали моргать.
— Вам не нужно это, не нужно, поймите… Ни то, чем занимаются они, ни то, чем занимаемся мы… Вы на своем месте.
Крейсс пошевелил пальцами, и Лефевр открыл дверь.
— Идите и простите. — Крейсс взялся пальцами за веки. — Да, Кронго, еще минутку… Они не пытались установить с вами связь?
Стоя в дверях, Кронго видел, как Крейсс закрыл глаза, встряхнулся, энергично подвигал губами.
— Впрочем, не нужно, Кронго, не нужно… Я и так зря затеял разговор… Одного взгляда на вас достаточно. Кронго, мы почти ровесники, вы должны понимать… Не может быть, чтобы вы ничего не понимали…
Крейсс встал.
— В случае если вам что-нибудь понадобится… Вы понимаете, Кронго…
Крейсс протянул руку, мягко сжавшую пальцы. Вместе с этим мягким, осторожным пожатием, вместе с чуть влажноватой прохладной ладонью, которая живет одновременно со взглядом золотистых зрачков со светлыми трещинками, вошло воспоминание.
Два восемнадцатилетних парня дали ему тогда, в Париже, оплеуху. Он так и не понял, за что… Но это не имеет никакого значения. Обиды нет и нет боли, а есть то, что он здесь. Но это решила мелочь — связка ключей от бунгало. Золотушный тогда ему подмигнул: «Держи, это за третьей портовой, мой собственный… Белье в шкафу… Перед отъездом отдашь…» Оплеуха, которую ему дали в Париже… Бумажка, которую случайно сунули ему в руку и которую он положил в карман, — все это само собой. И взгляд Крейсса, спокойный взгляд золотистых зрачков со светлыми трещинками. В памяти Кронго снова восстановилось, как приближалась к финишу Перль. Не было никакого сомнения: она придет первой. Это и есть само собой. Ей оставалось всего четыре прыжка. Но вот за ее спиной медленно возник Казус. Он поднимает колени так, будто хочет подтянуть их к горлу, страшным усилием он первым проходит финишный створ… Само собой.
С манежа доносилось негромкое щелканье пальцев, ласковый голос, чмоканье. По звуку копыт, их легкому дробному перетоптыванию Кронго определил, что жеребенок бежит по вольту тротом, почти рысью. Голос конюха, который гонял жеребенка, сходил на шепот, но здесь, в коридоре, звучал неестественно громко:
— Алэ… Алэ… Цо-о, цо-о… Так, так… Хорошо, хорошо, маленький… Алэ, алэ! Цо-о… Алэ, алэ…
Эти слова, глухое щелканье копыт, разговор конюхов и жокеев рядом, в раздевалке, примыкающей к залу, были знакомы и понятны Кронго с детства. Они окружали его всегда, как воздух, он привык к ним, вырос с ними, не замечал их.
— У-у, — кряхтел один из конюхов. Кронго узнал голос Седу, потом понял, что ему делают растирание по старому обычаю бауса. — Ой, миленький… Ой, пощади… Ах, какой хороший… Ух, какой хороший… А вот… А вот… Вот так… А вот по спине… Ой, кончаюсь… По спине… Ох, хорошо! Ох, хорошо!.. Вот… Вот…
Кронго прошел в конторку, взял лист бумаги.
— Ложись на спину… — Послышалось, как шлепнула ладонь.
— Второе удовольствие после бабы… — захрипел голос Седу. Кронго понял, что он переворачивается. В просвете двери была видна часть помещения. Кронго разглядел Амайо, Фаика, Тассему, Мулонгу, Литоко, недавно взятого в жокеи. Тщательно вывел на листе «Литоко». Поставил вопросительный знак. Литоко… Неужели Литоко? Но почему именно Литоко?
— Господин директор! — Тассема помахал в просвете рукой. — Не хотите массажик? Давайте к нам!
— Ух, хорошо! — крикнул Седу. — Ух, хорошо! Баб не пускать!
— Нет, спасибо. — Кронго зачеркнул вопросительный знак, потом само слово «Литоко». — Спасибо.
— А ты что, баб боишься? А, Седу?
— Пониже, пониже… — сказал Седу. — Ух… ух… По-цыгански все делаешь… Я тебе не длинноносый… Разве так делают… Ты с живота начинай…
— Ладно… — сказал голос Мулельге. — Лежи, а то сейчас… оборву… Живот не выпячивай…
Но этот человек, тот, о котором думает Кронго, человек Крейсса, может быть самым незаметным. Таким, как Фаик. Фаик, старший конюх молодняка, с вечно испуганными глазами. Но почему Фаик? Почему не Тассема, не Седу? Нет, Литоко верней, Литоко взят недавно. Кронго снова вывел на листе «Литоко».
— Алэ, алэ… — донесся с другой стороны голос с манежа. — Так, маленький… Цо-о… цо-о… цо-о… Алэ…
«Глаза, вот что, глаза», — подумал Кронго. Он вспомнил выражение глаз Лефевра, Поля. Если он хочет узнать, кто здесь, на ипподроме, человек Крейсса, он должен вспомнить выражение глаз. Это выражение похоже — и у Лефевра, и у Поля, и у тех двух негров, Амаду и Гоарта. Сам не понимая зачем, Кронго раскрыл лежащий на столе журнал работы с молодняком. Слева были неровно вписаны фамилии конюхов, справа, под строчкой «работа», — имена жеребят. Амайо — Каре, Крикет, Чад, Стелла… Фаик — Кондор, Аллюр, Аладдин… Бланш — Диамант… Бланш. Крючконосый, с парижским выговором. Бланш. Кронго поставил против фамилии Бланш крестик. Как он сразу не подумал о нем. Но зачем он поставил крестик? Ведь крестик заметят.
— Цо-о… — донеслось с манежа. — Цо-о… Алэ… Алэ…
Это Бланш. Голос Бланша. Да, конечно. Жеребенок Диамант. Он мог бы узнать этот голос раньше. Кронго зачеркнул слово «Литоко». Но почему ему важно знать, кто именно человек Крейсса? Какое это имеет значение? Никакого.
— Моя б воля, я б этих длинноносых… — сказал Тассема. Кронго прислушался. О чем они говорят?
— Тсс… — шикнул другой голос. — Не тявкай.
— А что «тсс»? — Тассема понизил голос. — Все свои. — Он хохотнул. — Месси Маврикий? В этом вопросе дурак ты. Да брось, ньоно чистокровный… Фамилия, ты что, не понимаешь…
Кронго заметил, как Фаик незаметно глядит в просвет двери.
— Наш, наш… — сказал Седу. — Все равно не шуми.
Интересно, почему ему, Кронго, приятно это слышать…
— Давай попону… — Было слышно, как Мулельге хлопнул Седу по спине. — Заворачивай его скорей.
Кронго мелко, тщательно порвал листок с написанными фамилиями. Взял бритву, осторожно соскоблил крестик. Но чего он боится? Зачем он это делает?
— Амалия! Иди сюда, Амалия! — крикнул Литоко. — Загляни, загляни, не бойся! На минуту!
— Ну, что вам? — тонко спросил голос Амалии в наступившей тишине. — Дураки.
Хлопнула дверь, все густо захохотали. Кронго ссыпал клочки бумаги в корзину, встал. Глупости. Он не должен думать об этом. Его это не должно касаться. Он вспомнил странное чувство легкости, которое испытал, сидя рядом с пресвитером и Крейссом в ложе. Может быть, не нужно противиться этому чувству? Но тогда, может быть, он должен узнать, кто на ипподроме человек Фронта? Но тоже — зачем? Он просто устал, просто устал. Он должен работать, работать… В раздевалке стоял гниловатый запах жгучей смеси и курева. Остывающие Седу, Амайо и Чиано сидели, по горло завернувшись в попоны. По их лицам крупно и густо тек пот. Губы Седу блаженно отвисли, белки глаз виновато повернулись, наблюдая за вошедшим Кронго.
— Все в порядке, месси. — Мулельге осторожно поглаживал Седу по плечам, чтобы пот лучше впитался в попону. — Кариатиду водили с поддужными… Бвана, Ле-Гару, Мирабель сейчас на дорожке… Бвана прошел за одну пятьдесят семь… Чиано сидел, он сам скажет…
— А Альпак?
Этот вопрос возник сам собой после цифры «одна пятьдесят семь». Время Бваны всегда было хуже времени Альпака. То, что Бвана сейчас показал скорость выше рекордной, только подтверждает предположение Кронго, что Альпаку нет равных в Европе и Америке.
— Альпак… — Мулельге сделал Кронго знак бровями, Седу скосил глаза, Тассема незаметно постучал согнутыми пальцами по груди. Суеверие, подумал Кронго. Они боятся, что Альпак оборотень.
— Альпак сегодня…
Мулельге не договорил, потому что земля под ними дрогнула, задребезжали стекла. Конюхи выскочили на пол полетели попоны. Взрыв раздался снова. Мулельге вытолкнул Кронго на улицу, подталкивая, побежал с ним по дорожке.
— Ложись! — закричал выскочивший навстречу автоматчик. — Ложись, кому говорю! Буду стрелять! На землю! Все на землю!
Мулельге бросился на дорожку, увлекая за собой Кронго. Чувствуя сухую землю, которая терла щеку, Кронго видел, как цепь автоматчиков в серой форме бежит к конюшням и манежу. Снова тупо вздрогнула земля. Еще раз…
— В порту… — выплевывая попавшую в рот пыль, тихо сказал Мулельге. — В порту… взрывают… Танкеры из Европы…
— Лежать! — крикнул автоматчик. Мулельге осторожно повернул голову, и Кронго по направлению его взгляда увидел конюхов, стоящих у стен с поднятыми руками.
