“Вещи — зеркало их владельцев”, — припомнилось Соколову когда-то давно вычитанное изречение, и он (в который уж раз) подивился его правоте.
Адмирал снял очки, потер пальцем покрасневшую переносицу и поднял глаза на Соколова.
— Докладывайте, капитан первого ранга, — сказал он глуховатым голосом и положил очки на голубой бланк радиограммы.
— Седой донес, что по сведениям, полученным Пятым, фашисты готовят эвакуацию из Данцига некоторых специальных учебных заведений подводного плавания, — начал Соколов. — На транспорт “Вильгельм” грузится оборудование, вооружение и личный состав для судов особого назначения — по нашим сведениям подводных лодок.
— “Вильгельм”? — наморщил лоб адмирал.
— Так точно. Это бывший лайнер. Водоизмещение двадцать четыре тысячи тонн. До войны курсировал на линии Гамбург–Иокогама.
Адмирал наклонил голову.
— Продолжайте.
— Среди них большая группа подводников всех специальностей. По сути дела, это почти весь обученный резерв их подплава, — доложил Соколов. Он заметно оживился. — Исключительный случай, товарищ командующий! Им никогда не справиться, если они потеряют этих людей. Все нацисты, отпетый народ, специально подобранный.
— Мне это известно, — остановил его командующий. Скосив глаза на бланк радиограммы, спросил: — Кто они, эти люди — Пятый и Седой?
— Им можно верить, — обиделся Соколов.
Адмирал досадливо поморщился.
— Я не о том, капитан первого ранга.
Соколов коротко доложил:
— Пятый — немец. Коммунист. Прошел Моабит, Дахау. Воевал в Испании. По профессии метеоролог. Седой — лейтенант Петров. Комсомолец. На связь с Пятым послан весной этого года. Они здорово сработались. Верные и отважные люди.
— Хорошо. Дальше, — попросил адмирал.
Соколов заглянул в блокнот:
— Выход “Вильгельма” предположительно сегодня с наступлением сумерек. Порт назначения — Киль. Состав охранения не установлен. Немцы дали операции условное название “Черный король”.
Адмирал поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. Заложив руки за спину, остановился подле карты. Отрывисто спросил:
— Что предлагаете?
Соколов подошел к карте.
— Удар, считаю, нужно нанести в районе банки Штольпе. Там маневрирование кораблей охранения будет стеснено.
— А силы?
— Только подводные лодки. Надводным кораблям туда уже не поспеть, авиации помешает ночь и плохая погода. Только подводные лодки, — убежденно повторил Соколов.
— Но наших лодок в этом районе нет.
— А Мариненко?
— Он далеко. Пожалуй, не успеет.
— Успеет. Должен успеть…
3
Радиограмму штаба приняли на лодке в 14.20. На ней стоял шифр ВВО — вне всякой очереди. Спустя десять минут шифровальщик выскочил на мостик и вручил радиограмму командиру. Подставив ветру спину, Мариненко пробежал глазами по бланку, сказал старшему помощнику: “Старпом, остаетесь тут за меня” — и поспешно спустился в центральный пост.
Склонившись над штурманским столом, он долго шагал ножками циркуля по карте, что-то подсчитывал на листке бумаги, затем взял с полки томик лоции и прочитал все, что в нем было написано о банке Штольпе. Написано было мало, и он, чертыхнувшись, приказал:
— Штурмана ко мне…
На подводной лодке, где люди живут на виду друг у друга, ни один шаг, ни один жест командира не остается без внимания. Всевидящий “матросский телеграф” сработал без промедления. По отсекам от уха к уху поползло: “Маркони приняли ВВО… Командир колдует над картой. Послал за штурманом… Готовится что-то серьезное!…”
Штурман проложил к банке Штольпе ломаную линию курса, потом вынул из футляра логарифмическую линейку и принялся считать. Мариненко переминался с ноги на ногу рядом, заглядывая через плечо штурмана на карту.
— Ну и как? — спросил он, когда штурман закончил, наконец, свои расчеты.
— К двадцати двум в точку не успеваем.
— Почему?
— Тут мы пройдем напрямую и выиграем минут сорок, зато здесь, в этом лабиринте, потеряем много времени, — и штурман ткнул тупой стороной карандаша в извилистый проход между двумя неровными квадратами, заштрихованными на карте синими линиями. По обеим сторонам прохода стояли четкие надписи: “Мины” и в скобках — “Границы полей точно не установлены”.
— А если пойдем так? — и Мариненко перечеркнул ногтем синюю штриховку. — Тогда успеем?
Штурман резко поднял голову.
— Да… Но мины… Очень опасно.
Мариненко пристально посмотрел на него. С усмешкой сказал:
— В штыковом бою тоже опасно…
Четверть часа спустя все офицеры лодки собрались в кают-компании. Командир был краток: зачитал радиограмму командования, затем объяснил свое решение идти через минное поле. Зорко оглядев всех, спросил:
— Что думаете по этому поводу?
— Раз надо — пойдем, — сказал старпом и погладил лысину.
— Конечно, — подтвердил механик Грачев. — Хотел еще что-то сказать, да, видно, передумал, кашлянул в кулак и сел.
— А мы этому черному королю мат дадим! Матик! — сверкая глазами, воскликнул минер Петренко. Его щеки, покрытые золотистым пушком, пылали. — Это же для нас такая удача!… Такая удача!…
Механик, гася улыбку, поддел:
— Удача потому, что мы ближе других к этой банке.
— Нет, нет, не говорите, — взмолился лейтенант. — Ведь вы же так не думаете? Наша лодка…
— Самая лучшая и самая красивая на Балтике, — продолжил за него Грачев, — и на ней плавает отважнейший из отважных лейтенант Петренко.
Все засмеялись. Мариненко постучал по столу костяшками пальцев, и сразу наступила тишина.
— Разъясните личному составу задачу, проверьте готовность механизмов и орудия и — спать. Всем свободным от вахты спать. Это приказ…
Мариненко проснулся. Что-то случилось; он был уверен в том, хотя еще и не знал, что именно. Вдруг Понял — уменьшили скорость хода. Взглянул на часы: спал всего сорок минут. До поворота на курс, пересекающий минное поле, осталось около часа.
Он спустил ноги с койки, сел. И тут же его опрокинуло навзничь и с силой припечатало к постели. Палуба перекосилась, поползла кверху, с полки посыпались книги. Деревянные стенки каюты дребезжали и скрипели на разные голоса.
“Ого, как бросает”, — недовольно проворчал он, силясь принять нормальное положение. Час назад, когда он спустился с мостика, качало куда слабее.
Широко расставляя ноги, цепляясь за что придется, Мариненко добрался до центрального поста. Вахтенный подскочил с докладом: одна рука у козырька, другой держится за трубопровод. Привычной скороговоркой начал:
— Товарищ командир, за время вашего отсутствия…
Мариненко отмахнулся:
— Некогда, — и полез по трапу на мостик.
В колодце люка бешено крутил ветер, давил на плечи, срывал с головы ушанку. Было трудно дышать, и Мариненко, пригнув голову, давясь, хватал широко открытым ртом воздух. Дважды его окатила врывающаяся в люк вода, едва не сбивая с ног.
Из люка он вылез мокрый до нитки, теряя равновесие, обхватил тумбу перископа и надолго замер у окуляров.
Вокруг лодки тьма. Ветер неистовствовал в ночи, и казалось, что весь мир — черная пропасть. Острый форштевень лодки разбивал волны. Взлетая над нею, они с маху обрушивались на надстройку и мостик. Временами корабль повисал в воздухе, вибрируя всем корпусом, затем проваливался между валами и снова взмывал вверх.
Потянув за рукав старпома, Мариненко пытался перекричать вой и грохот.
— В чем дело? Почему уменьшили ход?
Старпом замотал головой.
— Громче… Пожалуйста…
Они зашли под козырек мостика и могли разговаривать, повысив, правда, голос, словно ссорясь.
— Шторм усилился, товарищ командир.
— Я это заметил, — сказал Мариненко и, наливаясь гневом, выкрикнул в красное, посеченное ветром лицо: — Кто позволил вам изменить ход?… Кто?! Вы понимаете, что из-за этого мы опоздаем, сорвем выполнение задачи? — И, склонившись над люком, крикнул что было сил: — В центральном! Самый полный!
Снизу, точно эхо, донеслось:
— Есть самый полный!
Лодка столкнулась с набегающей встречной волной, повалилась на борт и дрогнула, словно наткнулась на что-то твердое. Вал ударил по рубке и рассыпался дождем ледяных брызг.
Мариненко выбрался из-под козырька и подставил лицо ветру. Старпом встал рядом. Он был зол на командира, хотя в душе оправдывал его резкость. К нему снова пришли покой и уверенность, словно этот человек, выйдя на палубу, принял на свои плечи всю тяжесть бури.
Незадолго до поворота на новый курс Мариненко спустился с мостика и прошел по кораблю.
В жилых помещениях тишина и синий полумрак; свободные от вахты моряки спят. Зато в дизельном отсеке дьявольский грохот. Цокотом, свистом, дробным уханьем он обрушивается на барабанные перепонки, заставляя широко открывать рот.
