Настасьина повозка тоже стояла у избы. Поспешно вынесла она вещи, усадила ребят и, привязав сзади корову, уселась сама.
— Груня! Грунюшка! Да где же ты запропала! — испуганно спохватилась Настя. — Да где же ты?
Девочки не было видно. К околице тянулись телеги, деревня пустела на глазах.
— Да куда же она подевалась? Господи, помилуй! — озираясь по сторонам, шептала Настасья, и тут же за спиной услышала запыхавшийся, испуганный голос Груни.
— Машка пропала!
— До Машки ли? Брось ее! Садись скорее!
— Нет, нет! Машку не брошу. Поезжай! Я пешком нагоню, — быстро проговорила девочка и побежала от телеги.
— Свихнулась со страха! — вслух проговорила Настасья, качая головой. — Что же делать-то теперь? Как оставить ее?
Она растерянно оглянулась. Деревня опустела. Пыль столбом стояла у дороги, и одна за другой исчезали с глаз фигуры убегавших. Время от времени грохотали выстрелы. Настя взглянула на испуганные заплаканные личики ребят, еще раз оглянулась, высматривая Груню, и, сокрушенно покачав головой, тронула лошадь.
Выбежав за околицу в поле, Груня остановилась. Кругом все точно вымерло, и было непривычно видеть таким поле, на котором постоянно пестрели стада.
«Уж не убежала ли Машка в лесок?» — промелькнуло в голове девочки, когда взгляд ее остановился на небольшой рощице, которая была точно островок посредине поля. «Как же это я забыла? Ведь Машка постоянно забегает туда», — с досадой подумала Груня, летя на одних носках к знакомому месту.
Грохот орудий и пальба теперь уже совсем не смолкали. Девочка как будто даже привыкла к страшным звукам. Она вся была поглощена одной мыслью: поскорее найти Машку и бежать догонять тетку.
Груня вбежала в рощицу, забегала у кустов и стала звать: «Машка! Машка!» — и почти тотчас же услышала в ответ знакомое тонкое мычанье. Она с радостью рванулась к кустам, обняла за шею Машку и поцеловала в самую морду.
— Пойдем! Пойдем! — торопила она телку.
Накинув ей веревку, потянула за собой, поминутно оборачиваясь и ласково ободряя.
Выйдя вместе с телкой из леса, Груня увидела вдали темную ровную полосу, точно от поднявшейся с дороги пыли.
Девочка остановилась: «Что это такое?» И вдруг услышала странный равномерный звук: «Топ, топ, топ», от которого, казалось, дрожала земля.
«Солдаты!» — подумала Груня.
— Немцы! — прошептала она побелевшими губами. Девочка остановилась, а черная полоса неумолимо надвигалась, казалось, шла на нее, хотела смести.
От страха и волнения ноги у нее отказывались идти. Голоса стали яснее. Теперь уж можно было различить фигуры солдат. Около самой деревни прямые линии их разломались; они точно рассыпались в разные стороны.
Груня не знала, что ей делать. Идти в деревню значило идти на верную смерть. Спрятаться в лесу? Но лес так близок. Конечно, найдут!
Она стояла в нерешительности и не слышала, как жалобно мычала Машка.
Скорей, скорей надо спрятаться! Но было уже поздно: двое военных на лошадях неслись прямо на нее.
«Теперь конец! Убьют вместе с Машкой!» — от ужаса девочка закрыла глаза, и вдруг до нее донесся крик:
— Девчонка! Что стоишь? Иди к нам, давай корову! Груня радостно открыла глаза и, не чувствуя ног от счастья, помчалась навстречу солдатам:
— Наши! Наши! — вся дрожа, шептала она и, приблизившись, не выдержала — расплакалась:
— Дяденьки! Дяденьки! — сквозь слезы шептала она.
— Да ты чего ревешь-то? — участливо спросил один, молодой, безусый, наклоняясь с седла к девочке.
— Я думала — немцы! — все еще всхлипывая, произнесла Груня.
— Ишь, обмерла сердечная! А ты не бойся, немцев прогоним. Ты что одна осталась? А мамка где? — продолжал допрашивать солдат.
— Сирота я! Из-за нее осталась, — сказала девочка, указывая на корову.
— Ну, ты ее приведи! — сказал вдруг другой солдат и, лихо повернувшись, быстро помчался к деревне.
— Не хотела я Машку свою немцам оставлять, — продолжала объяснять девочка. — Ну меня и не стали дожидаться, уехали.
— Ты это зря, — задумчиво ответил солдат, выслушав рассказ, — твою Машку мы все равно возьмем.
— Как? — испуганно спросила девочка.
— Приказано начальством весь скот забирать. Для войска и чтобы немцам не досталось, — ответил солдат. — Там, на деревне, уже ловят, — усмехнувшись, добавил он.
— Я Машку не отдам! Ни за что не отдам, — дрожащим голосом промолвила девочка.
— Да тебя не спросят! — ответил солдат. — Возьмем. А тебе за нее заплатят.
— Нет! Нет! Не надо! — Груня замахала руками.
— Да ты помалкивай! Вас теперь не спрашивают! Мне тут с тобой некогда канителиться. Иди за мной, и больше ничего!
Солдат повернул коня, а девочка с Машкой поплелась за ним.
Слезы капали из глаз Груни. Как отдать, как расстаться с Машкой: убьют ведь ее!
Когда подъехали к околице, солдат соскочил с лошади и, не говоря ни слова, взял из рук Груни веревку.
— Дяденька! — отчаянно рыдая, крикнула девочка, — убей меня вместе с ней! Не отдам! Сирота я, только Машка у меня!
Солдат выпустил веревку.
— Так что, нам приказано… Сам начальник приказал. К нему иди! — растерянно сказал он.
— Я пойду! Пойду! — с готовностью ответила девочка. — Я ему все расскажу!
— Ну, коли так, идем. С ним и разговаривай! — Солдат снова вскочил на лошадь, а Груня с телушкой поплелась за ним.
Деревня, окружные поля — все, к чему привык глаз, было неузнаваемо: все было наполнено теперь солдатами. Еще не различались отдельные фигуры, но всё шевелилось, двигалось, волновалось точно серое безграничное море.
Сердце у девочки сжалось от страха: казалось, подойди она ближе — и раздавит ее серая масса.
Она все шла за своим спутником, а когда приблизились к самой гуще, солдат соскочил с коня и пошел рядом с девочкой.
— Скот — направо! — бросил им другой солдат, бежавший навстречу.
Грунин спутник махнул в ответ рукой и, протиснувшись с девочкой к старостиной избе, сказал ей:
— Жди меня тут!
Через несколько минут он вернулся и кратко сказал девочке:
— Входи в избу, а телку к дереву привяжи!
Груня поспешно исполнила приказание и вошла за солдатом в избу.
Там было тоже незнакомо: накурено, людно, шумно. Солдат протолкнул девочку к столу:
— Так что, ваше благородие! Та самая, которая корову не отдает…
— Ты это, что же, бунтуешь? — обернулся к ней начальник, с которым говорил солдат.
Груня видела, что он не злой, что губы его чуть улыбаются и глаза не хмурятся, но страх все-таки сковал ей язык. Она покраснела, опустила голову, из глаз ее закапали слезы.
— Их благородию некогда с тобой разговаривать, — сердито шепнул ей в ухо солдат.
— Ну что же? — снова спросил начальник. — Мы тебе за корову заплатим.
— Не нужно мне денег! Не нужно, — горячо сразу начала Груня.
Ее тоненький голосок незнакомо прозвучал в шумной избе, все смолкли… Офицеры, ходившие взад и вперед по горнице, остановились, окружили девочку. Но она никого не видела, в голове была только одна мысль — спасти Машку.
— Почему все ушли, а ты одна в деревне осталась? — продолжал допрашивать начальник.
— Из-за Машки! — волнуясь, заговорила девочка. — Сказали, немцы на нас идут, стрелять начали. Тетка с ребятами собралась, на телегу сели. А мне нельзя: Машка пропала. Я кинулась ее искать, а уже все уехали.
Начальник переглянулся с офицерами и что-то сказал, наклонившись в их сторону.
— Да ты за что любишь-то так свою Машку? — спросил он девочку.
— Мне ее бабушка подарила. Умерла она. Еще Машка не родилась, бабушка сказала, что телушка моя… Сирота я, только Машка у меня.
— Ну хорошо! — помолчав, сказал, наконец, начальник. — Хорошо! Бери свою Машку и иди скорее отсюда. Да, вот, тебе пригодится.
Он вынул из кошелька и подал девочке несколько серебряных монет:
— Проводи до дороги! — коротко приказал он солдату.
— Стой! — вдруг, что-то вспомнив, обратился начальник к просиявшей девочке. — Я сейчас записку тебе напишу, чтобы у тебя Машку не брали. Только смотри! — улыбнулся он. — Немцам не попадайся! Тогда тебе никакая записка не поможет!
I
В трамвае я села на боковой скамейке у самой двери, бережно держа большой букет из лиловых и красных хризантем. На даче пришлось опустошить всю клумбу перед террасой; эти яркие, пушистые цветы, последний дар осени, я везла в Н-чий монастырь на могилу брата, убитого в самом начале этой ужасной войны. Публики в трамвае было очень много, рядом со мной сидела старушка, а напротив совершенно седой, но такой стройный, с молодым взглядом, генерал. Вдруг что-то мелькнуло предо мной и маленькая фигурка в солдатской шинели упала мне на колени. Я одной рукой инстинктивно подняла букет вверх, а другой — схватила мальчика за руку. Он выпрямился, молодцевато щелкнул сапогами и приложил руку к козырьку.
