Начиналась весна, но здесь она еще не чувствовалась. Холодом, мраком, гнилью веяло от этих скучных перелесков и зарослей. Неистовствовали холодные, пронизывающие ветры, неустанно моросил дождь. Он сеялся, будто сквозь редкое сито. То он ослабевал, и на смену приходил мокрый снег, то он лил вперемешку с лохматыми хлопьями снега.
– Якийсь проклятый край, щоб він провалився!.. – злился Петро Зубрицкий не на шутку на проклятую погоду и отпускал по адресу Померании немало острых слов, которых даже трудно перевести.
Ветер все усиливался. Чувствовалась близость холодного Балтийского моря.
Марш длился долго. Без сна и отдыха мчались на новые позиции.
Повсюду и здесь, в Пруссии, разворачивались бои, и полк с ходу вступил в дело.
Теперь позабыли о погоде, об этом неуютном, мрачном крае, – впереди были танки и надо было их разгромить.
Прусские вояки цеплялись за каждую высотку, за каждую скалу, выступ, стараясь последними силами сдержать наступление русских, чуяли приближение гибели. Они собрали здесь крепкий кулак, отборных головорезов, которые должны были отправиться к Берлину на выручку своим главарям, но их замысел был разгадан, и советские воины перепутали им все планы, громили их всюду на этой мрачной земле.
Они сопротивлялись, чуя свою обреченность, чуя приближение часа расплаты. Преступники знали, что придется скоро уцелевшим встать перед судом народов, ответить за все злодеяния.
Из последних сил они старались оттянуть этот последний для них час. Стонала под напором русских дивизий Пруссия – колыбель фашистских палачей, мерзкое гнездо, откуда начинались все войны.
Днем и ночью, среди болот и озер, перелесков и диких зарослей кустарника не прекращались бои.
Шаг за шагом, опрокидывая вражеские заслоны, шел истребительный полк, сметая на своем пути вражеские танки. По трупам пруссаков, через их пылающие города и села гвардейцы приближались к морю. Не помогло врагу прусское упорство. Не удалось им остановить гвардейцев. Развязка приближалась.
А с главного участка фронта, с главного направления, где полк недавно сражался, приходили обнадеживающие вести. Они радовали душу. Советские воины форсировали Одер, перешагнули последнюю преграду на пути к вражескому логову – Берлину. Шли быстро вперед.
Ликовали, радовались бойцы. Только грустновато было, что в эти славные дни находятся далеко от своей мечты. Особенно переживал, хоть ничего не говорил об этом, старый солдат. Он уже смирился с тем, что где-то здесь, неподалеку от моря, закончит поход полк, встретит конец войны.
Но, пока она не кончилась, возможны всякие неожиданности.
И однажды ночью, когда полк вел бой за прусскую деревню, его сменила другая часть, а гвардейцев отвели в тыл.
Что случилось? Были еще большие силы, можно было еще бить врага… Но пришел приказ: в путь-дорогу. Куда? Зачем?
Разве положено это знать солдатам?
И в ту же ночь бесконечная колонна полка двинулась по широкой дороге бог весть в каком направлении.
И снова начали гадать.
– Что, ребятки, может, счастье улыбнется и пошлют туда?
– Да нет! Дело будет там сделано, видно, без нас.
– Туда очень ведь далеко…
– Что ж, что далеко? Не пешком же. Наши шоферы поднажмут, и мы быстро прикатим туда…
– Может, на отдых выводят полк?
– Какой там черт отдых теперь? Надо поскорее порешить фашистского зверя, а там уже отдыхать…
– И это верно…
Бойцы бодрствовали, беседовали, и каждый хотел принимать участие в возникшем споре, высказать свои стратегические соображения. Только старый солдат не принимал участия в этом споре. Сколько раз он промахивался, но ни разу его пророчества не осуществлялись. И теперь решил было смолчать.
– Не грусти, батя, – сказал ему Петро Зубрицкий, ехидно посмеиваясь, – Берлин от нас не уйдет. Если нас перебросят туда – хорошо. А если где-то неподалеку надо громить вражескую группировку – тоже неплохо. Постараемся. А возьмут Берлин – попросим начальство, чтобы повезли нас туда, посмотреть это логово…
– Так что же это будет, Петро? – сердито уставился на дружка Гинзбург. – Поведут нас туда на экскурсию, как школьников? Так это ведь не интересно. Не то…
– Конечно не то, – согласился Петро Зубрицкий, – приятней было бы возвратиться домой после войны и рассказать, что ты штурмовал Берлин. Но не все же могут там быть.
– Твоя правда, – угрюмо сказал старик, – но от этого нам не легче.
Холодная ночь нависла над полями. Со стороны моря дул холодный ветер и пронизывал ребят насквозь. Машины мчались с необычайной скоростью. Видно, боевое задание было весьма срочным и вступить в бой опять придется с ходу, без передышки.
Смертельно уставшие бойцы вскоре заснули на машинах мертвецким сном. Стоял сплошной гул моторов. По ровной трассе одна за другой неслись мощные машины с пушками. Где-то высоко в небе урчали самолеты. Неизвестно было, чьи они – наши или вражеские. Колонна двигалась с погашенными фарами.
Когда на горизонте пробился первый сноп рассвета, ребята на машинах проснулись. Посмотрели, на каком свете находятся. Машины втянулись в густой лес. Привал. Надо было немного передохнуть, подзаправить машины горючим, накормить людей.
Задымили походные кухни. Загремели солдатские котелки. Тут и там слышался смех солдат, остроты.
И тут кто-то из ребят, рассматривая карту, негромко и неуверенно произнес:
– Ребята, видали, что б я помер, если вру. Смотрите, так путь ведь идет на Берлин!..
Это был тот самый Кутузов, однофамилец великого полководца, гвардии ефрейтор, над которым ребята на досуге любили подтрунивать. Но теперь окружили его дружной гурьбой, рассматривая карту, которая случайно попалась к нему в руки.
– Да, кажется, прав наш Кутузов… – отозвался Петро Зубрицкий. – Если это правда, что он говорит, надо будет попросить начальство повысить его в звании.
Увидав шумную толпу бойцов, расправлявшихся с горячим борщом, подошел высокий, худощавый шофер Петро-сян, окинул всех удивленным взглядом и пожал плечами:
– А вы, гвардейцы, разве сами не понимаете, куда мы так спешно летим? На подмогу, к Берлину… Куда же еще теперь ведут все пути?
Артиллеристы уставились на шофера сияющими глазами. Все знали, что фронтовые шоферы – народ ушлый. От них нет секретов. Всё знают первыми, черти.
И радость охватила солдат. Кажется, в самом деле, дорога эта идет на Берлин.
Не успели бойцы позавтракать, как начальство сообщило о том, что полку оказана высокая честь: участвовать в штурме Берлина.
Никто не митинговал. Все отлично понимали, какая ответственность ложится на каждого из них. Сразу как-то пропали усталость, сон. Хотелось побыстрее добраться туда, где уже гремело сражение – последнее сражение с фашизмом в этой тяжелой, длительной войне.
Привал длился недолго. Колонна двинулась дальше к намеченной цели.
Никто уже не чувствовал, казалось, утренней прохлады и колючего ветра, принесшего снова дождь. На машинах, прижавшись друг к другу, сидели артиллеристы, посматривали на дорожные указатели, считая, сколько километров осталось до Берлина. Ребята смеялись, шутили. Кто-то достал из громоздкого футляра, трофейный аккордеон. И грянула знакомая любимая песня, понеслась по мрачным прусским полям. И подхватили песню даже те, кто не любил петь, у кого не было голоса:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
Наш старый солдат не относился к тем, кто умел петь-или обладал хорошим голосом, слухом, но по такому случаю запел вместе со всеми, сбиваясь, правда, с тона, но пел громко, отчетливо выкрикивая каждое слово.
Старик таял от радости. Пел, шутил с соседями, с Петром Зубрицким, с которым вечно дискуссировал о чем хотите. Его изборожденное глубокими морщинами бронзовое лицо, заросшее, как обычно, густой щетиной, менялось, молодело на глазах. И, кажется, поседевшие изрядно усы, закрученные по-казачьи лихо, кверху, приняли особо воинственный вид.
Да, человек теперь, как никогда, был на седьмом небе.
Он вспомнил, что давненько собирался написать письмо жене, детям и старушке-матери. Не было за последние недели ни одной свободной минуты, чтобы присесть и черкнуть им несколько слов. А им ведь так тяжело! С тех пор, как он их отправил в далекий тыл, почти два года не мог разыскать, и они о нем не знали ничего. Чудом ему удалось их найти. Они поселились в деревне где-то под Уфой, в Башкирии. Бедные, так намучились! В последнем письме жена писала, что собирается домой, в Деражню. Как она туда добралась – кто его знает. Собирался написать туда письмо, да вот так закрутился и не написал. Жена оказалась расторопной, толковой, если могла пережить это долгое время с такой семьей. Видно, и домой как-нибудь доберется. Только найдет несколько свободных минут – он ей напишет. Теперь уже веселее на душе, и он сможет писать много интересного. Направляется туда, где каждый солдат счел бы счастьем побывать. Она догадается, что он имеет в виду. Он себе представляет, что с ней и с матерью будет, когда доберутся домой и увидят развалины на месте их дома и кузни. Как они там будут жить без него, и кто им подсобит? Надо будет все бросить и написать им подробно, с чего начинать, подбодрить их надо, успокоить, утешить. Ведь уже вот-вот кончится война, и если он жив останется – то немедленно приедет к ним, и тогда заживут, как перед войной, а возможно, и лучше.
