Точно также можно предположить, размышлял и Сталин, и советские руководители, когда Германия напала на Англию. СССР было выгодно, чтобы они измотали друг друга. А нападать на Германию в то время, когда вермахт был на вершине своих военных достижений в Европе… Все противники: и Гитлер, и Сталин, и Япония и США переоценивали свои силы и недооценивали противника. Иногда желание бывает сильнее восприятия реальности. Ведь успех сражения решается порой не количеством дивизий, числом боевой техники, а и совокупностью многих других компонентов.
Книга В. Суворова, нашего бывшего разведчика, в своем первом впечатлении оказывает некоторое «психологическое» давление: в ней собрано и хорошо (профессионально) смонтировано большое число документальных и статистических свидетельств, которые вроде бы подтверждают мысль о том, что Сталин готовился напасть на фашистскую Германию.
Если, по мнению Суворова, до начала наступления Красной Армии оставалось несколько дней, то документ в секретном конверте, который был в каждой части, был бы совсем другого содержания и давать инструкции для начала боевых наступательных действий. Там же говорилось совсем о другом — об отражении агрессивного удара.
И еще одна, на мой взгляд, немаловажная деталь. Книга В. Суворова «Ледокол», как и книги Климова (еще одного нашего контрразведчика, также как и Суворов перешедшего на Запад) построены по очень похожим моделям и рассчитаны на психологическое воздействие на неискушенного читателя. В них наряду с конкретной информацией постоянно повторяется, «вдалбливается» один и тот же прием: повтор основной мысли. Такие приемы разработаны в центре психологической войны против СССР, России.
В книге «Ледокол» оговаривается, что вся информация собрана из открытых источников. Возможно. Но ее количество не под силу собрать одному человеку.
Конечно, версия о том, что СССР готовился первым напасть на гитлеровскую Германию оправдывает агрессию Гитлера, и Советский Союз предстает уже не как освободитель народов Европы от фашизма, а как потенциальный агрессор, которому не хватило неделю-другую до перехода границы.
Итак, 22 июня 1941 года роковая трагическая дата в жизни миллионов людей. В этот день прошло выступление Молотова по радио (которое в дальнейшем неоднократно читал известнейший диктор Ю. Левитан).
В газете «Правда» на следующий день были опубликованы важнейшие документы и текст самого выступления: Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации по многим военным округам страны. Указ об объявлении военного положения в отдельных местностях (областях) и сам Указ «О военном положении». В Ростовской области оно было объявлено в первого дня войны.
Кроме того, опубликован документ «Об утверждении Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районе военных действий». Подписал и эти Указы Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин и Секретарь Президиума А. Горкин[4].
Естественно, на первой полосе газеты — большой портрет т. Сталина и небольшая сводка Главного командования Красной Армии за 22 июня 1941 года. Она очень показательна и любопытна.
«С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только в Гродненском, Кристыпопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец, первые два в 15 км, и последний в 10 км от границы. Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника»[5].
Эта информация задает тон всему дальнейшему освещению хода войны. 24 июня 1941 года было создано Совинформбюро, которое готовило всю информацию о боевых действиях и других важнейших событиях. Этот принцип: говорить минимально о своих потерях и максимально о потерях противника существовал на всем протяжении войны (причем, он действовал и в Германии).
В первые дни войны в Москве еще не знали, что творится на самом деле в приграничных районах. А если бы и знали, что в первый же день только на аэродромах было уничтожено 1200 боевых самолетов, так что об этом сразу сообщать? Все наши поражения, ход отступления Красной Армии освещались предельно сдержанно. Так например, когда наши войска потерпели в мае 1942 года крупное поражение под Харьковом, газеты писали о незначительных локальных боях. Или когда в октябре 1941 года во время начала наступления фашистских войск на Москву (были окружены основные силы 3-х фронтов) под Брянском и Вязьмой. Разве об этом сообщалось в нашей печати? И без этого в Москве началась страшная паника. Паника в октябре 1941 года охватила не столько столицу — из Ростова в те дни «сбежало все руководство города».
О причинах поражений в приграничных районах Красной Армии в боях летом и осенью 1941 года (а это были уже регионы, далеко стоящие от границы), написано много, причины эти хорошо известны: огромные потери командирских кадров в годы массовых репрессий, неготовность наших войск, недоукомплектованность и наличие большого числа устаревших типов танков и самолетов, внезапность нападения, боязнь наших командиров (особенно низшего и среднего звена) принимать самостоятельные решения, военная мощь вермахта.
К этому следует добавить несколько психологических факторов: о них говорят меньше или совсем умалчивают, следует развернуть их аргументацию, — она также важна для понимания сути происходящего летом 1941 года.
Внезапность нападения была не только ошеломляюще мощной, точно рассчитанной, но и дезорганизующей, устрашающей, а главное — эффективной. Мой отец, Вячеслав Ефимович, служил в 20 километрах от границы, в Северной Буковине. В день начала войны он с товарищем стоял на посту на высотке. Так вот немецкие истребители, атакуя, устраивали «показательные выступления» — демонстрировали фигуры высшего пилотажа. Отец вспоминал: «Мы с товарищем только переглянулись: „Вот это — да!“.»
Но главное, конечно, заключалось в том, что движущаяся в воздухе и по земле (в основном — на колесах и гусеницах) армада наступала по заранее намеченным планам. Каждая часть противника наносила конкретный удар. Фашистов в первую очередь интересовали штабы военных соединений, мосты, железнодорожные станции, склады с боеприпасами, горючим, движущиеся части Красной Армии. Самолеты бомбили объекты, разрушали управление, связь. Десанты, группы диверсантов, заброшенных в тыл заранее и забрасываемых по мере движения войск вперед, нарушали всевозможные, в первую очередь военные коммуникации.
Это производило огромный эффект. Наши войска теряли управление, не получали необходимых оперативных директив. Да и кто бы их давал, когда сообщения с границы не поступали в центр. Наше командование строило свои предположения, основываясь на действиях передовых частей вермахта.
Второе: в бой вступали гитлеровские солдаты, не только имеющие большой опыт «войны моторов», быстро ориентирующиеся при взаимодействии авиации, танков, артиллерии и мотопехоты — они были упоены недавними победами в Европе. Это создавало им огромное психологическое превосходство. Некоторые же наши солдаты, подавленные этим динамичным наступлением, считали: «Ну, что от меня зависит. Россия — большая, армия у нас огромная». И уходили со своих позиций или сдавались в плен, другие, совсем молодые и необстрелянные, вообще боялись стрелять в другого человека. В наших книгах и фильмах, в которых описаны первые месяцы войны, эта тема иногда звучала — значит, она была реальностью.
Еще одна малоизвестная страница самых первых недель войны. Когда допрашивали генерала Д. Г. Павлова, командовавшего Западным военным округом (он был незаслуженно обвинен в поражениях у границы и расстрелян) — так Сталин нашел «виноватого». Он на допросе (сохранились его записи) говорил, что дивизии, укомплектованные латышами, литовцами, эстонцами разбежались при первом боевом столкновении с противником, оголяя фланги и тылы других соединений.
Главная ответственность за внезапность нападения лежит на Сталине. Он один принимал стратегические решения, все остальные из его окружения боялись ему противоречить. А если ты руководишь всем, то и отвечаешь за все. Он носил в себе мысль, что Германия не может сейчас напасть на СССР, и не верил агентурным сообщениям и другим источникам о готовящемся вероломном нападении — он считал такие сообщения провокационными. Вероломное нападение — нападение, ломающее веру, значит Сталин верил в то, что его не будет. Конечно, эту веру в нем поддерживала статистика: количество вооружений, по которому Красная Армия превосходила вермахт.
