Ну а незаконных — пограничники доставили на сборный пункт, куда чуть раньше возвратились майор Борцов и старшина Кирдищев. Обменявшись с ними несколькими скупыми, официальными фразами, Борцов на чистейшем немецком языке пообещал:
— Более обстоятельно побеседуем с вами не здесь и не сейчас. Уже темнеет, а разговор, судя по всему, предстоит долгий и непростой. Так что перенесем его в более подходящее место. Приведете себя в порядок, подкрепитесь. Небось кишки марш играют?
— Гут… Гут… — улыбнувшись каламбуру, сказал Броднер.
Плененных вермахтовцев Борцов поместил в «эмку» и, положив рядом со своим сиденьем автомат, укатил с ними в Витебск. Чутье ему подсказывало: действовать необходимо в высшей степени оперативно.
На серьезные размышления наводили и записи в дневнике Руммера. Зачем послан в эти края не кто-нибудь, а ближайший помощник шефа абверкоманды гауптман Шустер? С какой миссией? Чем так ценен бывший дивизионный разведчик? На что он теперь способен? Вопросов возникало много и на все нужны были ответы.
С заставой, оставшейся ночевать здесь же, в лесу, Борцов расставался на один-два дня, в зависимости от того, как поведут себя задержанные. Тем временем Самородов будет продолжать зачистку квадратов, прилегающих к озерам. Уходить из этих мест пока не следует, ибо не исключено, что курьеры сюда еще пожалуют. Фон Баркель человек настойчивый и упрямый, на полпути ни за что не остановится.
— Да, узелок завязывается многообещающе, — заключил Самородов, проводив контрразведчика. Он все больше проникался ожиданием каких-то новых, необычных, но очень важных в его судьбе испытаний.
Когда его после фронта отрядили на проческу освобожденных территорий, поначалу эта работа показалась ему, откровенно говоря, без особой важности. Первый взгляд был недолговечным, стоило лишь один раз провести эту так называемую проческу. Попавшие в его «сети» вояки, ухитрившиеся избежать плена, по-прежнему представляли большую опасность для страны. Но кроме фронтовиков в его улове оказались и умельцы совершенно иных методов борьбы — изощренных и коварных. Немецкая военная разведка затрачивала колоссальные средства на то, чтобы нафаршировать советский прифронтовой тыл своими посланцами — и шпионами-одиночками, и мобильными группами, и резидентурой, и действующими стационарно опорными пунктами. Все годы она только тем и занималась, что вербовала разного рода отщепенцев, натаскивала их редкому ремеслу и затем на бомбардировщиках забрасывала за линию фронта, чтобы они способствовали победе Германии.
После непродолжительного путешествия по глухой лесной дороге Манфред Броднер со своим спутником очутился в тихом старинном особняке, в просторной и довольно-таки уютной комнате. Здесь его ничто не стесняло и не раздражало. Он вообще не рассчитывал в русском плену на такой комфорт, тем более что личные удобства давно уже были ему безразличны. Солдат есть солдат. Какой тут к черту комфорт, если сама жизнь постоянно на волоске. Да он и жизнью перестал дорожить. Лейтенант Руммер и доктор Шульце напрасно тогда перехватили его руку и не дали произвести точный выстрел. Знать, не судьба. Впрочем, когда в душе уже перекипело и рассудок остыл, он с полной отчетливостью осознал, что приставлять пистолет к собственному виску он никогда больше не посмеет. Да и не только к собственному… Потому-то он, заметив на тропе русских солдат, выбрался из кустарника сам, не дожидаясь, когда от него этого потребуют.
Русские обошлись с ним подчеркнуто корректно — и там, на месте пленения, и потом в машине, во время ночного путешествия. Майор не обращался тогда к нему с неудобными вопросами, но теперь непременно хотел знать, кем был в их группе Руммер и зачем и куда ушел от них.
Руммер, вызвавшись раздобыть в окрестностях чего-нибудь съестного, ну хотя бы молодого картофеля, бессовестно обманул старших офицеров. Ушел, да так и не вернулся. Но по какой причине майора заинтересовал этот еще совсем молодой лейтенант? Кто может знать, где он теперь? По его словам, переходить фронт он не собирался. Где же тогда? Неужто и в самом деле пытается воевать с русскими в их тылу?
А с еще большим пристрастием майор расспрашивал об отделе «Один-Ц», судьбе его сотрудников, секретных документов… Прежде чем отвечать на эти вопросы, Броднеру надо было посоветоваться с собственной совестью. Он — человек военный, по рукам и ногам связан присягой, а все то, что интересует русского, представляет военную тайну. Взять хотя бы операцию, начатую гауптманом Шустером. Это — святая святых. Броднер был всего лишь посредником между гауптманом и абвером, но знал многое. Последние указания шли тоже через него, он только не успел полностью передать их по назначению — помешала русская фугаска. Когда Броднер, контуженный ею, очнулся, вокруг уже не было ни одной живой души: кто с перепугу драпанул, а кто навеки успокоился рядом, в глубокой, все еще дымившейся воронке…
Контузия, даже легкая, штука ужасная. Его тошнило и рвало. На счастье откуда-то возник доктор Шульце. Он сказал Броднеру, что отчаиваться не следует, все пройдет. С той поры они не расставались. Откровенно говоря, начальник штабного отдела ни в ком уже и не нуждался. Его сотрудники? А на кой черт они ему, если нет ни отдела, ни самой дивизии? Что касается важных бумаг, то уцелело лишь то, что успел положить в портфель: две-три секретные инструкции, кое-какие указания начальства, последние данные его агентуры… Этот довольно-таки вместительный портфель Броднер не доверял никому, кроме лейтенанта Руммера. Ну а когда бывший адъютант вознамерился отправиться на поиски съестного, портфель пришлось оставить у себя. Теперь же походный «сейф» у советских солдат. Русский майор, вероятно, уже видел его… Может быть, успел и полистать?
Похоже, успел. Иначе его вопросы не были бы столь точны и щекотливы. Майор сразу же и весьма определенно нацелился на абвер. В эту мишень он бил все настойчивее. Разведка пехотной дивизии, как известно, не подчиняется непосредственно абверу. Иному и в голову не пришло бы устанавливать имелась ли в данном случае какая-то взаимосвязь, но этот… Какие поручения другого ведомства выполнял Броднер после того, как дивизия попала в окружение? Вопрос, конечно, логичный. Он выдает в русском офицере профессионального разведчика. И если это на самом деле так, то отвечать ему непросто. Броднера тоже учили держать язык за зубами. От него тоже взяли клятвенное обязательство, и подписано оно не чернилами, нет — кровью горячего, искреннего сердца.
Он не мог не заметить, что русский его ответами не очень доволен. Смотрит излишне пристально, изучающе. Составляет о своем визави твердое мнение? Пожалуй. Но достаточно ли для серьезных выводов первой, лишь ознакомительной, беседы? Как разведчик, Броднер был уверен, что ею дело не ограничится. Даже в плену люди его профессии не остаются вне игры.
И действительно, перед тем, как удалиться, Борцов сказал:
— Надеюсь, в следующий раз вы будете более благоразумны…
Вечером Броднер и его спутник получили возможность смыть с себя окопную грязь и сменить белье — у пограничников нашлись для них кое-какие вещи из трофейных немецких запасов. Сытно поужинали. После горечи лесных ягод гречневая каша с мясными консервами показалась им ресторанным кушаньем. Чай, правда, не очень сладкий пили из алюминиевых кружек, обжигаясь. Столик был поставлен во дворе под липой. Слабый верховой ветерок тормошил ее крону, сквозь листву помигивали далекие звезды… А ведь для них двоих, сидевших за незаслуженным ими ужином, ничего этого могло и не быть.
Броднер теперь понимал, что все, что здесь произойдет с ним, будет во многом зависеть от него самого. Но изменился ли он за последнее время настолько, чтобы быть способным хоть на какие поступки. Конечно, того Броднера, которого знали в вермахте, больше как бы не существует. Все, чем жил начальник отдела «Один-Ц», — строгие формулировки инструкций и приказов, точные фразы служебных донесений, имена сослуживцев и клички агентов, все это куда-то уходит из его сознания. Голову впервые в жизни наполняет звенящая пустота, от которой не долго и с ума сойти.
Ну а если всерьез? Что из себя может представлять его будущее? Еще недавно, бесцельно блуждая по лесу, он готовил себя лишь к одному — пассивному созерцанию. Вздумалось как бы со стороны посмотреть, что с ним произойдет. Русские оказались подозрительно внимательны к его персоне. Может ли это не озадачивать? Впрочем, если русский майор — разведчик, то поступить иначе он и не мог. Этот офицер, придя после ужина, как-то мельком, словно невзначай, взглянул на его повязку и загадочно улыбнулся. Что-нибудь пронюхал? Узнал правду? Но от кого? Неужто сболтнул доктор?
Не возвращаясь к предыдущему разговору, майор спросил:
