Лева Берман, одетый в этот день особенно торжественно, в новый костюм, который, вероятно, был сшит ему на вырост (хотя вряд ли можно было думать, что Лева вырастет еще), предложил подождать еще десять минут. Никто не возражал. Без Володьки начинать не хотелось, и только Нина Долинина чуть заметно пожала плечами, что, вероятно, означало: «Вот, действительно, все должны ждать Ребрикова!»
А ожидаемый с таким нетерпением Володька спокойно прогуливался взад и вперед и внимательно поглядывал на прыгающую стрелку больших электрических часов, белым кругом светящихся в темноте зимнего неба. Где-то он вычитал, что приходить в дом, где тебя ждут, вовремя — отличный тон, и решил появиться не раньше чем за пять минут до новогоднего тоста.
Вот стремительно, подымая снежную пыль, пронеслась эмка. Вот выбежал из винного магазина и, застегиваясь на ходу, бросился к трамваю какой-то человек, увешенный пакетами. Вот мимо Володьки, обдав его крепким запахом духов, пронеслась, доругиваясь на ходу, супружеская пара. Наконец стрелка на минуту застыла на последнем делении перед двенадцатью. Ребриков повернулся и быстрыми шагами, словно давно спешил, перешел через улицу.
За дверью квартиры № 9, где жила Валя, слышался шум. Ребриков нажал звонок, и дверь мгновенно открылась. Его ждали.
— Наконец-то! Ну можно ли так?!
— А вот и наш Евгений Онегин! — крикнул Чернецов, выскочивший в переднюю.
Моментально Ребриков был раздет и усажен на место.
Опередившие время большие комнатные часы уже били седьмой раз, хотя по радио еще только гудели автомобильные гудки с далекой Красной площади.
Десятиклассники поднялись с бокалами, рюмками и стопками. Прямо напротив Володьки стояла Нина. Она была в новом платье, удивительно идущем к ней. Она держала маленький хрустальный стаканчик и смотрела вниз на скатерть.
Наконец в репродукторе сказали: «С Новым годом, товарищи!»
Зазвенели рюмки, закашлялись девушки, не привыкшие пить вино.
— Друзья, — сказал Берман, поправив очки, — вот это последний год, который встречаем мы все вместе. Еще полгода — и, возможно, разойдемся кто куда. Что ждет нас впереди? Может быть, здесь среди нас сидят будущие великие ученые, прославленные полководцы. Никто не знает, что готовит ему жизнь, но у каждого есть мечта. Так давайте же выпьем за эту индивидуальную мечту, и пусть каждый из нас скажет сегодня, что за мысли таятся в его голове.
Поднялся шум.
— Превращусь если не в Толстого, так в то́лстого! — кричал Якшин, закусывая солидным куском пирога.
— Рокотов будет главным вратарем страны, от слова «врать», — острил Чернецов.
— А Чернецов городской каланчой, — неостроумно парировал ненаходчивый Рокотов.
Но Лева восстановил порядок. Он потребовал, чтобы каждый говорил о себе правду, а остальные пили бы за осуществление его мечты. Шутя предупредил, что новогодние мечты сбываются и, если сказанное будет неправдой, настоящие мечты не осуществятся.
И друзья поведали друг другу сокровенные желания.
Краснея и запинаясь, Молчанов сказал, что он хотел бы изобрести ракету, которая выйдет из сферы притяжения Земли, изобрести то, над чем многие годы бьются ученые мира, или что-нибудь в этом роде…
Чернецов признался, что он мечтает стать капитаном дальнего плавания, на океанском корабле обойти земной шар, побывать в Африке, посмотреть Египет, Иран, Южную Америку.
В эту памятную ночь товарищам стало известно друг о друге то, о чем прежде они даже не догадывались.
Они узнали, что добрая Валя Логинова имеет такое же, как она сама, трогательное желание — стать детским врачом, что маленький Якшин собирается быть директором большого завода, Лева Берман хочет написать книгу, которую все прочтут от начала до конца. Майя Плят, — чего никто не ожидал, — сниматься в кино, Нина Долинина — научи́ться играть так, чтобы нравилось всем, кто будет ее слушать.
Словом, каждый открыл в этот поздний час товарищам то, что так долго хранил в тайниках своей души, и только Ребриков увильнул от прямого ответа. Он говорил, что, пожалуй, скорей всего он будет управдомом или заведующим рестораном, — «это работа не пыльная, но денежная», или откроет киоск газированных вод. Потом сказал, что личность его вряд ли заслуживает пристального внимания и лучше, если ему позволит уважаемое собрание, поговорить о будущем своих друзей.
Кругом закричали:
— Давай, давай!
Ребриков откашлялся и начал. Он сказал, что Якшину никак нельзя быть директором, потому что за какой бы он стол ни сел, его не будет видно, что Лева Берман напишет книгу философских стихов, а потом вдруг выяснит, что такую же тысячу с лишним лет назад уже написал какой-нибудь Шота Руставели.
Он сказал, что Рокотов никогда не женится, так как текста не имеет и объясняться в любви может только при помощи футбольных приемов, которые не всем девушкам нравятся. В общем, наговорил много невероятного, остроумного, по-настоящему смешного.
Друзья от души смеялись, когда Володька изображал, как в двухтысячном году старенький межпланетный академик Молчанов, побывавший к тому времени на Марсе, Венере и прочих светилах, встретит избороздившего все океаны морского волка Сережку Чернецова и как забавно будут вспоминать они десятый класс. А на прощанье Чернецов слегка, как прежде, ударом под ложечку пощекочет Молчанова, и бедный старичок тут же испустит свой слабый дух.
За столом было шумно и весело.
Впереди была жизнь, ее необъятные манящие просторы едва вырисовывались перед теми, кто сидел здесь. То, что изображал Ребриков, было смешно и неправдоподобно, мысль о смерти не могла прийти в голову в эти часы. Болезнь, старость… казалось, их вообще не было в природе. Володька был в ударе.
Он еще показал, как будет нянчиться с новорожденным Сергей, и так похоже изобразил его нежную женушку, что все легко догадались, что это Майя Плят, а Майя очень смутилась и покраснела.
Компания была в восторге от Володьки.
Но во время одной из пауз, пока покоренная аудитория еще не пришла в себя от смеха, Ребриков внезапно увидел, что Нина вовсе не смеется его шуткам, а смотрит на него насмешливо и, как показалось Володьке, с некоторым сожалением, как бы говоря: «Это все, что ты мог придумать?!»
«Она нарочно, чтобы разозлить меня, — подумал Володька. — Ну, ладно, я тебе покажу». — И он снова завладел вниманием ребят.
— Слушайте, — заговорил он, — а хотите знать, что будет с Долининой?
Мгновенно все утихли. Он заметил, что Нина насторожилась. Ага, очень хорошо!
— Вы думаете, что она будет актрисой? Знаменитой пианисткой? Или там еще кем-нибудь?.. Ничего подобного, — нахально продолжал Ребриков. — Пройдет несколько лет, и вылетят все эти идеи и благородные стремления. Выйдет наша Ниночка замуж за толстого бухгалтера («бухгалтер» для Володьки было слово ругательное). Заведутся у них детки. Будут они ходить в кино на заграничные картины, и Ниночка, опустив головку на плечо своего муженька, будет говорить: «Смотри, котик (так она будет звать своего бухгалтера), какое у нее изумительное платье». И толстый котик скажет: «Ничего, птичка, вот я сведу сальдо с бульдо и куплю тебе такое же».
И он так смешно изображал толстого котика и так забавно лепетал, показывая птичку, что все буквально покатывались со смеху.
И тут случилось необыкновенное.
Десятиклассники ждали, что Нина, как это бывало в таких случаях, даст сейчас же достойную отповедь Володьке, но произошло совсем другое.
Нина вдруг встала, на глазах ее показались слезы, и она с плачем кинулась в другую комнату.
Такого поворота событий не ожидал никто.
Наступила неловкая пауза.
Ребриков сразу как-то сник и почувствовал себя неуверенно и глупо. Он не понимал, что случилось с Ниной. Он помнил, что порой подтрунивал над Долининой куда злее, и все же Нина всегда спокойно и остроумно отвечала ему, а тут… Кажется, его слишком занесло. А главное, он вовсе не хотел этого. Наоборот, он даже где-то в глубине души надеялся, что, возможно, сегодняшний вечер положит начало новым, дружеским отношениям с Ниной. Володька кое-как пробормотал еще несколько слов и, умолкнув, опустился на свой стул.
За Ниной ушла Валя, потом они обе снова появились за столом. Нина успокоилась, но в сторону Ребрикова больше не смотрела.
Вскоре все забыли о недавнем происшествии.
Потом пили за будущее, за счастливое окончание школы. Подняли бокалы за дружбу до конца жизни.
После ужина играли в «телефон», в «мнения», в «знаменитую личность».
Случилось так, что в завешенной шубами прихожей Ребриков на момент остался с глазу на глаз с Ниной.
Он быстро подошел к девушке и, взяв за руку, не глядя на нее, сказал:
— Слушай, я не хотел этого, честное слово… Ты понимаешь, это так глупо вышло…
