— Знали, знали!… Землянка!… Ты ещё похвалися, что ты… этакий угодливый был у нас, дак…
— Ну чего ты боишься? — попытался утихомирить её муж. — Это же свои.
— Свои вчера были, — снова недобро глянула на деда его старуха, — а сегодня…
Дед засмеялся жениной недоверчивости.
— Чего сегодня? — совсем уже весело спросил он.
— А то, что на Белынковичском большаке… Чуешь, — по-прежнему держась одного тона, сказала, будто пригрозила, она и мотнула головой в ту сторону, где все ещё не не реставало громыхать.
Этот довод внезапно подействовал на старика, он на мгновение затих, вслушиваясь в орудийные выстрелы И пулемётные очереди на большаке, потом и совсем угомонился.
— Ну и сколько вы тут собираетесь сидеть? — спросил немного погодя командир партизанского отряда.
— Дак… Думаю, что недолго, — ответил старый крестьянин. Помолчал, потом снова сказал: — Аккурат как одни поотступают, а другие понаступают.
— Словом, надеешься на то, что вскоре установится тут тишина да покой?
— А что ж нам делать, как не надеяться? Волками тут выть? Дак не поможет. Вот и остаётся надеяться на лучшие времена. Без этого в нашей жизни невозможно.
— Ага, живи да надейся, — одобряя мужнину речь, закивала головой бабка.
Но тот, казалось, не обратил внимания на её слова, продолжал рассуждать дальше:
— Оно, конешно… С одноко боку… а с другого… Ну, сколько этих немцев на свете. Пройдут вот легулярные части, а потом…
— И правда, интересно, — усмехнулся Нарчук, — что будет потом?
— Как и завсегда, — пожал плечами мужик, —снова начнём жить да работать себе помаленьку.
— А немцы?
— Дак я же говорю — сколько их? Ну, хорошо, ежели один на деревню придётся, а то, может, и на целый сельсовет. Дак что он нам тогда? Как было, так и будет. Это колхоз могут распустить, а мужика… Мужик как тот солдат. Его не разжалуешь в чине. Ну, а без колхоза… Дак мы без колхоза и раньше тоже жили. Не хочу сказать, что при колхозе худо было. Но нам тута, при огороде, всегда можно было жить. И бояться наперёд нечего. Я ж говорю, и без колхоза когда-то жили. — Без колхоза жили, а вот под немцем, сдаётся, ещё не пробовали.
— И это правда. Но как-нибудь вытерпим и под немцами. Главное нынче — переждать. Как в великое половодье. Только оглядываться успевай, чтоб самого куда-нибудь но снесло. Ну а после, через неделю-другую, глядишь, и…; тишь да гладь, все сияет вокруг, все на месте… ежели, известно, оно крепко стояло на том месте.
— Философ ты, дед, как я погляжу, — Нарчук обвёл взглядом партизан, сидевших у входа в землянку, улыбнулся комиссару Баранову и спросил прокурора Шашкина: — Правда, философ?
Но ответа от Шашкина получить не успел. Из-за землянки вдруг появилась хозяйка, опередила его:
— А, несёт что попало человек. Вы не очень слухайте его, товарищи.
— Почему же? — спокойно и как можно доброжелательней взглянул на неё Нарчук.
— Дак… несёт абы-что. Или вы сами не видите? Странно, но старика её защита — а это было не что иное,
как самое настоящее заступничество, — вдруг возмутила.
— Что ты все лезешь не в своё дело! — повысил он голос.
— Дак… Дождёшься, старый черт!… Дождёшься, что… И хозяин развёл руками:
— Во, заиграла щербатая пластинка.
Слова его, а больше всего, наверно, этот вымученный, будто напоказ, жест вызвали смех у партизан.
«Надо идти дальше, а то поссорим мужика с женой», подумал Нарчук, тоже посмеявшись от души, и поднялся обдергивая подпоясанный широким ремнём плащ.
* * *
Пока отряд пробирался сквозь лес к Белынковичскому большаку, бой там утих. Произошло это внезапно — все бухало, грохотало, а потом замолкло вдруг, будто по договорённости с обеих сторон.
И стало жутковато.
До сих пор казалось, что взрывы наполняли пространство и как бы заставляли его существовать. Теперь такого чувства не было. Теперь даже не было ясного представления, куда дальше двигаться. И Митрофан Нарчук первым понял это.
В лесу смеркалось. И очень быстро. Вскоре уже трудно стало различать в нескольких шагах и деревья, и человеческие фигуры.
«К чему сейчас плутать по лесу? Надо наконец выйти на открытую дорогу», — подумал Нарчук и сказал вслух, чтобы услышали все партизаны:
— Кто знает, как нам попасть отсюда в поле?
— Сдаётся же, и так, через лес, скоро выйдем на большак, — как будто засомневался кто-то из партизан.
— Нет, нам необходимо выйти к полю, — упрямо повторил командир отряда.
— Тогда бери направо.
— Ага, направо, — стали подсказывать сзади. — Где-то там должна быть дорога.
— И Малая Липовка?
— И Малая Липовка.
Глубоко увязая сапогами в вереске — он взрослому человеку доставал выше колен, — Нарчук забрал вправо, повёл отряд по склону возвышенности, которая огибала сырую болотину, поросшую молодым осинником.
Было слышно, как прокурор Шашкин спросил кого-то:
— А среди наших из Малой Липовки никого нет?
— Нет, — послышалось в ответ.
— А зря.
— Ещё бы не зря.
— Теперь мы долго будем повторять это «зря», — вмешался в беседу комиссар отряда Баранов. — Долго будем натыкаться на свои просчёты — и того не хватает, и того не учли.
— Если бы свои…
— Ну, это как всегда, как в каждом новом деле — и свои, и чужие. Придётся на ходу поправлять и себя, и других.
— Да и время надо учитывать.
— Да, времени было мало на организацию отряда.
— И все же прокурор правду говорит, — прозвучал новый голос— Наобещали черт-те что, а теперь… Хорошо, хоть винтовки успели дать.
Нарчук угадал человека, которому принадлежал голос: это был Павел Черногузов, из райисполкома, заведующий отделом торговли.
Поддержав прокурора Шашкина, Черногузов тоже пожалел, что никого не оказалось в отряде из Малой Липовки:
— А то б и повечеряли. — Как раз это я и имел в виду, когда спрашивал, — счёл нужным уточнить Шашкин.
— Да, оказывается, вправду голод не тётка, — согласился комиссар и тихо рассмеялся.
Теперь и все вспомнили, что ели сегодня только в Мошевой, на самом рассвете, а в Горбовичском лесу солдатской каши, которую обещали военные, попробовать не пришлось, как не пришлось получить и пищевое довольствие — помешал артиллерийский налёт.
Вспомнили и зашумели. Но теперь уже Нарчук не всех своих партизан мог угадать по голосам.
— Тише вы, — сказал он наконец.
Дальше шли молча. Но как только оказались на краю леса да постояли, снова заговорили.
— Надо направить разведку, — предложил Нарчуку уполномоченный наркомата заготовок Валга.
— Куда? Уполномоченный пожал плечами.
— А вообще, командир, — сказал Шашкин, — куда мы идём?
— Как куда? Выполнять задание, — спокойно ответил Нарчук.
— Ну, это понятно. А куда?
— Через линию фронта.
— А вдруг мы её уже перешли?
— Кажется, нет. Бой шёл слева.
— Слева, — согласился Валга, — однако…
— Я тоже так думаю, — подключился к уполномочен ному наркомата заготовок прокурор, — не напрасно ли мы торопимся? Видно, все-таки лучше будет, если день-другой переждём тут, в этом лесу. Пока прояснится обстановка, запасёмся харчами, сейчас пора позаботиться об ужине.
— Нет, — сказал Нарчук, — надо перейти большак.
— А потом что?
— Будет видно. Да и почему все вдруг вспомнили про Липовку? Есть ведь и другие деревни, где с таким же успехом нас могут покормить.
— Потому что Липовка совсем близко.
— Так и все остальные деревни недалеко. Особенно в темноте. Ничего вокруг не видать. Ну, где она, ваша Липовка?
— Выйдем на большак, там и Липовка будет.
— Значит, все-таки на большак? И немедленно, сейчас же?
— Ты — командир, тебе и решать, — наконец отступился от Нарчука прокурор, но с расчётом на других бросил: — И вообще, я с этим нашим заданием ещё подумал бы.
— Что значит — подумал бы? — спросил прокурора командир отряда.
— А вот что, — растолковал тот, — мы идём куда-то взрывать чужие мосты, а свои в районе целыми остаются. И плотина вот на Жадуньке остаётся. И мост у Белынковичей, наверно, до сих пор не взорван. Да и мало ли ещё где. Выходит, что взрывать наши мосты пришлют людей из какого-нибудь Сурожского района, а мы тем временем должны будем искать мосты в Климовичском, в Кричевском. Не слишком ли сложная получается механика?
— Странно вы рассуждаете, товарищ Шашкин, — сказал на это Нарчук. — Совсем как тот дед, который желает отсидеться в землянке. Послушать вас, так только и остаётся — спрятаться вот тут и ждать, пока все само решится. Что, может, и ещё кто-нибудь в отряде так думает? — повысил голос Нарчук.
Ответа не было. Партизаны стояли вокруг, молчали. Но Митрофан вовсе не думал, что никто из них не разделяет мнения прокурора Шашкина. Непременно есть в отряде такие. Уже даже по тому, как они молчали, можно было догадаться, что есть.
Ну и пускай. Не зря же говорят в народе, — сколько голов, столько и умов. Не это беспокоило командира отряда. Его тревожило другое обстоятельство. То, что отношения между партизанами оставались, если можно так сказать, очень крутогорскими, а это значит, прежними; все вели себя так же, как и вчера, и позавчера, и много дней назад; например, кто был прокурором, тот и теперь все ещё оставался им, кто являлся уполномоченным наркомата по району, тот и сегодня пытался задавать тон в отряде. Былая районная иерархия пока что сохранялась целиком и полностью. Как не высовывались раньше вперёд директора машинно-тракторных станций, председатели колхозов, так и теперь, став партизанами, они почти не подавали голоса. Только топали следом за другими да собирались своим кружком, когда удавалось передохнуть минуту-другую на месте.
