выживу, – сказал я. Тогда оба они нагнулись, с обеих сторон взяли меня под руки, подняли и поволокли в колонне до котла. Хорошо, что в это время конвоиры не увидели нас, а то убили бы.
Меня подвели к котлу, сунули миску. Налили в неё какое-то варево с рисом и даже с маленькими кусочками мяса. Оно (варево) показалось мне невероятно вкусным, больше такой еды никогда не давали, и запомнилось надолго. Меня усадили в сторонке на траве. С большим наслаждением я опустошил миску (порция была солидная), но мне хотелось ещё, ведь несколько суток я не ел. Немцы сравнительно сносно нас покормили потому, что у них было неплохое настроение: успехи на всех фронтах, много трофеев и награбленного.
Я почувствовал какой-то импульс к жизни, как будто вновь народился. Мне самому не верилось, что я ожил, теперь захотелось жить. Я поднялся и даже походил по лагерю. Это всё благодаря сердобольным товарищам, эстонцам из Ленинграда. После еды хотелось пить, но воды нигде не оказалось. Через некоторое время дали команду строиться.
В это время один пожилой человек лет пятидесяти отошёл от места построения колонны, заметив недалеко недообглоданную кость. В этот момент немецкий конвоир увидел, подскочил к пленному и начал бить резиновой плёткой, крича, как сумасшедший: «Was machst, du bist dumm, Teufel, sowjetischer Scheißer!» («Что делаешь, ты глуп, чёрт, советское дерьмо!») Истекая кровью от сильных ударов плёткой (в конце плётки резиновая шишка, на которой нанизаны острые проволочки), старик злобно кричал: «Проклятое фашистское отродье, всё равно вам будет крышка, всех не перебьёте, скоро наши войска при…» (хотел сказать придут и отомстят, но не договорил). Конвоир из пистолета в упор застрелил. Какой-то офицер ревел: «Los, vorwärts» («Ну давай же, вперёд»).
Колонна построилась. По ней прошли возмущенные крики. Число конвоиров прибавилось, увеличилось и количество собак. Нас погнали на станцию, при этом досыта «угощали» плётками и прикладами.
На железнодорожной станции пленных погрузили в открытые вагоны и отправили в неизвестном направлении. Всем очень хотелось пить, но немцы-варвары (пожалуй, они хуже средневековых) не давали воды. На наше счастье стал моросить дождь. Пленные запрокинули головы и открытыми ртами ловили дождевые капли, чтобы хоть немного утолить жажду.
На второй день услышали рёв немецких солдат. В сопровождении плёток, собак и прикладов нас выгрузили. Мы прибыли в Сувалки. Разместили нас во временном лагере, наспех устроенном для военнопленных. Лагерь огорожен колючей проволокой. Бараков не было, блиндажи и окопы рыть нам запретили. К нашему несчастью, в течение семи суток лил обложной дождь.
В связи с этим я тогда вспомнил один момент из своей жизни.
Однажды летом 1940 года мы с моим товарищем Петром Петренко сидели в скверике над рекой Сунжей, в Грозном. Петренко вытащил из кармана газету «Грозненский рабочий» и прочёл одну статью, посвящённую издевательствам фашистов над французами в лагере военнопленных. В частности, там говорилось, что измождённые, голодные французы стоят под проливным дождём. У нас никак в голове не укладывалось, что такое возможно. На нас это сильно подействовало, мы долго говорили на эту тему.
Теперь же, оказавшись в подобной ситуации, я не мог дать фашистам точную характеристику, потому что слова «вандалы», «варвары», «дикари», «звери» недостаточно раскрывают их сущность. Немцы вели себя высокомерно, посмеивались над нами, обзывали по-всякому: мы и дикари, мы и черти с рогами, мы и дерьмо. Они фанатично верили, что непобедимы, и что победа их окончательна. Иногда бросали нам, как собакам, куски сыра и хлеба, награбленные на складах, базах и в магазинах.
Через семь дней нас погрузили в товарные вагоны и отправили в Хаммерштайн.
При выгрузке некоторые из пленных сумели прихватить с собой толь. Где его достали, ума не приложу. То ли на станции во время погрузки или выгрузки, то ли в вагонах. Скорей всего, это сделали те, у кого было больше жизненного опыта, кто знал применение этому материалу.
Хаммерштайн
Уже смеркалось, когда нас пригнали в 325-й лагерь города Хаммерштайн. Это был громаднейший лагерь, который состоял из многочисленных блоков, соединённых между собой, и со всех сторон ограждённый колючей проволокой в три ряда. По углам возвышались вышки-заставы, на которых круглосуточно дежурили часовые, вооружённые автоматами и пулемётами. Кроме того, по всему периметру ограды ходили часовые с автоматами. У штаба лагеря всегда находились мотоциклы, машины, собаки и вооружённые солдаты. Для военнопленных предназначались деревянные бараки с нарами в 3-4 яруса.
Нас поместили в блоке, где не было ни одного барака. Стоял октябрь. Голодно и холодно, особенно ночью. Окопы, ямы и блиндажи копать не разрешали. Мы просто садились на голую землю. А вечерами собирались в кружок, прижавшись друг к другу. В первый вечер, когда некоторые пленные зажгли толь, то грелись возле него. Но это закончилось трагически: несчастных расстреляли. Каждый вечер я, не договариваясь ни с кем, присоединялся к какой-нибудь группе. Прижавшись друг к другу сидя, мы засыпали. Несколько раз рано утром я просыпался от холода и видел, что все в кружке мертвы, кроме меня. Может быть, я остался жив, лишь благодаря моей выносливости, которая вырабатывалась в течение многих лет трудной жизни. Иногда, кроме меня, ещё несколько человек оставались в живых. А ещё замучили вши. Их было до того много, что они ползали даже по земле. На бой вшей каждый день уходило 2-3 часа. Обычно снимали гимнастёрку и нижнюю рубаху, ловили вшей и ногтями больших пальцев давили.
Утром еда не полагалась, только плётки и кулаки. В 12 часов дня давали около литра баланды, которая в основном состояла из брюквы с крахмалом. Попадались и черви, и мыши, и лягушки, и всякая нечисть. Потом нас перегнали в другой блок, где были бараки.
В бараке стояли нары в 3-4 яруса и железная печка, которая плохо обогревала помещение. А тут ещё блохи и вши совсем замучили нас. Правда, немцы через некоторое время провели дезинфекцию горящей серой и устроили баню.
Распорядок дня был таков: утром в шесть часов, как обычно, нас поднимали русские полицаи и немецкие солдаты, причём всё это сопровождалось плётками, прикладами и кулаками. Выстраивали в шеренгу и направляли на кухню. Спрашивается: для чего? Мы подходили к кухне, и повара наливали каждому в чашку литр крепкого кофе. Обычно не все доходили до кухни – человек 30-50 падали на землю мертвыми от истощения и избиения. А в это время фашистский пропагандистский пёс доктор Геббельс лаял на весь мир, рекламируя арийскую культуру, доброту и гуманизм: вот, мол, мы,
