Во дворе он встретил Максимова, тот поприветствовал его радостно, будто расстались они с ним бог весть когда.
— Изменил своему взводу, — упрекнул он Гурина. — К разведчикам переметнулся.
— Да они ведь тоже мои.
— Встретили что-нибудь?
— Нет, ни души.
— А мы еще до города восемь немцев взяли в плен! — похвастался Максимов.
— Взяли или они сами сдались?
— Какая разница? — засмеялся лейтенант. — Раз сдались, значит, взяли. А если бы не сдались — была бы война. Но они поступили мудро. Сначала, правда, пытались скрыться в лесу, дали по нас очереди две, но потом, когда мы отрезали их от леса, подняли руки.
— А что им оставалось делать? — сказал Гурин с серьезной миной на лице. — Увидели такого командира во главе такого войска…
— Будет тебе! — толкнул Максимов Гурина в плечо. — Когда дело позади, все страхи кажутся шутейными.
Увидел Гурин — начальник штаба инструктировал наряд, подошел послушать. Наряд впервые был особый: на вражеской территории, во вражеском городе — часовые, патрулирование улиц. Особенно ночью надо быть бдительным.
После инструктажа Исаев раздал патрулям красные повязки. В первую смену шли сержант Грибков и два курсанта. Помимо автомата Грибков повесил на ремень ракетницу — в случае чего подавать сигнал.
Гурин спросил у начальника штаба:
— Товарищ капитан, можно мне пойти с патрулями?
— Отчего же?.. Можно! Пойди, комсорг, пойди.
Исаев оглянулся на Гурина:
— Ты, может, вообще в наш взвод перейдешь?
— Давно мечтал, — признался Гурин.
Патрули вышли за ворота и медленно пошли серединой улицы, поглядывая по сторонам. Вдали, квартала за два от них, видать, что-то горело — там валил высоко в небо густой черный дым. Они прошли туда — горел пятиэтажный дом, и горел как-то странно: спокойно, без обычной пожарной суеты. Вблизи ни одного человека. Пламя охватывало этаж за этажом, трещали и обрушивались перекрытия, в небо взлетали снопы искр. Огонь яростно гудел, лизал длинными языками из окон наружные стены, искал и находил себе все новые и новые ходы и выходы.
— Горит! — проворчал Грибков. — Гори, гори, — зараза, узнай, что это такое.
Они постояли немного, повернули в переулок и вышли на параллельную улицу. В городе появились военные машины, какие-то части размещались, на стенах то и дело встречались указатели: «Хозяйство такого-то», «Хозяйство такого-то».
Откуда ни возьмись катит им навстречу велосипедист. Смотрят: женщина не женщина и солдат не солдат: на голове какая-то старинная большеполая шляпа с перьями. Одной рукой правит, другой держит над собой раскрытый зонтик. Поравнялся с патрулями, заулыбался во весь рот:
— Привет, славяне! Гутен морген, ауфидерзейн!
«Солдат!» — догадался Гурин и крикнул ему вдогонку:
— Стой! Стой!
Тот затормозил и, встав раскорякой над велосипедом, стал ждать с независимым видом:
— Ну, че вам?
— Ты что, клоун? — подошел к нему Гурин.
— А твое какое дело?
— Отвечай! Ты клоун или солдат? Ты что вытворяешь? Откуда ты, из какой части?
— Ну вот сразу: из какой части… Пошутить нельзя? — Солдат бросил на дорогу зонтик, пустил вдоль по улице диском шляпу. Поправив шапку, взглянул на подошедших хмуро. Молоденький солдатик, курносый, мордашка эдакого нахаленка, стоит — в глазах полное презрение.
— Хороши шутки! Ты представляешь, если тебя увидят и сфотографируют в таком виде? Советский солдат вырядился в шута горохового и раскатывает на велосипеде. Позор! Неужели не понимаешь?
— Ладно! Хватит мораль читать, понял. — Он толкнул велосипед, и тот покатился по улице. Попал колесом на бордюрный камень, упал на асфальт, заднее колесо задралось, засверкало спицами.
— Ну, а зачем велосипед ломать?
— Да что он, мой али казенный? Фашистский! Я вон его там поднял.
— Откуда ты все-таки? Покажи документы.
— Да ладно вам… Ну что вы пристали? — солдат взглянул на патрулей, скользнул взглядом по повязкам — это что-то для него значило, обмяк, но не сдавался.
— Покажи, покажи, — строго приказал Грибков.
Солдат достал красноармейскую книжку, протянул ее Гурину. Гурин не глядя передал ее Грибкову. Тот посмотрел, сказал раздумчиво:
— Придется задержать его, как дезертира. Увольнительной у него нет.
— Да вы что?.. Да вы… Какая увольнительная? Какой дезертир? Вон за углом наше хозяйство, — всерьез забеспокоился парень. — Вот же, вот… Ну пойдемте со мной…
— Нет, брат, не мы с тобой, а ты с нами пойдешь, — выдерживал серьезность Грибков.
— Да вы что?.. — солдат не на шутку испугался, и тогда Грибков спросил у Гурина:
— Или поверим?
— Поверьте, братцы!.. — взмолился солдат.
— Ладно, беги в свою часть, — Грибков возвратил ему красноармейскую книжку.
— И откуда вы тут взялись? Патрули сразу же, — ворчал солдат, осмелев, и вразвалочку пошел по пустынной улице.
а другой день в городе стало тесно от солдат, от машин, от военной техники. Одни размещались, другие уезжали, третьи катили без остановки через город вперед, на запад.
В штабе батальона тоже было суматошно: часть курсантов отправляли куда-то на задание — на станцию Дразикмюле. Туда скоро начнут или уже начали прибывать воинские эшелоны, но по ночам там небезопасно: мелкие группы немцев, которым удается вырваться из окруженной Познани, лесными тропами ночами, пробираясь на запад, выходят на эту станцию и нарушают работу тыла. Отправлялись туда пока что только две роты во главе с начальником штаба Землиным — с задачей засветло ознакомиться с местностью и оборудовать позиции на случай нападения. Кроме того, им вменялось в обязанность продолжать подготовку младших командиров.
Вместе с этой группой замполит Кирьянов отрядил капитана Бутенко, а Гурина оставил с собой при батальоне. Это Гурину было сегодня особенно кстати, так как он еще ночью решил поискать пулеметный батальон и встретиться с Шурочкой. Наверняка пулеметчики должны уже быть где-то рядом, и если это так, то в штабе обязательно об этом знают. Однако расспрашивать о пулеметном батальоне у начальства Гурин постеснялся и решил попытать Кузьмина, хотя и знал нерасположенность того к себе. Кузьмин почему-то недолюбливал Гурина, не принимал. Он никогда не упускал случая, чтобы не напомнить Гурину, что тот не офицер, а, как и сам Кузьмин, всего-навсего старший сержант. Майору Кирьянову тоже не раз говаривал, ворча недовольно:
— Как вот я буду строевую записку заполнять? Офицеров столько, а на довольствии столько?
— Кузьми-и-ин… — хитро щурясь, подступал к нему майор. — Так и заполняй, — и указывал своим коротким пальцем в записку. — На Гурина есть приказ — он официально занимает офицерскую должность — комсорг батальона. А?
— А каждый раз требуют объяснения…
— А ты каждый раз это объяснение приписывай внизу.
— Ну да!.. Строевку портить. Тут и графы такой нету.
— Эх, Кузьмин, Кузьмин!..
— Ну что «Кузьмин, Кузьмин»?
Рязанский парень, в прошлом счетный работник какой-то конторы, Кузьмин этот был по существу неплохой человек, но страшный буквоед и формалист. Думается, что и Гурина он недолюбливал главным образом за то, что тот не вписывался в какие-то там установленные формы отчетности.
Вообще Кузьмин был прирожденным писарем — делал он свое дело аккуратно и четко.
Будто между прочим, Гурин подошел к столу Кузьмина, постоял с минуту, посмотрел, как тот ловко чертит формы: приложит линейку — черкнет карандашом, и прямая линия готова, незаметно сдвинет линейку, черкнет второй раз, будто по тому же следу, и вторая линия готова всего на волосок ниже первой. Двойные линии — основные, головка формы, остальные пошли одинарные: чирк, чирк, чирк — и так до самого конца листа. Разлинует — форма выглядит лучше фабричной.
— Здорово у тебя получается! — Гурин кивнул на форму. — Учился?
Кузьмин, склонив голову, полюбовался своей работой, сказал сухо:
— Учился. В школе. Как и вы.
— Но у меня не получается. Пробовал. К концу линейка обязательно собьется, перекосится. Да и сама линия вначале выходит толстой, а к концу — тонкой. А у тебя, вишь, ровненькая, нажим карандаша везде одинаковый. Это — мастерство!
Ну, думает Гурин, достаточно он Кузьмину приятных слов наговорил, не переборщить бы, теперь можно и к главному приступать.
— Слушай, Кузьмин, ты не знаешь, случаем, где расположился пулеметный батальон? Поручение дали, надо сходить туда, а где он — не знаю.
Кузьмин надул щеки, с трудом провернул во рту крутой язык:
— Я такие сведения, товарищ старший сержант Гурин, распространять не имею права. Тем более для ваших личных нужд.
— И что ты как пузырь, Кузьмин? — обиделся Гурин на него. — Все дуешься, дуешься. Смотри, скоро лопнешь. К тебе как к человеку, а ты: «Распространять»! «Для личных нужд»! Для каких личных?..
