– Где вы были, Эрих? Я стал волноваться, не заболели ли?
– Я был в доме коменданта, – мрачно ответил Харт-ман, – я последняя скотина, Степан. Я изменил Хелене…
Щеколдин не стал задавать лишних вопросов. Он был тактичным человеком, к тому же, в отличие от Эриха, понаслышался в русской зоне об утехах Варвары. Он искренне сочувствовал Эриху и, видя, что на том лица нет, попытался успокоить его: – Вам незачем обвинять себя, Эрих, – мягко заметил он, – ведь вы молодой человек, это так естественно. Я думаю, фрау Райч простила бы вас. Если бы она на мгновение увидела, какие трудности выпали на вашу долю, она бы простила все, лишь бы вы остались живы…
– Поймите, Степан. Если бы я любил эту тварь, – Эрих горько усмехнулся, – а то как животное…
– Напротив, – горячо возразил Щеколдин, – если бы вы допустили в свое сердце другую женщину, тогда можно было считать, что вы простились с вашим прежним чувством. А так. Все естественно, так бывает, это понятно.
– Спасибо, Степан, – Эрих с признательностью взглянул на Щеколдина. Но глаза его были невеселы.
– Только… – Щеколдин хотел спросить, как Эрих оказался так быстро на лесосеке, ведь комендантша обычно быстро не отпускает. Но ответом ему послужил поднявшийся со стороны железной дороги шум – лай собак, свистки, крики конвоиров. На рельсах, по которым обычно отправляли заготовленный лес, остановилась вагонетка. В ней – полным-полно вооруженных энкэвэдэшников. С собаками, с автоматами наперевес они бросились к лесу, где работали военнопленные.
– Это за мной, – спокойно сообщил Щеколдину Эрих, – ведь я, наверное, убил ее, Барбару-то.
Щеколдин ахнул и побледнел. Он не сомневался, что если дело обстоит, как говорит его молодой друг, Эриха расстреляют прямо здесь, на глазах заключенных и военнопленных, чтобы другим было неповадно.
– Отойдите подальше, Степан, чтобы не попасться под разбирательство. И спасибо вам за все, – сняв рукавицу, Эрих пожал Щеколдину руку, – не волнуйтесь. Я столько раз смотрел в глаза смерти, что мне ничего не страшно.
Конвоиры с руганью спешили к нему. Он сам пошел им навстречу. Удивленные, что он не пытается бежать, они на мгновение опешили. Потом схватили его, надели наручники и потащили к вагонетке. Комендант лично устроил ему допрос. Его пытали, били. Варвара также присутствовала при том. Оказалось, она отделалась весьма легко. Правда, потеряла несколько зубов впереди, на пол-лица у нее красовался лиловый синяк. Она яростно набрасывалась на Эриха с кулаками, кричала, что он хотел убить ее и бежать. Хартман лишь насмешливо улыбался, оглядывая ее. Это приводило Варвару еще в большую ярость. Она то в слезах падала головой на плечо мужа, причитала, то снова разражалась бранью и угрозами:
– Тебя пристрелят как бешеную собаку, фриц проклятый! – перевел Эриху ее шепот, малоразборчивый из-за потерянных зубов, военнопленный, исполнявший роль переводчика.
– Вы так думаете, фрау? – насмешливо поинтересовался Эрих, – а вот тебя она еще не приглашала? – он спросил у толмача, – готовься, я думаю, ты в ее вкусе. На ощупь она ничего, мягкая бабенка, – Эрих подмигнул ему. Офицер вермахта, попавший в плен еще в Белоруссии, смутился.
– Что он говорит? – потребовал перевести комендант. Офицер явно замялся.
– Переводите, я хочу знать! – запинаясь, пленный перевел начальнику лагеря слова Эриха. Тот едва сдерживал нервный смех.
– Это неправда! – взвилась Варвара.
– Молчи! – приказал ей комендант и подошел к Хартману и схватил его за плечи: – Ты лжешь!
Эрих усмехнулся:
– А зачем? – спросил он, – вы все равно меня расстреляете. Я как на духу, господин начальник.
– Сволочь! – комендант резко обернулся к жене. – Сволочь! Сучье отродье!
– Вася, – пискнула Варвара испуганно, – неужели ты веришь?..
– А мне верить незачем, я давно приметил, – начал он. Но вспомнив, что присутствуют посторонние, бросил сердито:
– Выйти всем. Немца в карцер. Завтра расстрелять. – Последнее, что слышал Эрих, выходя из комендатуры под конвоем, – это звук пощечин и вскрик Варвары. Теперь ей досталось от собственного мужа. А дома, видно, достанется еще. Но Эриха уже мало занимали злоключения комендантской жены, которой не повезло с последним любовником, и злоключения самого коменданта, которому не повезло с женой. Он сам выходил на финишную прямую. Всего несколько часов отделяло его от смерти и надо было подвести итог. Его поместили в грязный, вонючий подвал комендатуры, где было очень холодно, а свет проникал только через зарешеченное окошко под потолком, на уровне земли. Созерцать через него можно было только сапоги прохаживавшегося взад-вперед часового. Но вскоре и эта картина исчезла – стемнело.
В окне не было стекла, только решетка. Холодный, колючий ветер гулял по помещению. «Тут нечего даже ждать расстрела, можно просто не дожить до утра, замерзнуть заживо. Даже крысы не рискуют высовываться из своих норок, а попискивают по углам, только хвосты торчат». К вечеру мороз усилился. Сжавшись на ледяном полу, Эрих не верил, что переживет эту ночь. «Но если переживет, с чем встретит завтрашний рассвет, последний рассвет в своей жизни? Ему двадцать шесть лет. Что он сделал за эти годы, с чем предстанет перед Богом? Если не считать детства в родительском доме и годы учебы, вся его самостоятельная жизнь – это война. Правда, на войне он добился больших успехов, стал героем и… влюбился в Хелене. Вот и все. Вот и весь подсчет: он был героем и любил Хелене. Что останется от него на Земле? Память? Для Хелене он уже мертв. Наверное, она переживала. Но время лечит, она вскоре утешится и забудет его. И хорошо, если она встретит другого человека. Для Германии, за которую сражался, он – тоже мертв. Зачем будущим поколениям вспоминать тех, кто навлек горе и разрушение на страну? Все они, мертвые и живые – проклятые демоны, имена которых будут вычерк-нуты со страниц истории. Зачем помнить о поражениях? Родственники, мама… Она плакала, он знает… А раньше она гордилась им. Они мало виделись в последние годы. Он даже не успел рассказать ей о Хелене, она и не знает, кого любил ее сын. Но рано или поздно ей тоже не останется ничего, кроме как оплакать и смириться с его гибелью. Так что же остается ему? Только то, с чем давно уже согласны все – и мама, и Хелене, и Германия – умереть. Вот и весь итог. Завтра ему помогут осуществить этот шаг «товарищи» из НКВД или как их там сейчас называют… А пока… Пока еще есть время вспомнить о Хелене…» От холода мысли его путались, словно слипались. Он продрог насквозь, его бил озноб. Внезапно тишину ночи разорвал гул автомобильных моторов, резкие окрики людей, мелькнули фары, к комендатуре подъехало несколько машин. Прислушавшись, Эрих уловил брань, женский плач, потом кого-то вывели. Машины снова рванулись с места, и вскоре все стихло. Когда заводили заглохшие на морозе моторы, Эрих попытался выглянуть в оконце, что там происходит, но руки его окоченели, и до железных прутьев решетки было не дотянуться – одеревенело все тело. Вот и забрезжил рассвет. «Все. Сейчас придут. Прощай, Хелене. Я попрощался с тобой давно, но в этот раз уже по-настоящему. Никто мне не поможет, как говорится. Прощай, мама. Что ж тут поделаешь, такова судьба солдата проигравшей армии… Только как он пойдет, тело не слушается? А ведь любимцу рейхсмаршала, командиру эскадрильи «Рихтгофен» майору Эриху Хартману не пристало ползти на расстрел на четвереньках, надо сохранить достоинство.» Он старался согреть себя дыханием, движениями, заставить тело шевелиться. Но в то утро за ним так и не пришли. Не слышно было шагов часового, Эрих даже не мог определить, на месте ли он, смены караула не было – это точно. Не мог же он, простояв всю ночь на посту бессменно, остаться и на день. То, что еды не принесут – это ясно. На голодный желудок легче помирать – от голода и холода само собой хочется сдохнуть. Но что случилось? Почему они не пришли? И кто приезжал ночью? Днем потеплело, пригревало солнышко, с ним появилась новая забота – пришлось воевать с крысами. А по всему лагерю – убийственная тишина. Похоже, даже на работу не водили. Всех держат в бараках. Не слышно переклички конвоиров. «Сталин умер что ли? – мелькнула мысль. – Пора бы уж ему…» Эрих окликнул часового, подойдя к двери, затем постучал – тишина. Точно, никого нет. Попробовал открыть – заперто. «Куда же они запропастились?» Короткий зимний день пронесся быстро, и снова спустились сумерки. Похолодало. Теряясь в догадках, Эрих приготовился коротать еще одну ледяную ночь. Весь день он подходил к двери, пытаясь услышать хоть что-то, что объяснило бы ему происходящее в лагере, старался даже выглянуть в окно, но ничего не получилось – оно было высоко, а сил у него – мало. Но за весь день он по всему лагерю не услышал ни звука – словно умерли все. Несколько раз тоскливо завыла собака, да и она смолкла. Расхаживая по своей камере, Эрих вдруг услышал, что кто-то зовет его. Он подошел к окну, поднял голову – Щеколдин.
