Огонь неприятеля не ослабевал, а только усиливался.
Теперь снаряды долетали до тыла всё чаще. В двадцати шагах гранатой убило лошадь и казака. Разрывом сорвало фуражку с генерала — он сердито надел ее обратно, вырвав из рук ординарца.
А где-то между «молодцы-полочане» и «молодцы-галичане» над головой раздался страшный треск: ядро угодило прямо в дуб. Девлет успел отскочить в сторону, а Донченке обломанный сук ударил по руке — она повисла плетью.
Чихирь ловко привязал палку, и Донченко сказал, что желает остаться, но штабс-капитан погнал его в тыл:
— На что ты мне однорукий? Отправляйся на перевязку, пускай тебе настоящую шину наложат. Вдвоем управимся.
Еще через четверть часа снаряд попал в каменную стену, за которой прятался Бланк. Тот упал.
Аслан-Гирей, чертыхнувшись, кинулся вперед. Как будет глупо, если шпион погибнет, так ничего и не рассказав!
Барон, однако, сразу же поднялся на ноги и стал отряхиваться. Кажется, он был невредим. Но спрятаться Девлет уже не успел: Бланк увидел знакомого.
— Вы? — пробормотал он, и не похоже было, что сильно удивился.
Губы у Бланка дергались.
Всего долю секунды колебался штабс-капитан, а потом решил: коли уж так вышло — карты на стол.
— Я! — громко сказал он, выхватывая из кобуры пистолет. — Не двигайтесь! Я вас арестовываю! Эй, Чихирь!
— Арестовываете? Чихирь? — повторил Бланк. — Бред…
Но Аслан-Гирей был уже совсем рядом и увидел, что шпион смертельно бледен.
— Не бред, а плащ с капюшоном! — выкрикнул Девлет. — Что моргаете? Думали, мы идиоты?
«Трясется, трясется от страха стальной человек с глазами-заклепками!» — подумал он со злобным торжеством.
Во всем русском лагере только один человек сознавал полную картину происходящего.
Лекс без труда мог представить, как выглядит долина реки Черной и окружающая местность, если поглядеть сверху, из-под предрассветных облаков.
Двумя огромными потоками подходят, концентрируются и рассредотачиваются русские штурмовые колонны: одна напротив Федюхиных высот, другая напротив Гасфортовых. Возвышенности эти обращены к реке крутыми скатами. Наверху батареи и ложементы для стрелков. А дальше — по всему спуску, по низине, в несколько эшелонов, ждут французские, английские, сардинские и турецкие резервы. Сколько бы раз русские ни ходили в атаку под картечным огнем, сколько бы раз ни карабкались по круче, союзникам достаточно подвести новые войска — и штурм будет отбит. Горчакову с Вревским представляется, что они напали на врага врасплох и обладают по меньшей мере двойным преимуществом. На самом же деле атаку ждут, и это у генерала Пелисье на ее направлении по меньшей мере вдвое больше солдат, а пушек — так и впятеро.
По пути к месту сражения Лекс пребывал в странном, опьяняющем состоянии. Всё, что сейчас произойдет, — его рук дело. Это событие, которое решит судьбу Севастополя, войны, России, Европы, сделал возможным он!
Конечно, можно было перебраться на ту сторону сразу же, еще до начала артиллерийского обстрела, но Лекс хотел собственными глазами видеть результат своей неустанной и самоотверженной — да, именно самоотверженной — работы.
Из разговоров в штабе он понял, что горчаковское окружение ошибочно полагает, будто самое кровопролитное и трудное дело предстоит исполнить левому отряду генерала Липранди, штурмующему позиции сардинцев, — те ведь не отмечали день рождения Луи-Наполеона. На самом же деле Бланк, зная всю линию союзного фронта, очень хорошо понимал, что Гасфортова гора не может быть атакована, пока не взяты Федюхины холмы на правом фланге. А холмы эти примыкают к монументально укрепленной Сапун-горе, и туда очень удобно подтягивать подкрепления.
Поэтому, когда в штабе началось ликование из-за успеха генерала Липранди и князь велел переместиться в том направлении, Лекс решил, что делать там нечего. Главные события произойдут на правом фланге, которым командуют генерал Реад и его начальник штаба Веймарн. Туда Лекс и отправился, вооружившись в качестве охранной грамоты письмом от Вревского.
Когда Бланк занял позицию для наблюдения рядом с штабом Реада, было около пяти. Солнце уже взошло, но пока осветилось только небо, а долина, стиснутая между холмами, еще пряталась в тумане и сумраке.
Первую волну наступления Лекс застал на откате, но без труда вычислил, что произошло.
Одесский полк взял предмостное укрепление, откуда французы благоразумно убрались сами, чтоб избежать лишних жертв. Так же легко одессцы захватили Трактирный мост и начали скапливаться на противоположном берегу. Тут-то по заранее намеченным участкам и ударили пушки, открыли огонь стрелки. В несколько минут от полка почти ничего не осталось. Мимо полуразрушенной стены, за которой устроился Бланк, пронесли смертельно раненного полковника.
То же самое произошло с Азовским полком: он форсировал реку, растерял под огнем половину солдат и почти всех офицеров, откатился.
Больше всего Лекс боялся, что Реад, осознав невыполнимость задачи, прекратит наступление. Но опасения были напрасны. Когда это русские начальники жалели своих людей и боялись лишней крови?
Превосходный генерал совершенно таким же манером отправил на бойню и третий полк. Командира вынесли мертвым; дивизионного начальника, который пошел в бой с солдатами, — раненым. Двенадцатую дивизию можно было считать несуществующей.
Но Реада это не остановило.
Не веря собственным глазам, позабыв обо всем на свете, в том числе о собственной безопасности, Лекс наблюдал, как упрямый генерал гонит одним и тем же путем полк за полком.
Это продолжалось без конца. Подступы к реке были завалены трупами. На самом мосту тела лежали в несколько слоев. Но генерал, как заведенный, всё кричал, чтоб французу задали жару, колонны бодро отвечали, и командиры вели своих солдат на верную смерть. А солдаты шли! Прямо по мертвым и тяжело раненным, выставив в небо допотопные гладкоствольные ружья с бесполезными против картечи штыками!
В начале боя, когда поблизости падала граната или с визгом пролетало ядро, Лекс говорил себе: «Это ничего, если я сейчас погибну. Дело сделано. Деспотия обречена на поражение. Теперь России придется измениться: отказаться от крепостного рабства и рекрутчины, провести реформы. Страна платит за это страшную, кровавую цену, но что ж поделаешь, если по-другому они не понимают?»
Час спустя он уже ни о чем не думал, не обращал внимания на участившийся обстрел. Не осталось ни торжества, ни осознания исторической значимости момента — только ужас и недоумение. Он ничего бы не пожалел, даже жизни — что жизни, даже надежд на светлое будущее России — если б только можно было прекратить безумное истребление.
«Остановитесь! Почему вы слушаетесь этого мясника? — крикнул бы он солдатам. — Вы герои, но героизм достоин лучшего применения! Уже всё! Хватит! Я не хотел этого! Столько крови — нет, не хотел!»
Но кто б его услышал и кто бы послушал?
Больше всего Лекс сейчас ненавидел генералов, преспокойно подкидывавших всё новый и новый человеческий хворост в бурно пылающий костер. Дуболома Реада, нахохлившегося в седле безучастного Веймарна. Они казались ему воплощением той самой России, которую он ненавидел. Тупые, бесчувственные служаки, думающие лишь о том, чтоб потрафить высшей власти, заботящиеся только о собственной выгоде, ни в грош не ставящие жизнь подчиненных! Мерзавцы, звери, палачи!
Но вот генерал Веймарн, коротко что-то сказав Реаду, спешился, неуклюже вынул из ножен саблю и пошел к мосту впереди очередного — Костромского — полка.
Через десять минут горстка уцелевших после расстрела костромичей вернулась, неся тело, накрытое шинелью с алыми отворотами. Реад покосился в сторону носилок — и только.
— Галицкий полк в атаку! — крикнул он хриплым голосом.
Кто-то ему ответил:
— Галицкий уже ходил, ваше превосходительство! Там едва батальон остался… Резервов больше нет.
— Галицкий полк в атаку! — рявкнул генерал. — Сам поведу!
Лекс отвернулся. Его мутило.
«Что за страна? Что это за страна? — сказал он себе. — Я хочу ее изменить, но я ее не понимаю! Сначала нужно понять, сначала — понять. Но поздно, поздно…». А что именно «поздно», объяснить не сумел бы.
Что-то оглушительно затрещало, воздух сделался горячим, твердым и швырнул Лекса на землю. Все звуки пропали.
«Убит? Как хорошо!» — пронеслось в помутившейся голове, но из горла подступил судорожный кашель, слух прочистился, заныл ушибленный локоть, и Бланк понял, что он жив и, кажется, цел — просто сбит с ног взрывной волной.
Кто-то быстро бежал к нему.
Лекс не удивился, увидев штабс-капитана Аслан-Гирея. Не удивился и наведенному пистолету. Он сейчас вообще ничему бы не удивился — даже если б речка превратилась в зияющую черную щель и втянула бы в недра земли весь этот кривой, сумасшедший, переставший быть понятным мир.
