И вдруг Радовский испугался, что не увидит монаха Нила, что расстренется с ним и не сможет ничего передать Аннушке и сыну. Он быстро пошел к Троицкому собору, который горел крестами на высоком насыпном холме. Холм, должно быть, был таким же древним, как и сам храм. Мощные, больше похожие на крепостные, стены собора были выбелены свежей известкой. Под обрывом, в заснеженном овраге, сияла продолговатыми полыньями Вязьма.
Радовский вошел в храм. Служба еще не началась. Но в одном из приделов стоял народ. Горели свечи. В храме царил полумрак. Но свечи озаряли часть иконостаса придела и особенно одну небольшую икону, убранную в сребро-позлащенную ризу. Там, в световом кругу, Радовский увидел Нила. Монах стоял на коленях перед иконой и молился.
Радовский купил пучок свечей и, стараясь как можно тише ступить по бетонному полу, подошел к иконе. Это была Иверская. Он зажег свою свечу и вставил в шандал. Отступил на шаг и перекрестился. Он смотрел на озаренный живым огнем лик и попытался вспомнить молитву. Но слова путались. Мысли уходили куда-то прочь из храма, в лес, в сосны, где он так хотел почувствовать себя солдатом того храброго генерала, который пустил себя пулю в висок. Он снова перекрестился, словно отмахиваясь от навязчивых мыслей, которым не место было в его душе сейчас, когда он вошел в храм. Но и в следующее мгновение ему увиделся вовсе не пресветлый лик иконы, а край поля с деревушкой невдалеке, цепь его роты, охватывающая и то поле, и ту деревушку, и внезапный огонь пулемета из крайней хаты, и смерть подпоручика Дремина, одного из лучших командиров взводов. Потом — другая деревня, облава, бегущие к опушке леса люди, которых надо перехватить, повернуть назад до того, как они растворятся среди сосен и берез, где их уже не найдешь. После каждой облавы рота пила несколько дней. Иногда это перерастало в дикие оргии с драками и стрельбой. Единственное, что он, как командир роты, мог сделать, чтобы удержать подразделение от последнего шага, — это разоружить личный состав, выставить возле каждого дома, где пьянствовали курсанты, трезвого часового с приказом стрелять в каждого, кто попытается выйти из дома. Он опустил глаза. Но и это не помогло. Он огляделся, пытаясь понять, что же мешает ему сосредоточиться в самом себе и хотя бы на несколько мгновений обрести душевный покой. Из темного угла, где стоял огромный деревянный крест, на него смотрели горящие, как ярые угли еще не остывшего костра, глаза ребенка. Кто это был, девочка или мальчик, или какой-нибудь урод, которого пустили в храм, чтобы не мерз на паперти, он так и не смог разглядеть. В каждой травке намек на возможность несбыточной встречи…
Воронцов приказал своему взводу поделить поровну оставшиеся патроны. Автоматчики, которые все это время неотлучно следовали за старшим лейтенантом, принесли ящик с гранатами.
— По две на брата, — сказал один из автоматчиков. Они поставили ящик к ногам Воронцова и побежали на левый фланг, где ротный распекал кого-то матюгами.
Воронцов крикнул:
— Кто не боится гранат, подходи получать!
Первым подбежал Куприков.
— Давайте, товарищ Курсант, мою пайку и пайку Калюжного.
— А ты разве бросать умеешь?
— Умею.
— А Калюжный что?
— Да не бросал он ни разу.
Ребристые, настывшие на морозе Ф-1 быстро расхватали из ящика. Начали торопливо ввинчивать запалы. Оборона — не наступление. Если немцы подбегут на бросок гранаты, поздно будет вставлять запалы.
Воронцов рассовал три доставшиеся ему гранаты по карманам и выглянул в поле. И в это время сине-фиолетовая трасса, гулко шипя в морозном воздухе над головами затаившегося взвода, ушла в пойму, и Воронцов увидел, как бронебойная болванка ковырнула землю перед гусеницей самоходки и рикошетом ушла в сторону ольховых зарослей. Штурмовое орудие тут же остановилось, сделало небольшой разворот. Короткий ствол его, торчащий из ниши приплюснутой башни, дернулся, выплюнул снаряд. И оно, снова выровнявшись и держась своего курса, пошла вперед. Опасаясь мин, своих и русских, механик-водитель вел машину точно по следу «тридцатьчетверки».
В саду взревел танковый мотор. Воронцов понял, что танкисты решили сменить позицию. Потому что из ольховой гряды на той стороне поймы вдруг начало стрелять одиночное противотанковое орудие. Своим выстрелом танкисты обнаружили себя, и теперь их взяли в прицел. «Тридцатьчетверка» переместилась куда-то левее, на стык с соседней ротой. Там слышались команды старшего лейтенанта. Вскоре оттуда с тем же гулким шипением в пойму, к мосту, унеслась вторая трасса. Она ударила под углом в низкую боковую броню немецкого штурмового орудия, вспыхнула искрами и, видимо, выломав дыру, проникла внутрь. Потому что самоходка резко остановилась, дернулась и медленно начала сползать с дороги вниз, в болотину. Открылся люк. Но никто оттуда не вылез. А еще через мгновение черный дым повалил из моторной части и откинутого люка, окутывая омертвевшую машину маслянистыми разводами. Следом за второй еще несколько трасс ударили в разгоравшуюся самоходку. Она вздрагивала и еще глубже оседала в черную болотину, расползавшуюся бесформенной лужей по льду вокруг гусениц.
В траншее, словно ветер, пронеслись радостные возгласы:
— Вот кроет!
— Горит!
— Братцы, ихний танк горит!
Воронцов мгновенно вспомнил бой под Юхновом, когда их Шестая курсантская рота атаковала и когда артиллеристы из соседнего училища подожгли первые танки. Точно так же они ликовали в своих окопах, когда немецкие танки, казавшиеся неуязвимыми, начали маневрировать, пятиться, когда точные попадания срывали башни, корежили бортовую броню, когда взрывались боеукладка и горючее и железная коробка содрогалась, на глазах превращаясь в жалкое свое подобие. Каждый солдат должен пережить такое, чтобы знать, что железо тоже горит.
— Не стрелять! — кричал изо всех сил, матерясь, старший лейтенант Солодовников. — Не стрелять!
Время начала огня для стрелков еще не наступило.
И тут резким электрическим щелчком ударило по каске стоявшего в соседней ячейке Куприкова. Боец опрокинулся навзничь. Воронцов увидел его испуганные глаза.
— Убрать головы! — рявкнул Воронцов и кинулся к Куприкову. — Огонь открывать только по моему приказу!
Куприков лежал с открытыми глазами. Во взгляде не было того покоя, который Воронцов видел у умирающих.
— Куприков, живой?
— Ох, ешки-матрешки… — Боец сдвинул рукой каску, потрогал голову. — Я думал, мне голову оторвало.
— Разрывными бьет.
— Снайпер, что ли? Вот гад. Каска ему моя глянулась.
— А ты тоже, головешку свою высунул. Хоть бы снегом облепил…
Воронцов расчехлил прицел винтовки, снял с головы пилотку, свернул ее вчетверо, сунул в карман и осторожно высунулся над бруствером. Немецкая цепь как раз забежала в полосу замерзшего ручья. Черные и белые фигурки в капюшонах перепрыгивали через расклеванные во льду и болотине лунки, оставленные минами. Немцы атаковали примерно двумя взводами. Но, кто знает, сколько их там сосредоточилось в траншее на исходных в ожидании результатов атаки ограниченными силами. Бронетранспортеры сунулись было вниз, но слабый лед, видимо, не держал, и они тут же дали задний ход, остановились и начали поливать траншею на противоположной стороне огнем крупнокалиберных пулеметов. Штурмовое орудие, осев набок, вовсю горело, выбрасывая из люка багровое пламя. Хорошо ему влепили танкисты! Воронцов скользнул окуляром прицела по фронту. Ничего подозрительного. Цепь бежала по льду и болотине. Самоходка разгоралась. «Гробы», маневрируя и время от времени меняя позиции, продолжали стрелять длинными очередями, поддерживая атаку своей пехоты. И тут над бортом одного из бронетранспортеров вспыхнул дымок порохового заряда. Без сомнения, это был одиночный выстрел. Воронцов медленно повернулся влево и поймал в прицел крайний «гроб». Над бронеплитой, закрашенной в грязно-белый цвет, показалась такая же белая каска, обернутая материей, прихваченной по окружности тонким ремешком. Блеснула линза оптики. Немец произвел свой очередной выстрел так быстро, что Воронцов не успел его упредить. Дымок порохового заряда снесло в сторону. Белая каска с поперечным ремешком медленно утонула за обрезом бронеплиты. Что ж, полдела сделано, Воронцов его обнаружил, и теперь надо ждать, когда немец перезарядит винтовку и снова высунется, чтобы определить очередную свою жертву и снова выстрелить.
— Рот-та-а! Слушай мою команду! — И старший лейтенант Солодовников в азарте выскочил на бруствер, трепанул над головой своим ТТ. — По фашистским извергам — огонь! — Ротный прибавил еще несколько слов для связки и выстрелил в пойму.
Почти одновременно с ним выстрелил и Воронцов. Потому что белая каска снова начала подниматься над наклонной бронеплитой. Воронцов не стал ждать, когда снайпер покажется до плеч, нажал на спуск. Но бронетранспортер дернул. Возле него вырос багровый фонтан взрыва фугасного снаряда, и водитель тут же отреагировал. Снайпер исчез. Воронцов успел заметить, как его пуля ударилась в край бронированного борта.
