Дома, хотя внешне там все было по-прежнему, Василий Иванович сразу почувствовал, что Нюська и Ольга чем-то очень взволнованы или даже встревожены; по тем взглядам, какими обменивались они, понял это.
Просто удивительно, как две совершенно непохожие по характерам женщины сдружились за эти месяцы! Ведь Нюська, можно сказать, все в жизни повидала, через такое прошла, что другую, окажись она на ее месте, запросто сломать могло. А Ольга — еще совсем девчонка, которой в самую пору тайком от родителей на первые свидания бегать…
Правда, здесь, во вражеском тылу, она ведет себя осмотрительно, так свою роль толково ведет, что Золотарь однажды сказал:
— Хорошая у вас племянница. И скромница, и в чужие дела не лезет, и в бога верует… Почти ни одной церковной службы не пропустила, по любой погоде в храм божий за десять верст бегает.
Если бы знал Золотарь, зачем она туда бегает!
Но не знает — и слава богу, как говорится…
Как и предполагал Василий Иванович, стоило ему допить чай и свернуть «козью ножку», Ольга с Нюськой дружной парой уселись напротив него, переглянулись, и Нюська заговорила, понизив голос до шепота:
— Беда у нас, Василий Иванович…
Сказала это и замолчала, словно не зная, как поведать главное.
И немедленно в разговор вступила Ольга, так низко, так доверчиво склонившись над столом, что стал виден не только нательный крестик, но и чистая кромка лифчика:
— Понимаете, Василий Иванович, я не могла поступить иначе. Не могла!
— Обе мы не могли! — подала голос и Нюська.
И тут он взял разговор в свои руки:
— Лирику и все прочее — на потом. А сейчас — конкретно, сжато, что стряслось?
Прошло минут десять, и он уже знал, что один знакомый Ольги (даже сказала, что он вместе с ней на курсах учился) вдруг схватил воспаление легких. Температура у него под сорок, горячущий — страсть! Чтобы в бреду не раскрыть себя, он и ушел из той хаты, где скрывался. Она, Ольга, на него случайно натолкнулась. Вот (не погибать же товарищу на морозе?) незаметно и привела его в Степанково, пока — до решения Василия Ивановича — спрятала на сеновале у свояка деда Евдокима.
Волнуясь, рассказывала все это Ольга, а Нюська только пытливо смотрела на Василия Ивановича. А он сидел за столом, курил и думал. Прежде всего о том, что и сейчас Ольга еще не полностью открылась ему. Ишь, она случайно натолкнулась на своего товарища, с которым вместе на курсах училась! На каких курсах? Кройки и шитья? Где и когда натолкнулась? Да и случайно ли?
Чтобы утвердиться в своей догадке, он спросил:
— Когда в церковь шла или на обратном пути натолкнулась на него?
Ольга мгновенно разволновалась так, что даже шея у нее порозовела, и выпалила чуть не плача:
— А если не моя эта тайна? Что можно, я все рассказываю…
И Василий Иванович понял, что не одна Ольга действует в этих краях, что она, похоже, своеобразное кольцо, на которое замыкаются звенья неведомых ему цепочек; может быть, двух и даже более.
Понял и другое: сейчас одно из звеньев цепочки попало в беду, и вот Ольга, как могла, пришла ему на помощь.
С одной стороны, она не имела права на этот поступок, который может погубить и ее, и его, Василия Ивановича. Ну, если и не погубить, то породить ряд трудностей, которые придется преодолевать не день и не два, преодолевать огромным напряжением всех душевных и физических сил. Иными словами, Ольга поступила опрометчиво; опрометчиво — если говорить дипломатично…
С другой стороны… С другой стороны, все правильно; настоящий человек тем от подонка и отличается, что в первую очередь думает не о своей шкуре, не о своем благополучии!
И он сказал убежденно:
— Так тому и быть.
Только сказал — Ольга бросилась к нему, ткнулась лицом в его грудь и заплакала, причитая. Из всего, сказанного ею сквозь всхлипывания, понял одно: он, Василий Иванович, очень хороший, просто замечательный; она, Ольга, так и знала, что он поймет ее; он просто не имел права не понять!
Так искренне она благодарила, что Василий Иванович вдруг почувствовал, что, чего доброго, сам вот-вот слезу пустит, и он отстранил от себя Ольгу, сказал нарочно предельно сердито:
— А реветь сейчас и вовсе не к месту… О твоем проступке я соответствующему начальству доложу. — И добавил после продолжительной паузы, во время которой успел не только дотянуться до кисета, но и свернуть новую цигарку: — Конечно, если случай удобный подвернется.
Последняя фраза — явное свидетельство прощения.
А дальше разговор пошел и вовсе деловой. Оказалось, что Ольга не только спрятала от фашистов больного товарища, но и сообщила об этом кому-то, даже условилась с кем-то о том, что за ним приедут послезавтра ночью.
— Послезавтра? Ночью? — нахмурился Василий Иванович.
— Самой глухой ночью! — подтвердила Ольга, не понимая, почему у него вдруг испортилось настроение. — Вы своих полицаев ушлете…
— И почему все вы, девчонки, до ужаса просто смотрите на жизнь! — еще больше насупился Василий Иванович. — «Полицаев ушлете!..» Во-первых, всех я никак не ушлю. Во-вторых, оставшееся меньшинство и вовсе сон потеряет. В-третьих, а Зигеля и его свору ты вообще в грош не ставишь? Короче говоря, давай отбой. И передай, что явятся они лишь тогда, когда я позову. И куда — тоже мое решение будет.
Сказал это — словно отрубил, и ушел в свою горницу. Какое-то время было слышно, как он копошился там, не зажигая огня, потом скрипнула кровать, и все стихло.
Нюська и Ольга выждали некоторое время, стараясь не глядеть друг на друга: ведь им казалось, что они так хорошо все продумали…
Наконец Ольга спросила одними губами;
— Уснул?
— И вовсе ты не знаешь его, — тоже не шепотом, а шелестом ответила Нюська.
Василий Иванович действительно не спал, хотя сразу и лег на правый бок, хотя сразу и глаза закрыл. Он как бы заново выслушивал Ольгу, он искал единственную, наиболее безопасную тропку. Где она? Может быть, и вовсе рядом, а он пока не видит ее, и все тут…
И на парня того очень взглянуть хочется. Хотя бы одним глазочком…
Утром Василий Иванович встал как обычно, умылся, побрился, оделся в свое повседневное, дождался Генки, который каждое утро обязательно заходил за ним, и лишь тогда сказал, глядя на Ольгу:
— В воскресенье к самой ранней службе сам с тобой поеду.
Ольга все поняла правильно, а Генка онемел от изумления: пана Шапочника к богу потянуло?! К чему бы это? Смягчить свой характер пан начальник вознамерился или жестокость какую задумал? Говорят же люди, что пан Власик после каждого убитого по его приказу час поклоны бьет, вымаливает у бога прощение.
Генка давно пришел к выводу, что сейчас лучше всего быть полезным всем начальникам, поэтому, улучив момент, поделился своими мыслями с паном Золотарем. Тот долго и мучительно морщил лоб, потом все же сказал:
— Итак, пан Шапочник намерен один ехать в церковь. — Тут Золотарь посмотрел на Генку, убедился, что тот не смог разгадать его мыслей, довольно усмехнулся и снисходительно пояснил: — Пан Шапочник впервые куда-то собрался один. Будто бы — в церковь. А так ли это? Если нет, то зачем едет? Может, с кем-то тайно встретиться хочет? А где эта встреча может произойти? Только в самой деревне или в церкви. Отсюда и наша с тобой задача: заблаговременно самых верных людей и туда и туда подбросить, пусть они все видят, все примечают. А чтобы он ничего не заподозрил, избави бог его здесь, в Степанково, тревожить!
Как казалось Золотарю, он все предусмотрел, тонкие и прочные сети раскинул. И затаился, выжидая. Правда, погода и пан Шапочник несколько поломали первоначальные планы; с пятницы на субботу на смену морозу метель пожаловала, и Шапочник, чтобы ему удобнее ехать было, велел в воскресенье еще до света людей из Степанкова выгнать на очистку дороги от заносов. Не только велел, но и сам еще затемно в тех самых санях-розвальнях, которые по его приказу для него подготовлены были, по Степанкову ездил, почти у каждого двора останавливался или даже въезжал в него, чтобы крепким словом подстегнуть замешкавшихся. Самое потешное — сани полны сена, а он с племянницей на самом краешке саней притулились!
Накричался в это утро Василий Иванович — чуть голос не сорвал. Поэтому, когда люди ушли на работу, он молча тронулся следом. И так медленно ехал, что народ уже к работе приступил, а его все не было, как доложили пану Золотарю те два полицая, которых он в этот наряд выделил.
Всю дорогу молча ехал Василий Иванович, только увидев людей, разгребавших снег, приказал:
— Заранее скажи, когда ваших увидишь.
— Они самыми крайними будут, — ответила Ольга, зябко спрятав подбородок в облезлый воротник шубейки.
Действительно, когда цепочка людей из Степанкова уже оборвалась, сразу же за поворотом дороги, где мохнатые лапы елей почти нависли над ней, копошились в снегу еще шесть человек — четыре мужика и две женщины. По внешнему виду — самые обыкновенные мужики и бабы. И работали они в том же темпе, что и все прочие, невидимые отсюда.
