Такая это была компания.
Я остановилась неподалеку. Надо было заговорить с ребятами естественно и непринужденно, скрыть свою неприязнь. От того, как я заговорю с ними, многое зависит. Еще лучше, чтобы они сами заговорили со мной.
Я достала из кармана пачку и зубами вытянула сигарету, затем щелкнула зажигалкой, зажатой в вытянутой руке. И широким движением поднесла огонь к кончику сигареты. Я здорово сыграла завзятого курильщика. Рослый парень с помпоном сразу обратил на меня внимание. Небрежно, через плечо, он спросил:
— Ты что здесь делаешь?
— Жду приятеля, — небрежно ответила я.
Он отвернулся. Значит, поверил, что я парень. Значит, первое испытание я, можно сказать, выдержала. Через некоторое время он снова повернулся ко мне.
— Закурить есть?
— «Кемел» годится?
— Годится, — пробормотал он.
Я протянула ему пачку американских сигарет с одногорбым верблюдом на этикетке. Протянула не спеша, можно сказать, царственным жестом. И не успел парень поднести сигарету ко рту, как я щелкнула своим «ролленсом». Он закурил, и я почувствовала, что они смотрят на меня с интересом.
— У тебя отец плавает? — спросил он, имея в виду, где я достаю американские сигареты.
— Надо иметь голову на плечах, — ответила я, — и будет все. И «Мальборо» и «Филипп Морис».
— Конечно, — согласился со мной парень. — Конечно…
Тут остальные дружки как бы нехотя, вразвалочку потянулись ко мне. Я молча протянула им пачку. Также молча они вытянули по сигарете, я щелкнула зажигалкой. Шурик, тот, у кого спадали штаны, закашлялся, видимо, был новичок в курении. Худой, тонкогубый Генка курил нормально, при этом он смотрел на меня сверлящим холодным взглядом, и мне казалось, что он проник в мою тайну или вот-вот проникнет.
А вся компания уже дымила и была очень горда тем, что дымит. А я стояла — стоял! — в середине с независимым видом и время от времени сплевывала в сторону. Это у меня всегда здорово получалось на сцене.
Мы болтали о всякой всячине, болтали и курили. А тонкогубый Генка не сводил с меня своих сверлящих внимательных глаз. Чувствовал что-то неладное, и мне казалось, что он вот-вот разоблачит меня.
Вдруг он резко сказал:
— Ладно, до следующего раза!
— Что до следующего раза? — спросила я.
Он посмотрел на меня так, как будто все знал, и сказал:
— Наша приятная встреча.
Я не сдвинулась с места, хотя понимала, что он может ударить меня и остальные поддержат его. Они и без того были настроены воинственно. Но я не испугалась. Я подумала об Алике.
— Гуляй отсюда! — жестко сказал Генка.
А вот как раз «гулять отсюда» я и не могла, должна была оставаться здесь, чего бы мне это ни стоило.
— Не возникай! — глухо сказала я и зло — как только могла, зло! — взглянула в глаза Генке.
Хорошее словечко я нашла — «не возникай». Точное. Он замолчал. Отвернулся. И тогда, чтобы смягчить впечатление, я сказала:
— Может быть, пройдемся.
— Куда пройдемся? — тут же полюбопытствовал Шурик.
Я задумалась.
Приближалось время, когда Алик должен был выйти из студии и направиться домой. Я без часов чувствовала, что это время приближается, стучит невидимым маятником мне в виски. Надо было действовать. Я решила попробовать увести ребят от изостудии: разминировать путь, по которому пойдет Алик.
Я сказала:
— Хотите, проведу вас в театр?.. На вечерний спектакль.
Ребята переглянулись.
— У меня знакомый работает в театре… Все устроит.
Некоторое время ребята мялись, не решались. Но я чувствовала: соблазн уже запал в их сознание и теперь все зависит от Арсения. А он никак не мог решить для себя — ждать отмщения или идти в театр.
— А как же твой приятель? — вдруг вспомнил Генка.
— Перебьется, — отрезала я.
— Конечно, перебьется, — поддержал меня Шурик. Видно, ему больше всех хотелось пойти в театр.
Но Арсений еще не сказал своего слова. Он продолжал думать о моем Алике, чем-то досадившем ему и его друзьям.
— Ладно, черт с ним, — наконец сказал он. — Пошли.
— Пошли, — облегченно вздохнул Шурик и подтянул брюки.
Я почувствовала, что компания приходит к согласию. Только Генка молчал.
— Пошли. — Я выплюнула сигарету, прямо-таки выстрелила сигаретой. У меня это было хорошо отработано. — Тут недалеко.
И, не дожидаясь ответа, зашагала к театру. Арсений зашагал рядом со мной. Шурик и Генка сзади.
Мне под ноги попался камень. Я поддела его ногой, и он, кружась волчком, устремился вперед. Потом его поддел Арсений. Так, играя камешком, мы двигались к театру. Мы уже были на полпути от цели, когда я дернула за рукав длинного Арсения и спросила:
— А что вы здесь мерзли?
— Да поговорить надо с одним парнем. Он ударил мою сестру.
— Аллу?
Арсений удивленно посмотрел на меня.
— Откуда ты знаешь Алку? Ты учишься с ней в одном классе?
— Что-то вроде этого, — пробормотала я.
Я вдруг забыла, зачем я здесь, чего я сломя голову прибежала сюда из театра. Все мои мысли занял мой сын Алик.
Незнакомую мне девочку, чужую девочку ударил мой сын Алик, а удар пришелся по мне. У меня загорелась щека, как от удара, и сердце наполнилось тягучей горечью.
Я почувствовала, что бледнею. Хорошо, что на мне был грим и под гримом было не видно, как я бледнею.
«Он ударил его сестру. Он ударил девочку. Он поднял руку на женщину!» Все возмутилось во мне. Мне захотелось повернуться и уйти. Пусть расплачивается за свою гнусность. Но я мать — всепрощающая мать. Мне нельзя было уходить, я должна была играть свою роль. Свою самую долгую роль. Роль матери.
Я не знала, что мне делать. Растерялась. Ребята почувствовали мое замешательство. Переглянулись. Кудрявый Генка спросил:
— Не опоздаем?
— Нет, нет, — поспешно сказала я.
Конечно же, я проведу их в театр, раз обещала. Раз обещала, я их проведу.
На мне мой желтый паричок, мой верный шлем, в котором я каждый день выхожу в бой. Грим. На мне была личина мальчишки, но сам мальчишка исчез. Не захотел он, мой дорогой двойник, идти в бой из-за человека, который ударил. Не пожелал. И никакая сила не могла его заставить. Почему же я скрываюсь под чужой личиной? Из страха? От стыда? В одно короткое мгновение мой парик, грим, костюм мальчишки превратились в пустую шелуху. Я пришла защищать своего сына, а получилось, что я должна была держать за него ответ как мать. Я остановилась. Все трое тоже остановились.
— Я, конечно, не учусь с Аллой в одном классе, — сказала я, — с ней учится мой сын.
— Какой сын? — воскликнул Арсений. — Ты что, женат? У тебя дети?
Генка скривил лицо и отвернулся. Шурик захихикал. Они решили, что я неловко пошутила. И тогда я медленно подняла руку и стянула с головы парик. У ребят округлились глаза.
Они все еще не могли прийти в себя, а я тоже была ошеломлена, как после удара. Так мы топтались, одинаково растерянные, непонимающие, что произошло и как быть дальше.
Я почувствовала, что должна, обязана все объяснить им.
Я сказала:
— Понимаете, ребята. Я артистка. Артистка-травести. Я играю на сцене мальчишек… Вы, наверное, бывали в театре, видели Гаврика? Я играю Гаврика…
Ребята непонимающими глазами смотрели на меня. Я им говорила одно, они думали другое. Я не знала, что мне делать. Горечь все сильнее жгла сердце. Мысль о том, что мой сын поднял руку на девочку… на женщину, больно сверлила мое сознание. И вдруг я подумала, что эти мальчики тоже могли ударить меня, они не знали, что я женщина. Они видели мальчишку. Мальчишку! А перед Аликом была девочка, и никакого грима.
В какой-то странной неловкости трое мальчишек топтались вокруг меня. Я позвала их в театр. Театр не отменяется.
— Ребята, идемте! Сейчас уже самое время. До спектакля осталось десять минут… Десять минут до спектакля.
Ребята не сошли с места. Удивление, вызванное моим перевоплощением, сменилось смущением; взрослая женщина, мать врага проникла в их мир, узнала их дела. Засветила чувствительную пленку их мальчишеских тайн.
— Уже поздно, — сказал Шурик и подтянул свои злосчастные брюки.
— Дома ждут, — поддержал его Генка.
— Мы, пожалуй, не пойдем в театр, — буркнул Арсений. — Спасибо за приглашение. В другой раз.
— В другой раз, — пробормотала я.
Ребята пошли прочь, а я осталась одна. Я не бросилась за ребятами. Я знала, что они уже не пойдут к студии. Что-то иное, неожиданное и странное, заполнило в них ту пустоту, которую должно было заполнить возмездие. Я стояла оглушенная, не зная, куда идти, что делать. Город стал чужим, люди чужими, они шли мимо, не замечая меня, не обращая на меня ни малейшего внимания, словно не видели. Только натолкнувшись, ворчали: «Что стоишь на дороге!» — и шли дальше, как мимо дерева. И вдруг я услышала голос Алика:
— Мама, что с тобой? Что ты здесь делаешь? Почему ты в гриме? У тебя что-нибудь случилось?
Его слова долетали до меня глухо и невнятно. Не отвечая на вопросы сына, я быстро зашагала по улице.
