— Милые! Беру только цветами…
Тогда со всех сторон потащили букеты и завалили ими коляску мотоцикла.
Подполковник попрощался с харьковчанами, нажал педаль мотоцикла и умчался на свой командный пункт, оставив майора Глаголева устанавливать связь с войсками, входившими в город с севера, и представителями юродских властей.
В последний раз мы видели Прошунина и его орлов на Холодной горе. Полк опять наступал, пробивая дорогу на юг, Харьков лежал за спиной у полка — широкий, величественный, молчаливый, уверенный в своих защитниках. Подполковник, оглядываясь на него, с некоторой досадой говорил:
— Жаль, что не пришлось моим хлопцам погулять по Сумской!
Но по всему было видно, что мысли подполковника заняты уже другими делами, что Харьков при всей значимости этой победы для него — пройденный этап. Пять дней на войне — великий срок.
Командиры батальонов, только вчера получившие одновременно с Прошуниным ордена за Белгород, сражались за деревушку, носящую безобидное имя Минутка. На подступах к этой деревушке враг уже в течение нескольких дней оказывал дьявольское сопротивление. Взять Минутку и прилегающие к ней населенные пункты значило бы успешно решить важнейшую оперативную задачу, и вся дивизия с волнением глядела, как Южанинов, Рындин и Михневич прогрызают своими батальонами немецкий рубеж.
Речь шла о чести полка, и даже связные и выздоравливающие из санитарной роты выпрашивали у подполковника разрешение уйти в строй.
В строй пускали не всех, и это вызывало много обид, Обиженным оставался, в частности, комсорг батальона Руденко, боевой ветеран полка, начавший свой путь в батальоне рядовым красноармейцем, а теперь уже младший лейтенант. Он был ранен в голову еще у Белгорода, когда вел поднятую им роту в атаку с лихим кличем: «Даешь Харьков!»
С того дня его все еще Не пускают в строй. Он мирился со строгостью врачей, но вчера солдатам и офицерам полка вручили ордена, и на его долю пришлись сразу две награды — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Теперь Руденко категорически требовал, чтобы ему разрешили вернуться в родной батальон, но подполковник оставался непреклонен.
— Еще рано, — сказал он, — врачам виднее, чем нам с вами, когда вы будете здоровы. Посидите еще в санроте.
А мне Прошунин тихо шептал, так, чтобы не слышал Руденко:
— Вы думаете, я его не понимаю? Сам когда-то вот так же спорил, чтобы быстрее вернуться в полк! По-моему, это самое драгоценное, что у нас есть, — удивительное чувство семьи. У меня в санроте двадцать восемь выздоравливающих, Услать их в госпиталь нет никаких сил: боятся, что потом не удастся вернуться в полк, пошлют в какую-нибудь другую часть…
Большая дружная семья гвардейцев прошла дальний путь. Много за спиной у нее освобожденных городов и деревень, много битых гитлеровцев, много трофеев, много изумительных, смелых и неожиданных маневров, которые когда-нибудь будут описывать в специальных военных изданиях, и молодежь в военных училищах будет учиться по ним, как надо воевать.
Выйдет на кафедру преподаватель, вооружится указкой и скажет, показывая схему:
— Итак, вернемся к операции «Черной Поляны», являющейся одним из удачных примеров прорыва долговременной оборонительной линии…
Или пригласят в аудиторию возмужалого воина с серебряными нитями в волосах, одного из тех, кто сейчас комсомольцем дерется на окраинах Минутки, пригласят и попросят рассказать о битве за Харьков. И заслуженные военные теоретики будут внимательно слушать его и делать выводы, которые войдут в их ученые труды.
* * *
От автора. Мы не виделись с Прошуниным пятнадцать лет. И вдруг столкнулись лицом к лицу в коридоре кисловодского санатория «Красные Камни», Навстречу мне шел высокий статный человек с пулевым шрамом на лбу. Он был одет в штатский костюм солидного покроя. Прошунин? Не может быть!.. Но это действительно был он. Пятнадцать лет прибавили ему морщин и седины в висках, замедлилась походка, но глаза его были все те же — молодые, веселые, и душа не постарела.
Мы долго разговаривали о былом. Оказывается, Прошунин довел свой полк до самого Берлина, Правда, он чуть не отдал душу на ближних подступах к этому юроду: там он получил очередное тяжелое ранение. Но полк дошел до конца, до самою конца пути, который простерся от Сталинграда до Берлина.
А потом… Потом Прошунин, как и многие миллионы его соратников, снял военную форму и вернулся к мирному труду. Он стал председателем Ставропольского облисполкома. Недавно он уехал за границу — работает в одном из наших торгпредств.
29. VIII, 23 ч. 50 м.
Это было ранним утром 23 августа. Харьков был только что освобожден от гитлеровцев, и мы шли по свежим следам врага. Город был нам хорошо знаком: до войны довелось здесь жить и работать, и мы поспешили к дому, где помещалась когда-то редакция газеты «Коммунист», в которой печатались наши рабкоровские заметки. Наверняка это помещение гитлеровцы использовали для того, чтобы разместить в нем редакцию своей газеты, и нам, журналистам, хотелось поглядеть, как выглядело гнездо гитлеровской пропаганды.
Мы не ошиблись. У дверей висела вывеска: «Харькiвъянинъ». Минировано или не минировано? Кто его знает… Но вряд ли все-таки фашисты в той спешке, с которой они покидали город, успели это сделать. Мы рискнули и, разыскав черный ход, быстро пробежали по знакомым коридорам. Все двери были распахнуты настежь. На столах валялись недоправленные гранки, рукописи. В шкафах мы нашли подшивки газет, издававшихся фашистами в украинских городах, книги, брошюры, гонорарные ведомости, в которых расписывались предатели, сотрудничавшие в грязном фашистском листке, и бланки редакции. На этих бланках, кстати сказать, мы и пишем теперь свои корреспонденции — бумага неплохая, немецкая…
Мы с ходу сгребли подшивки фашистских газет и завалили ими свой вездеход, чтобы потом, на досуге, разобраться в них — тогда было не до этого. Вчера и сегодня мы, наконец, перелистали эти газеты. В них действительно можно найти много поучительных материалов. Это зеркало той страшной, придушенной жизни, которой жила Украина при гитлеровцах, которой все еще живут многие миллионы украинцев по ту сторону фронта.
Прочтите некоторые выписки из этих чумных фашистских листков. Они не требуют никаких комментариев. Мы приводим их с точным соблюдением стиля авторов.
Грабеж
«Приказ о молокосдаче на 1943 год.
Каждое крестьянское хозяйство и каждый владелец коровы обязан сдавать все молоко, оставляя наиболее экономно для собственных потребностей лишь минимальное количество.
Каждому крестьянскому хозяйству и собственнику коровы приходятся такие количества сдачи молока, как минимальная обязанность:
1. При содержании одной коровы в 1943 году сдать 600 литров молока при средней жирности 3,8 %.
2. При содержании второй коровы и каждой дальнейшей сдавать с каждой другой и дальнейшей коровы в 1943 году 900 литров молока при средней жирности 3,8 %.
Кроме того, те собственники коров, которые не выполнили в 1942 году план молокосдачи, должны довыполнить недоданное количество во втором и третьем кварталах.
Расход молока и молочных продуктов путем контрабандной торговли и обмене на еженедельных базарах и т. д. строго запрещается.
Я подчеркиваю еще раз, что при невыполнении собственником коровы его обязательной сдачи корова будет отобрана.
Сельскохозяйственный комендант».
(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 21 апреля 1943 года.).
«Ко всем крестьянам и крестьянкам Константиноградского района.
Зима, которая рано положила конец полевым работам 1942 года, уже минула… И теперь надо понатужиться, чтобы достойно разрешить вопрос с питанием Немецкой Армии и украинского населения… Мы переживаем тотальную войну, и тот, кто не отдает ей всей своей энергии, всех сил, — тот есть вредитель относительно своего, а также немецкого народа. Как к вредителям, к таким людям я и буду относиться. Использование всей рабочей силы является безусловной необходимостью.
Невозможного нет. Невозможное надо сделать возможным. Итак, за работу! Как посеешь, так и пожнешь.
Крайсляндвирт Меггерс».
(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 24 апреля 1943 года.).
«К населению Константиноградского района.
Несмотря на мои приказы о молокосдаче, которые объявлялись в газете и отдельными листовками, некоторые граждане к молокосдаче не приступили, кое-кто сдает очень мало (1–2 литра в день), и есть даже такие граждане, которые занимаются фальсификацией молока путем снятия вершков, разбавления его водой и т. п.
