именно? Корку хлеба? Или немного жирку, сваренного до идеальной кондиции? Или кусок сала? — подтрунивал над ним снабженец.
— Нет, — Альфред посмотрел на него. — Вообще-то я думал о пончиках.
— Пончиках? — бывший обувщик проводил уходившего профессора долгим взглядом.
Все эти формулы и теоремы настолько затуманили мозги профессора, подумал Островский, что он окончательно спятил.
— Я сегодня работаю на путях, в ночную смену, — доложил Альфред блокфюреру Паничу.
— Вы? — Панич удивленно поднял брови.
— А почему нет? Что странного в том, что я тоже решил поработать?
— Да нет, ничего. Просто… — Это чистое самоубийство, подумал про себя блокфюрер. Но время от времени люди шли на это. — До свиданья, профессор. Да поможет вам Бог.
— Спасибо, Панич. Его помощь мне понадобится.
Блокфюрер сделал у себя пометку, что койка 71 освободилась.
В дверях Альфред обернулся, понимая, что видит свой барак в последний раз. Согбенные тщедушные призраки, только кожа да кости. Прощайте. Только завершенность ведет к пониманию. Завтра они в этом убедятся. Нам известны только фрагменты, отдельные кусочки и части того, что позволяет нам увидеть вселенная. Остальное плавает вокруг. В неопределенности.
Ist das wirklich so? Он улыбнулся и шагнул в ночь.
Блюм сидел на краешке койки и наблюдал за спящей сестрой.
Он положил руку ей на плечо, ощущая ровное дыхание, мерную работу легких, и думал, насколько далеко отсюда она находилась сейчас, в своих снах. Где-то в безопасном месте, где не было этого вездесущего запаха смерти. Он погладил ее по щеке.
Ямочки.
Натан напомнил себе, ради чего он оказался здесь. Зачем он вернулся в страну, о которой у него оставались лишь самые жуткие воспоминания. Почему он натянул на себя эту полосатую робу, проник в зловонную яму и, может статься, примет мученическую смерть, если обнаружится, кто он и зачем сюда пробрался.
Теперь он знал: не ради того, чтобы помочь своей новой родине выиграть войну. И даже не ради того, чтобы отомстить немцам, лишившим его родителей.
Нет.
Для того, чтобы избыть давно мучивший его стыд перед теми, кого он оставил. Отдать долг тем, кого он покинул.
Он с любовью смотрел на лицо спящей сестры, понимая, что ему чудесным образом посчастливилось уплатить свой долг.
Он ощутил душевный подъем.
На одном из первых своих концертов Лиза исполняла отрывок из оперы Глюка «Орфей и Эвридика». В ней рассказывается об убитом горем отчаявшемся влюбленном, который осмелился спуститься в подземное царство, населенное призраками и мятущимися душами. Очаровав игрой на лютне Цербера, сторожевого пса с тремя оскаленными мордами, и растопив холодное сердце самого Аида, он получает разрешение вывести возлюбленную Эвридику в мир живых.
— Что бы ни произошло, ты не должен оглядываться, — таково было единственное условие Аида.
В каком-то смысле Блюм отождествлял себя с мифическим музыкантом. Он позволил заманить себя в мир мертвых, дважды обманул смерть, прошел через тюремные заслоны, пока прекрасная музыка не привела его к ней.
И на этот раз он ее не оставит.
Она, а не формулы какого-то там профессора, — вот в чем состоял промысел Божий.
— Лиза, — зашептал он, сжав ее плечо. — Просыпайся.
Вздрогнув, Лиза зашевелилась и улыбнулась, увидев рядом Натана.
— Мне приснился страшный сон, — сказала она. — Мы снова были в Кракове. Я пряталась на чердаке в папином ателье. Ты помнишь, как мы любили там играть между рядами шляп и манекенов?
— Помню.
— Только на этот раз меня заперли. Было темно, и я не могла ни до кого докричаться, мне стало страшно. И тогда я начала играть. Почему-то у меня оказался кларнет. Я играла все громче и громче. Мне казалось, что меня никто никогда не услышит, что я останусь там навсегда. А потом пришел ты. Ты как-то пробрался и спас меня, Натан.
— Знаю, я сам примерно о том же сейчас думал. Похоже на то, как это случилось сегодня, — улыбнулся он.
— Но у нас же все получится, Натан? — Лиза повернулась к нему.
— Да, обязательно.
— Нет, правда. Ты можешь сказать мне все как есть. Потому что я не пойду, если из-за меня тебе будет угрожать опасность. Я лучше умру. Натан, я…
— Тихо, — он сжал ее руку. — Никто не умрет. Ты помнишь клятву, которую я дал папе, когда он хотел тебя бросить в окно?
— Ты мне сам рассказывал, — улыбнулась Лиза. — Я была младенцем.
— Так знай, что моя решимость сдержать ее только окрепла. Да, у нас все получится. Обещаю. — Он глянул на спавшего рядом мужчину. — Возьми вот это. — Он надел на нее шапочку, надвинув ее поглубже, до бровей. Потом испачкал руки в пыли и слегка вымазал ее щеки. — Ты похожа на крутого паренька.
— Сомнительный комплимент, Натан.
— Может быть. Но сегодня это спасет тебе жизнь. Все, пора идти. — Он помог ей подняться. Сердце его учащенно забилось. — Пойдем.
Авиабаза «Ньюмаркет», Англия
Стросс инструктировал экипаж, готовый к взлету, когда прямо на летное поле вышел радист и вызвал его к телефону. Стросс поспешил к связистам.
Из Вашингтона звонил Донован.
— Ну что, Питер, наш час пробил? — начал глава УСС.
— Так точно, сэр.
— Я уверен, что ты сейчас как на иголках. Есть новости?
— Нет, только то, что я вам докладывал. Блюм в лагере. Экипаж готовит летный план. У нас будут отвлекающие рейды на Гамбург и Дрезден. Партизанская атака начнется как запланировано, через пять часов.
— Ты хорошо поработал. Тебе стоит гордиться собой, независимо от исхода дела. Я звоню, чтобы пожелать тебе удачи.
— Спасибо, генерал.
— Как это сказать на иврите, капитан?
— Бехатцлахах, сэр, ответил Стросс. — Буквально значит «в успех».
— В успех? Знаешь, лучше ни на что не надеяться. Слишком многое может пойти не по плану. А в нашем случае особенно. Мы оба знали с самого начала, что шансы на успех весьма призрачны.
— Понимаю, генерал. Но я все же верю, что мой человек нас всех удивит.
— Новость, более радостную для президента, мне сложно представить. Так что давай все же не будем оставлять надежду.
— Благодарю, сэр. Я это ценю.
— Бехатцлахах, капитан, — с трудом выговорил начальник УСС. — Черт, легче было бы сказать мазлтов.
Стросс засмеялся.
— Да. Посмотрим, чем все кончится. Осталось совсем немного.
— Я у себя. Буду ждать новостей.
— Да, сэр. Я доложу вам, как только что-нибудь станет известно.
Стросс положил трубку. Сердце гулко билось, и ему трудно было с этим справиться. Но у него было хорошее предчувствие. Черт с ними, с обстоятельствами, улыбнулся он. Что-то подсказывало ему, что сегодня ночью они
