— Майор! Зайди сюда.
На пороге появился майор Кирьянов, прохрипел густым басом:
— В чем дело?
— Посмотри, — Бутенко указал на стол.
Майор подошел, стал смотреть, ничего не понимая. Бутенко пояснил:
— Это знаешь что? Это он собрал посылку матери, сестре и брату.
Майор поднял за уголок салфетку, взглянул на Гурина, улыбнулся мягко, обернулся к Бутенко:
— А ты разве не знаешь? У него ж родственники богачи: одеты, обуты, едят сытную пищу. Им только и не хватает салфеточек, чтобы вытирать жирные губы и пальцы. Едят же они сало с салом! — рокотал майор, издеваясь над гуринской затеей.
— Нет, ты послушай, что он говорит! — всерьез сердился капитан. — Говорит: неудобно брать вещи, они, мол, чужие. А? Мать, брат, сестра сидят дома голодные, холодные, раздетые по милости немцев. Сам он голодал и страдал от тех же немцев. Немцы его ограбили, дважды продырявили самого, ограбили и разорили его страну, — а он!.. Фашисты еще лютуют, они еще мучают в лагерях наших людей, угнанных в рабство, пленных, они еще стреляют в нас самих, а он, едва ступив на вражескую территорию, уже устыдился своих действий! Ему неловко, видите ли, трогать чужие вещи! А мы и не трогаем чужое.
Майор потер пальцами лоб, словно что-то мучительно соображал.
— Да конечно же неудобно, черт возьми! И тебе, капитан, неудобно, хоть ты и храбришься и правильно рассуждаешь, и мне, и ему. Не привыкли мы к этому, и хорошо, что не привыкли. Да и дыры наши этим не залатаешь… — Майор взглянул на Гурина, на Бутенко. — Все верно: мы сюда пришли не завоевателями чужих земель, мы сюда пришли не по своей воле, мы пришли б эту проклятую Германию не обогащаться, не грабить, а вернуть награбленное у нас, — сказал и задумался. — Вернуть?.. Ни хрена мы не вернем, разве можно вернуть миллионы замученных и убитых, разве можно вернуть все сгоревшее в огне, взорванное, разоренное?.. Дотла выгреби теперь мы эту Германию — и тогда сотой доли не восполнить того урона, который они нам нанесли. Мы, черт возьми, пришли сюда, чтобы задушить эту страшную чуму — фашизм и остановить, прекратить, избавить человечество и наш народ прежде всего от уничтожения! Идите сюда, — майор кивнул им головой и направился к двери. В гостиной он прошел в угол и остановился перед огромной белой вазой, расписанной золотом, взял листок, лежавший на подставке. — Читайте!
Гурин взял этот листок и прочитал крупный текст, напечатанный типографским способом:
ОСТОРОЖНО!
МУЗЕЙНЫЙ ЭКСПОНАТ.
ПОДЛЕЖИТ ВОЗВРАТУ В
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ.
№ 4236/ф.
Не удовлетворившись этим, майор обнял тяжелую вазу, пыхтя приподнял ее, кивнул капитану:
— Помоги!
Тот подскочил к нему, и они вдвоем опустили вазу на ковер. Потом майор перевернул ее набок, ткнул пальцем в дно вазы, приказал:
— Читай!
Гурин нагнулся и прочитал голубую надпись:
Фарфоровый завод им. Ломоносова.
Ленинград.
Бутенко, боднув Гурина головой, тоже нагнулся, прочитал и засиял радостно глазами, будто родственника встретил:
— Ох ты, едрит твою!.. Это же надо!..
— Этого тебе достаточно? — спросил майор и приказал: — Поставьте вазу осторожно на место.
Гурин и Бутенко водрузили вазу на подставку и, отряхнув руки, стояли возле нее. Капитан смотрел на вазу и качал головой, а Гурин, потупясь, кусал губы, не смея ни заговорить, ни уйти.
— Вот так-то, — сказал майор. — А насчет посылки… Завтра сходи к старшине и подбери у него из трофейного барахла — то ли матери, то ли ребятишкам… И пошли. Дано указание — выделять из захваченных трофейных складов…
Но утром Гурина вызвали в штаб батальона. Комбат взглянул на него, подергал носом — улыбнулся.
— Придется тебе, Гурин, в командировку смотаться, Опыт у тебя уже есть…
— В Дразикмюле? — догадался Гурин и почему-то так обрадовался, будто его отпускали домой на побывку.
— Да, приведешь сюда разведчиков.
— Хорошо, — сказал он, а сам уже представил, как забежит к своим бывшим хозяевам, как удивится его появлению пани Барбара, как смущенно улыбнется Гертруда и как бросится ему на шею большеглазая Луция.
Дома, собираясь в дорогу, Гурин так торопился, словно боялся, что вот-вот отменят его командировку.
— Обязательно зайди к нашим хозяйкам, передай привет, — сказал капитан.
— Эх! — крякнул майор ему в ответ. — Наивный ты человек, капитан! Неужели же не видишь, как спешит, как воспрянул весь?.. Думаешь, это он радуется встрече с лейтенантом Исаевым? Как бы не так!
Гурин смутился и, чтобы скрыть свое смущение, взглянул на майора, улыбнулся: «Мол, знаю ваши шуточки, и эти подковырки на меня совсем не действуют». А тот не унимался и уже всерьез добавил:
— Зайди, зайди, конечно… Передай привет.
— Ладно, — пообещал Гурин. — Если будет время…
Капитан подмигнул ему и показал глазами наверх.
Гурин догадался: капитан приглашал в гардеробную взять что-нибудь для подарка.
— Явишься с пустыми руками — неудобно же, — сказал ему Бутенко наверху. — Одно дело взять было бы негде, а то вон сколько, выбирай. — И сам пошарил по вешалкам, по шкафам, нашел блузку, растянул ее у себя на груди, прикинул — хороша ли, скрутил, как бумагу, в трубку, протянул Гурину: — Возьми. Отдашь пани Барбаре, скажешь — от капитана Бутенко. А девкам возьми вон по платью — рады будут.
Гурин так и сделал. Сложил все вместе, завернул в тугой сверток и уже в дверях вспомнил:
— А что же мы старика забыли?
— Да… — Капитан быстро метнулся обратно к вешалкам, быстро сдернул темно-синюю из толстого мягкого сукна пижамную куртку. — Во! Самый раз старику!
Не прошло и часа, как Гурин, уложив паек и подарки в вещмешок, уже шагал по улицам Ландсберга в восточную сторону. «Хорошо бы, повезло с попутными так, чтобы завтра уже быть на месте!» — мечтал он, возбужденный предстоящей встречей.
На окраине города увидел нашу пятитонку и трех военных поляков возле нее. Они грузили какие-то ящики и, закончив работу, стали быстро рассаживаться по местам: двое нырнули в кабину, а третий в зеленой шинели и в четырехугольной конфедератке — фуражке, похожей на конверт, с жестяным орлом на переднем уголке, ступил на колесо и полез в высокий кузов. Когда Гурин подошел, он уже мостил себе в кузове сиденье — ровнял на ящиках плащ-накидку.
— Эй, пан! — крикнул Гурин ему. — Можно с вами подъехать?
Занятый своим делом, поляк не услышал его, а машина уже взревела мотором — вот-вот тронется. Гурин вцепился руками в задний борт, встал ногами на брус, готовый одинаково быстро и спрыгнуть на землю и влезть в кузов.
Назвать бы поляка по званию, да не знает он, что означают лычки на его погонах, и Гурин снова крикнул:
— Эй, пан! Можно с вами подъехать?..
Наконец поляк обернулся и на чистейшем русском языке спросил:
— Ты меня, что ли? Да садись! Какой я тебе пан? — И вдруг кинулся к Гурину, схватил его под мышки, потянул в кузов. — Вася! Друг мой! Откуда?
Гурин вгляделся в «пана» и не поверил глазам своим:
— Коля? Хованский? Поляк?
— То напевне так! — гордо произнес тот, как взаправдашний поляк. Машина тронулась, и они, смеясь, повалились на ящики. — Какими судьбами? Откуда? Куда?
— А ты? Как ты вдруг так «перевернувсь»? — кивнул Гурин на его фуражку с орлом.
Вопросы посыпались, как из скорострельного пулемета, — отвечать не успевали, только спрашивали и спрашивали да били друг друга то по плечу, то по коленке. Наконец немного поостыли, угомонились. Хованский осмотрел Гурина, спросил:
— Не пойму: вроде с виду офицер, а погоны сержантские.
— Должность офицерская. Комсорг батальона!
— О! — загудел Хованский. — Скоро офицером будешь!
— Да ну! — отмахнулся Гурин, а у самого сладко-сладко заныло под ложечкой. — А ты? Говорил: из русских князей, а оказалось — польский граф?
— Не говори!.. — засмеялся Хованский. — Помогаем братьям-полякам создавать свою армию.
Увлекшись разговором, Гурин чуть в другую сторону не уехал. Увидел — не туда свернули на развилке, вскочил, забарабанил в кабину. Машина остановилась, они крепко обнялись с Хованским, потом молча посмотрели друг другу в глаза, переморгнулись, и Гурин спрыгнул на обочину. Долго стоял, смотрел вслед уходящей машине. Пока не скрылась — он все махал Хованскому, который отвечал ему поднятой конфедераткой.
«Удивительные вещи случаются на войне!.. — загрустил вдруг Гурин. — Потеряешь товарища в этой коловерти, думаешь — навсегда. И вдруг — встреча, словно по одной тропке ходим. Встретишь — и снова в разные стороны…»
Вышел Гурин за развилку дороги, прошел немного, стал ждать попутных машин. А их, как нарочно, ни одной в его сторону. Пройдет он немного, оглянется — никого. У развилки еще какое-то движение было, а теперь, когда поворот тот скрылся за горизонтом, совсем обезлюдело шоссе. Даже жутко сделалось: ни живой души, как в пустыне. Глянул в одну сторону — бетонка строгой лентой прорезала лес и уперлась в самое небо, глянул в другую — та же картина. И он один — маленький и беззащитный — стоит в самом низу на этой огромной ленте, повисшей от неба до земли, стоит, будто гномик на великанских качелях…
