— Вот так, дорогой Митяй, в лишениях и борьбе не угасала наша любовь…
Иван Иванович повертел перед собой банку с багульником.
— Завтра день моего рождения, так женушка заранее поставила кустики в воду, чтобы и зимой порадовать меня живыми цветами…
«Эх, была не была!» — решился Митя.
— А я зачем к вам пришел-то, Иван Иванович…
Блохин как будто только этого и ждал.
— Давай выкладывай!
— Да вот случилось… С одним парнем разговор затеял про это… про любовь!
— Эва, куда вы хватили! — засмеялся Блохин. — И что же?
Митя развел руками.
— Вроде бы ни к чему она сейчас, времена неподходящие… Любовь можно отложить до мировой революции.
— Кто из вас до этого додумался? — серьезно спросил Блохин.
— Парень тот!..
Иван Иванович поднялся и, как всегда прихрамывая, зашагал по комнате.
— Передай тому парню, что он дурак. Я не откладывал, хоть время вон какое было… Мать честная, про печку-то я и забыл!
Он проворно прошел на кухню, но скоро вернулся, возобновил беседу:
— Смех и грех с вами, ребята!.. Ты знаешь, Сергей Лазо фронтом командовал и любил. Подругу жизни он в боевых походах повстречал… А ты знаешь…
С минуту Блохин ходил молча, что-то вспоминая, затем переставил портрет Ленина с этажерки на стол. Ильич в кепке. Один глаз чуть прищурен, на губах едва заметная улыбка.
…Однажды по Енисею небольшой пароходик тянул баржу с политическими заключенными. На какой-то пристани на баржу загнали новую партию арестантов. В тот же вечер один из них поведал окружившим его товарищам такую историю… В далеком сибирском селе Шушенском отбывал ссылку Владимир Ульянов. Думая о судьбах революции в России, о счастье для всего трудового люда, он не чуждался и своего личного счастья. В те годы молодой Ульянов хлопотал перед полицейскими управлениями о том, чтобы из Уфы в Шушенское перевели административно-ссыльную Надежду Крупскую. После долгой волокиты полицейские чиновники переезд разрешили, но поставили условие: бракосочетание должно состояться немедленно по прибытии невесты в Шушенское, иначе она будет отправлена обратно…
Слушая Блохина, Митя представлял себе молодого Ильича. Сходство с портретом, наверное, очень большое. Говорят, что раньше, при старом режиме, все молодые люди носили усы и бороду… Владимир Ульянов и Надежда Крупская идут под руку в сопровождении друзей в церковь. Все ждут торжественного момента, но священник отказывается совершать обряд венчания потому, что у жениха и невесты нет обручальных колец… Свадьба расстроена. Жандармы уже поговаривают об отправке Надежды Крупской в Уфу… Выручил какой-то ссыльный, он из меди или бронзы сделал два кольца…
— Ты и об этом тому парию расскажи! — посоветовал в заключение Блохин.
В коридоре, прощаясь с Иваном Ивановичем, Митя откровенно сказал:
— Дурак-то — я, а не тот парень!
— Об этом, Митяй, я еще вчера догадался… Приходил ко мне твой спорщик.
— Федька приходил?
— Может, и Федька. Сам знаешь, кто о тебе беспокоится.
— Тогда я к нему!
Митя потянулся к дверной ручке, но не взялся за нее.
— Еще дельце, Иван Иванович!.. Костю Кравченко мы думаем в комитет ввести. Он — ничего парень, держит линию!
— А что же! Такого можно запрягать, потянет! — Блохин отечески похлопал Митю по плечу. — Иди выспись перед поездкой!
С крыльца были видны тусклые огни станционных фонарей. Пурга еще не утихла. В распахнутой шинели Митя пошел навстречу ветру…
У Комогорцевых избушка в одну комнату, тут все: и кухня, и горница, и спальня. Русская печь занимала половину жилья и выглядела, как большой пароход на мелководной реке. Едва войдя в избу, Митя заметил перемену. Хозяева не зажигали лампы, ее заменял очаг, устроенный на одном краю печки-великана. Смолевые полешки с треском горели, освещая бедное убранство рабочей квартиры. Немного пахло дымом. Как видно, с наступлением сумерек стол передвинули ближе к огню. Федя уткнулся в книжку, его мать пришивала заплаты к рукавам старой рубахи.
— Вечер добрый! — приветствовал их Митя, стряхивая снег с шапки.
— Здорово, если не шутишь! — ответил Федя и вылез из-за стола.
Друзья отошли в угол и сели на Федину холостяцкую кровать. Свет очага, как ни силился, сюда не доставал. Закурили. К древесному дыму прибавился махорочный. Разговор вели вполголоса.
— Говори, долговязый, был в Осиновке?
— Даже два раза!
— Слава богу, на человека стал походить! Сказал ей?
Митя покачал головой. Федя притворно вздохнул, сбросил с постели котенка, придвинулся ближе к собеседнику.
— Не знаешь, как объясниться? Я тебя научу! Повторяй за мной. В настоящий текущий момент жить без вас, извините, без тебя не могу! Ставлю вопрос ребром: выходи за меня замуж!
— Трепло ты! — Митя отвернулся. — Может, я совсем ей не нужен такой! Ты подумал об этом?
— Подумал! Тогда головой в прорубь — и всему делу конец!
— Прощай, пустобрех! — Митя вскочил, потянулся к подоконнику за шапкой.
Федя обнял товарища, насильно усадил его на кровать.
— Не дури, Митенька! Мне со стороны виднее. Нужен ты ей. У кочегара душа чистая, сердце горячее. Ладно, не говори ей ничего. Будь таким, какой есть, и она заметит тебя… Еще свадьбу сыграем. Эх, и потанцуем!..
Митя улыбнулся, показал здоровенный кулак.
— Ну, попляшем! — поправился Федя.
Из очага с сильным треском, похожим на выстрел, вылетел и упал на пол горячий уголь. Федя придавил его ногой и перевел разговор на другое.
— Видишь, у меня сапоги почти новые стали!
В полумраке они действительно казались добротными. Федя нашел на чердаке отцовские поношенные сапоги с мало-мальски уцелевшими подметками, присоединил к ним свои и умудрился из двух пар смастерить одну. В починенных обутках он надеялся обмануть зиму, в минувшее воскресенье уже обновил их — ходил проверять заявление на Сеню Широких. После обедни повидал в церковной ограде Лену.
— За такой бы я сам хоть в церковь, хоть в монастырь кинулся.
Девушка оказалась боевой и разговорчивой. Вовсе она не хочет петь на клиросе, это ее отец заставил. Он человек верующий, состоит в церковном совете. Заявление было без подписи. Федя показал его Лене. «Это мой батька писал», — сказала она. Клубочек разматывался все больше и больше. Лена в веселом смазчике души не чает, отец не прочь назвать работящего парня зятем, но закавыка в том, что Сеня состоит в комсомоле и не носит креста на шее. Регент часто ходит к отцу Лены, уговаривает его записать дочь в соучраб, это поможет ей найти место в жизни. Не он ли научил папашу настрочить заявление на Сеню? Задумали поймать двух зайцев: смазчика оторвать от комсомола, а Лену оставить в церковном хоре и втянуть в соучраб. Пока Федя секретничал с Леной, Сеня стоял около толстого тополя на карауле.
Вечером Федя набрался храбрости и заявился в дом набожного отца Лены.
— И, конечно, получил по шее? — спросил Митя.
— Как бы не так! Я этого святошу на бога взял: «Ты, папаша, заявление писал?» Он отпирается. А я ему: «Твоя рука! Ты на почте служишь, таким почерком извещения пишутся, сам видел!» Тогда старикан сознался и понес чепуху насчет того, что он заботится о чистоте комсомольских рядов. Тут я сбавил тон и говорю: «Большое спасибо, что помогли нам, мы этого смазчика живо на чистую воду выведем, в два счета из ячейки выгоним!» Святоша даже просиял от радости…
— Заварил ты кашу! — сказал озабоченный Митя.
— Не горюй! Мы, большевики, и не такую кашу расхлебывали! Пусть церковники уши развесят, а мы Лену из хора вытащим и в комсомол втянем. Я Сеньке твердое задание дал!
Весь разговор слышала женщина за столом. Она скомкала и бросила Феде заштопанную рубаху.
— Все о других хлопочешь! А когда сам в дом молодуху приведешь? Когда я внучат нянчить буду?
— Скоро, мама! — Федя развернул рубаху. — Вот фрак уже готов, сапоги у меня со скрипом. Давайте по такому поводу выпьем чайку!
От чая Митя отказался. Свернул цигарку и отправился домой…
События последних дней измотали его. Сидя за столом, он положил голову на руки. Глаза слипались, свеча перед ним двоилась, троилась… Стало много маленьких мигающих огоньков… Вся церковь в огнях. Митя и Анна идут под венец. Священник требует обручальные кольца, а их нет. Лицо священника очень знакомо. Это же Федя-большевичок, он смеется: «Зачем в церковь, ячейка тебе комсомольскую свадьбу устроит…» Открыл глаза, стряхнул дремоту, огляделся. На комоде шкатулка, в ней лежат два золотых кольца. После гибели отца было много голодных дней, но мать все-таки не продала кольца, хранит память о муже, о молодости, о любви… Глаза снова смыкаются… По большой реке плывет баржа, одни арестант хочет что-то сказать, но не может, и заплакал. Почему баржа с колесами? Они стучат, как у дрезины. Со скалы кто-то стреляет… Митя вздрогнул, поднялся из-за стола, начал укладываться в постель. А ружье все еще висит. Когда выбраться на охоту? Федя рассказывал о каких-то двух зайцах… Вот если бы стрелявший со скалы не промахнулся, сегодня не пришлось бы говорить о любви и мировой революции.
