— В трехстах метрах впереди прямо по фронту стрелковая цепь противника! — раздается из динамика. — Огонь бризантными снарядами и из всех пулеметов!
Гремят двести пулеметов и сотня орудий. Все шестнадцать рот полка растянулись в линию. Первый ряд одетых в хаки солдат падает, но их место занимают другие, словно вставая из земли, строятся в боевой порядок и идут вперед.
Артиллерия позади нас пристреливается. Атакующие исчезают среди огня и свистящей стали. Кажется, горит даже небо. Под гусеницами гибнет все живое. Кое-кто из солдат противника ныряет в окопы. Когда мы замечаем их, то останавливаемся над окопом и ездим взад-вперед, пока кричащий в окопе солдат не оказывается раздавлен. Этот недолгий, кровавый бой не будет даже упомянут в ежедневной сводке, он очень незначителен, хотя стоил жизни нескольким тысячам людей. Нет, простите, не людей, всего-навсего солдат. Они не имеют отношения к человечеству.
Теперь мы движемся прямо на северо-восток и оказываемся на шоссе Смоленск — Москва. Прямое, как струна, оно идет по лесам и болотам, через реки, плавно огибая небольшие городки. Мы догоняем бесконечную колонну пехотинцев и артиллерии на конной тяге. Моторизованные части уже впереди; это видно по подбитым машинам, валяющимся по обеим сторонам дороги. Мы проезжаем место, где одним ударом был уничтожен целый полк.
— Фугасные мины, — спокойно говорит Старик.
Эти убийственные штуки, выпускаемые из тяжелых минометов, буквально вырывают легкие у своих жертв. Полк лежит в полном порядке. Ротами и взводами. Они словно бы получили приказ: «Пасть мертвыми!»
В лесу осталось стоять одно дерево с оголенными ветвями. На него забросило дохлую лошадь.
— Надеюсь, эта война скоро кончится, — говорит Барселона. — Если она затянется, конца не будет изобретениям такого адского оружия.
— Она может затянуться настолько, что станет нечем стрелять, и придется сражаться дубинами, — высказывает догадку Малыш. — Хорошо, что я не слабак.
Вялый, сумрачный туман опускается на все толстым саваном, напоминая нам о смерти. Пехотинцы идут по шоссе колонной по одному. Они спят на ходу. У старых солдат это хорошо получается. Туман тянется с болот, он очень густой. Видимость от силы метр. Разглядеть можно лишь торсы идущих солдат. Там, где шоссе понижается, они исчезают полностью и внезапно вновь появляются на подъеме. Мы едем с открытыми люками. Водители ничего не видят, их приходится направлять по радио. Для наступающей армии нет ничего хуже тумана. Мы постоянно ожидаем встречи с противником. Русские могут атаковать и прикончить нас перочинными ножами раньше, чем мы обнаружим их появление.
Перед нами сталкиваются три танка. Один валится на бок, и тут же раздается крик:
— Вредительство! Трибунал!
Смятение распространяется далеко вглубь.
Упавший танк раздавил двух солдат. Едущий навстречу нам грузовик люфтваффе тормозит, его заносит юзом; и он сметает с шоссе целую роту. Пехотный офицер и лейтенант люфтваффе ожесточенно ссорятся.
— Вы поплатитесь за это головой! — истерически кричит летчик. — Терпеть этого люфтваффе больше не будет. Армия уже давно чернит нашу репутацию. Радиста ко мне! — кричит он своим людям, понуро стоящим у поврежденного грузовика. — Свяжись с начальником штаба рейхсмаршала[23].
— Герр лейтенант, передатчик вышел из строя, — шепелявит довольным тоном обер-ефрейтор.
— Диверсия! — кричит лейтенант в туман.
— Так точно, диверсия! — подтверждает обер-ефрейтор с полнейшим равнодушием.
— Приказываю тебе связаться с рейхсмаршалом! — вопит прерывающимся голосом лейтенант. — Если твоя аппаратура повреждена, кричи! Или марш в Берлин! Мой приказ должен быть выполнен!
— Слушаюсь, — спокойно отвечает радист. Молодцевато поворачивается на каблуках и идет на запад. Возле нашего танка он останавливается. Порта расслабленно лежит на одной из гусениц, ест кусок зельца. Он следует девизу Черчилля: «Не стой, если можешь сидеть! Не сиди, если можешь лежать!»
— Кореш, знаешь дорогу до Берлина?
— Ну дык, — отвечает Порта, откусывая большой кусок. — Обер-ефрейтор держит путь в Берлин?
— Твои родители наверняка были гадателями, — усмехается обер-ефрейтор люфтваффе.
— Это займет много времени, если собираешься идти пешком, — улыбается Порта. — Едем с нами в Москву. До нее полтораста километров. Возможно, удастся позвонить оттуда по телефону!
— Предложение разумное, — отвечает обер-ефрейтор люфтваффе, — но командир приказал мне идти в Берлин, сказать рейхсмаршалу, что он хочет с ним поговорить.
— Что ж, тогда надо идти, — решает Порта. — Приказ есть приказ. Мы, немцы, усваиваем это с колыбели. Ступай прямо по шоссе, дойдешь до Смоленска. Потом, следуя указателям, иди в Минск, только не оставайся на ночь в Барани. Эти свиньи напустят на тебя власти, и ты потеряешь не меньше двух дней. У военных мозги думают медленно. Когда дойдешь до Минска, ищи фонтан «Писающая дама». Там все знают, где он находится. Напротив статуи есть кабаре «Улыбка Людмилы». Познакомься с Александрой, его владелицей. Она снабдит тебя водкой. Переночевать можно у торговца мукой Ивана Домаслика, эмигранта-чеха, он живет на Ромашковой улице, девять. Непременно осмотри Минск, пока будешь там. Это исторически любопытный город, на протяжении веков там было разбито много разных армий. Только береги носки! Живущие там обормоты считают своим долгом красть у чужаков. Не создавай впечатления, что у тебя что-то есть. Пусть думают, что ты гол как сокол. Иначе тебя наверняка выдадут ищейкам или партизанам. Тем, кто больше заплатит. От пятидесяти до ста марок. Думаю, за обер-ефрейтора люфтваффе партизаны дадут самую высокую цену. Армейцы вроде нас стоят всего пятьдесят. Эсэсовцев они не берут. С ними одни неприятности.
— Ты это всерьез, что мы, авиаторы, стоим так много? — спрашивает с притворной гордостью обер-ефрейтор.
— Конечно, — усмехается Порта с куском зельца во рту. — Вы большая редкость на войне. Мы видим вас только, когда выдают продовольствие или награды.
— Знаю, — честно признается обер-ефрейтор.
— Когда Минск тебе надоест, — продолжает Порта, — можешь выбрать одну из трех дорог. Путь через Брест-Литовск самый короткий, но сам я бы им не воспользовался. Непременно попадешь в беду. Лучше незаметно пройти через Броховиц возле Лемберга. Если б мы взяли Харьков, ты мог бы пойти этой дорогой и продолжать дальше путь по берегу Черного моря через Болгарию и Румынию. Может, доплыл бы по Дунаю на одном из судов прямо до Вены. Оттуда идет шоссе до Берлина — через Мюнхен и Плон. Вдоль дороги много превосходных мест для отдыха. Можно отправиться на север, вдоль Балтики, но тогда придется идти через Ревель, где евреи и эсэсовцы беспокоят друг друга. Я бы не советовал выбирать этот маршрут. Как служаку люфтваффе, тебя сочтут нежеланным и те, и другие. И прикончат. Ни евреи, ни эсэсовцы не питают симпатий к вашему рейхсмаршалу.
— В опасном мире мы живем, — обеспокоенно говорит обер-ефрейтор люфтваффе.
— Ты совершенно прав, — отвечает Порта. — Взять к примеру старого герра Нибельшпанга, который торговал в Моабите использованными бутылками. Однажды ему пришлось поехать в Билефельд в связи со смертью тетушки и письмом от ее адвоката. В письме говорилось:
«Уважаемый герр Нибельшпанг!
Ваша тетя, фрау Леопольдина Шлюкебир, покончила счеты с жизнью, обвязав шею бельевой веревкой соседки и потом шагнув с синего кухонного стула.
Как единственный ее наследник, вы должны немедленно сообщить мне, примете или нет наследство с долгами покойной. В этой связи могу сообщить вам, что соседка потребовала замены бельевой веревки».
— Урра! — закричал торговец бутылками из Моабита с нескрываемой радостью по поводу смерти старухи от петли. Он думал только о наследстве, пока его друг Фупперман, который был «седьмым номером»[24] в аристократическом районе города, не обратил его внимания на безобидное словечко «долги».
— Да, но она была славной старухой, тихо жила себе за задернутыми шторами, — объяснил счастливый наследник.
— Вот-вот, — усмехнулся «седьмой номер». — За задернутыми шторами. Спрашивается, зачем она их задергивала? Чтобы приличные люди снаружи не видели, что она делает внутри! Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что твоя славная тетушка была горькой пьяницей. Ты не поверишь, какие неприятные вещи обнаруживаются после внезапных смертей вроде этой.
Но герр Нибельшпанг не внял мудрым словам «седьмого номера». Он сел на поезд в Берлине, сделал пересадку в Касселе и приехал в Билефельд темной ночью, во время сильнейшего снегопада. Была среда, а ему нужно было вернуться в Берлин в пятницу, чтобы принять ожидавшийся из Лейпцига груз бутылок. Поэтому он поспешил к адвокату, не думая о позднем времени, и позвонил в дверь. На ней была табличка: «Позвоните и ждите! Когда раздастся гудок, открывайте дверь!» Но гудка не раздалось. Вместо него из-за двери послышался хриплый раздраженный голос:
