Через все поле быстро движется другой танк. Он останавливается возле первого, у которого заглох мотор. Партизаны вновь группируются для контрудара. Японская пехота получает приказ вернуться к танкам, укрыть их от партизан. Полковник Нагата нервничает. Он чрезмерно бледен. Нагата приказывает ввести в бой резервы.
Чжао Шан-чжи скорбным взглядом окидывает поле. Партизаны понесли большие потери. Несколько сот человек скошено огнем. Продолжать бой — значит потерять еще больше. И Чжао отдает приказ об отступлении в сопки.
Тогда с правого фланга начали наступать тщательно укрытые до этого японские резервные части. В лоб отряду ударила японская пехота. И вновь загрохотали танки, посылая в партизан жаркие рои пуль. Нагата вместе с офицерами штаба покинул холм и следовал в тылу у пехоты. Все японские наличные силы были пущены в ход. Полковник твердо решил покончить еще до темноты с отрядом Чжао Шан-чжи.
Осенний день был на исходе. По узкой дороге, мокрой от недавнего дождя, быстро шел вооруженный отряд. Бойцы шли торопливо, не останавливаясь на отдых. Два пулемета катились по мягкой земле. Рядом с О Лан шел Цин, юный партизанский разведчик. Размахивая руками, он взволнованно рассказывал ей о сражении с японцами и о потерях партизан.
О Лан смотрела вперед, плотно сжав губы. Изредка она оборачивалась и резким голосом поторапливала бойцов.
Ее отряд стал неузнаваем. Люди, познавшие порох и кровь, смотрели прямо, не опуская головы. Вместо халатов все бойцы носили короткие, стянутые в талии ватные куртки; такие же шаровары, подвязанные у щиколоток, облегали ноги. За плечами у всех висели ружья, у многих на поясах болтались гранаты. Да и сам отряд увеличился в несколько раз. Весть о бесстрашной партизанке О Лан прокатилась волной по всем манчжурским деревням. И в отряд О Лан шли девушки и старухи, шли люди, ненавидевшие японских хищников. В отряде были и мужчины, присоединившиеся к партизанкам во время боевых походов. Бойцы уверенно шли за О Лан. Большой ум и смелость сочетались в ней с беспощадностью к врагу и упорством в борьбе.
Цин выпрашивал у О Лан гранату.
— Мне очень нужно. Дай! — говорил он.
— Ты ведь не знаешь, что с ней делать. Она еще разорвется у тебя в руках.
— О Лан, я умею с ней обращаться. Она мне очень нужна. Дай!
О Лан уступила, приказав Ла Лин выдать Цину гранату. Мальчик с восторгом прикрепил ее к поясу и сказал:
— Я ее брошу в самую гущу японцев. Мы еще мало отомстили за Суна, помнишь — того самого, которому японцы отрубили голову.
Уже начало темнеть, когда до отряда О Лан донеслись разрывы гранат и трескотня пулеметов. Цин пошел вперед — разведать обстановку. Бойцы в нетерпении ждали его возвращения. Цин быстро вернулся.
— Скорее, скорее! — закричал он. — Японцы со всех сторон окружили Чжао Шан-чжи.
Переведя наконец дух, Цин рассказал О Лан, что происходит в районе боя. Она разделила свой отряд на две части. Спокойно и точно объяснив командирам задание, О Лан пропустила вперед обе части своего отряда. С ней остались только гранатометчицы и Цин.
Сумерки уже спускались на холмы. Надо было действовать немедленно и решительно. С каждой минутой таял отряд Чжао Шан-чжи. Загнанный в широкую ложбину, он был окружен со всех сторон и отчаянно отражал натиск японцев. Пулеметы партизан бездействовали: кончились патроны. У одного из пулеметов лежал Ван, помощник командующего Третьей народной партизанской армией. Он умирал: пуля пробила ему грудь.
Внезапно воздух задрожал от разрывов гранат. С двух сторон ударили пулеметы. Японцы повернули обратно. Они взбегали на гребни холмов и вновь скатывались вниз. С холмов их заливали огнем партизанки. Гранатометчицы О Лан неистовствовали. Они поспевали всюду, метко разбрасывая разрушительные ядра. Часть японцев прорвалась из ложбины и стремительно отступала, бросая на ходу пулеметы, автоматические винтовки. Добежав до танков, японцы отступали под их прикрытием. Но большинство осталось навсегда в ложбине. Несколько офицеров несли на руках раненого полковника. Они быстро шли, торопясь укрыться за танками. За ними, как дикий звереныш, метнулся Цин. Он нагнал их, на секунду замер, взмахнул рукой и швырнул гранату…
Ночь опустилась на ложбину и холмы, усеянные мертвыми и ранеными. Запылали костры партизан. Бойцы бродили по холмам, разыскивая раненых, собирая брошенное оружие. Лагерь бодрствовал всю ночь. Далеко в сопки отправляли раненых партизан.
У большого яркого костра молча стояли десятки, людей. О Лан сидела на земле. На коленях у нее лежала голова Вана. Из его простреленной груди вырывались хрипы; он силился что-то сказать, смотрел в лицо О Лан, потом медленно переводил взгляд на Чжао Шан-чжи, склонившегося над своим боевым другом и верным помощником. О Лан молчала. Она гладила волосы Вана, не отводя взгляда от его лица.
…Ван был мертв, когда Чжао коснулся рукой плеча О Лан.
— Его надо похоронить в братской могиле, — сказал он. — Они все погибли в одном бою, отдав жизнь за дело народа. Пусть они и в могиле лежат вместе. Бойцы его очень любили.
О Лан осторожно опустила голову Вана на землю и встала. Яркое пламя костра озарило ее бледное лицо.
В братскую могилу со всех сторон несли тела погибших. Потом положили Вана. У могилы собрались партизаны и партизанки. Чжао Шан-чжи взобрался на сложенные вместе патронные ящики.
— Братья! В этой могиле лежат наши боевые товарищи, любимые наши друзья. Мы оставляем их здесь в земле, которую они геройски отстояли от врага. Мы всегда будем чтить их память. И никогда наш народ не забудет этих бесстрашных борцов…
Мы прощаемся с мертвыми и обращаемся со словами горячего привета к нашим сестрам и женам, которые вместе с нами ведут борьбу не на жизнь, а на смерть против японских поработителей. Мы потеряли сегодня смелого Вана и многих других бойцов и нашли храбрых партизанок, которых привела к нам мужественная О Лан. Сегодняшний подвиг О Лан и ее партизанок никогда не забудется нами. Десять тысяч лет жизни бесстрашной О Лан и ее бойцам!..
После Чжао Шан-чжи на ящики взобралась О Лан. Тысячи глаз восхищенно смотрели на нее. Многие бойцы впервые видели командира женского партизанского отряда. О Лан протянула руку и твердо сказала:
— Там лежит Ван, ваш боевой товарищ и мой муж. Там лежат смелые бойцы народной партизанской армии, наши братья и отцы. Мы пришли заменить их в боевых рядах…
Голос О Лан дрогнул, она опустила голову и сошла с возвышения. Она наклонилась, взяла горсть земли и бросила ее в могилу. Партизаны по очереди вслед за ней бросали в могилу горсти земли. Земля тяжелым пластом накрывала тела.
Костры гасли. На востоке занимался рассвет. Партизаны и партизанки уходили в сопки.
Унтер Камики медленно разгуливал по двору. Он равнодушно оглядывал людей, заполнивших всю площадь двора. Крестьянские парни с узелками в руках, молодые рабочие в обтрепанных халатах, студенты в черных роговых очках бросали на Камики взгляды, полные почтительности и страха. Сегодня судьба этой еще зеленой молодежи проводит черту, делит жизнь на две части: прошедшую, сотканную из невзгод и случайных, жалких радостей, и будущую — неведомую, наплывающую, как туман.
За высокими бревенчатыми воротами призывного пункта остались бережно обработанные поля, жадно прочитанные книги, осталась жизнь, не раскрывшая своего смысла. Этих людей согнали сюда из окрестных деревень, из рабочих кварталов города, со школьных скамей. Сегодня призыв.
Люди стоят молча, наклонив головы, словно глубоко погруженные в думы. Но это не размышления. Это — тупое равнодушие. Лишенные привычного, они томятся бездельем, изнурительным ожиданием. Здесь много односельчан, людей, связанных дружбой сызмальства. И все же сейчас это не сближает их.
Армия, доселе чужая, незнакомая, внезапно возникла перед ними, сковав их мысли, их движения. Армия, еще незримая, но уже реальная, словно гигантский удав, парализующий кролика, медленно наплывает на этих посеревших и притихших людей, заполнивших двор призывного пункта. И будущее мелькает перед глазами бесформенными клочьями, и двор призывного пункта качается, плывет в белесом тумане.
И только унтер Камики — воплощение реальности. Он двигается, хмурит брови, смачно плюет на землю, — живет. Камики бесцеремонно выворачивает скромные узелки 40 парней и, находя соленую сливу, лениво отправляет ее в рот. Он прячет в бездонные карманы своих штанов пачки дешевеньких сигарет, найденные им в широких рукавах халатов деревенских парней. Они молча и бездумно смиряются с этим откровенным грабежом, ибо унтер олицетворяет армию, ее порядок, власть. Унтер Камики — большое начальство.
Камики, понимающе ухмыляясь, совершает долгий обход двора. Призывники поспешно и даже охотно уступают ему дорогу. Некоторые парни, обтесавшиеся в городе и уже знающие, что такое унтер, заискивают перед Камики, низко кланяясь ему и бессмысленно улыбаясь. Он, унтер, — это реальность и кусочек того неведомого будущего, которое скрыто за дверьми канцелярии призывного пункта.
