— Сын ездил в Узду, привез.
— Молодец! — Глаза старшего лейтенанта потеплели. — Страшно было, герой?
— Не очень, — живо откликнулся Костя. Он и сам в этот момент искренне верил в то, что ездил по занятому немцами райцентру без всякого страха. — Надо будет, снова поеду.
— Придется, брат, поехать. И скоро. Пионер? Девиз пионерский не забыл?
— Всегда готов! — Костя вскинул руку к голове. — Именно: «Всегда готов!» — Гость поднялся со скамьи, в волнении прошелся из угла в угол. — Вот и настало время платить по счетам наших девизов и присяг.
В кухню вошли партизаны, внесли пулемет и винтовки.
— Кладите на стол, тут светлее, — сказал кузнец. «Дегтярев», — определил марку пулемета Костя.
— С винтовками все ясно, — сказал спустя минуту Николай Романович. — Починим.
Они склонились над пулеметом. Партизаны стали объяснять, какие в нем неисправности.
— Папа! — не утерпел Костя. — Если что… помогу! Я «дегтярь» и разбирать, и собирать умею.
Партизаны засмеялись. Николай Романович недовольно наморщил лоб:
— Как-нибудь без тебя управлюсь. Было время: юнкеров и колчаковцев сам из «льюиса» и «шоша» крестил. Не забыл.
— Значит, исправим? — обрадованно спросил Романов.
— Вылечим, — кузнец любовно погладил исковерканный корпус пулемета. — Только время требуется.
— Договорились! — Романов обогнул стол, опустился на скамейку, жестом пригласил сесть рядом с собой Николая Романовича. — И последнее. Нам нужна связь с минским подпольем. Знаем: у вас она есть. Поможете?
— Сделаем, — согласился кузнец. — Ступай, сынок, разбуди тетю Тоню, позови сюда.
Это случилось спустя два дня.
Алена Максимовна уже укладывала младших детей спать, как в дверь громко постучали.
— Кто там? — спросил Николай Романович.
— Отоприте! — послышался нетерпеливый мужской голос.
В хату вошли люди в красноармейских шинелях.
— Ты что, старик, долго не открывал? Своих не узнаешь? — спросил остроносый военный.
— Свои у меня были штаны, — невозмутимо ответил кузнец. — Да и те забрали люди с винтовками.
— Хитрец! — усмехнулся остроносый. — Как живется в лесу?
— Как гороху при дороге. Кто ни идет, то сорвет, то потопчет, — снова ответил присказкой кузнец.
Костя стоял у окна и не сводил с военного глаз. Он никак не мог вспомнить, где он встречал этого человека.
— Ты что, старый пень, нос воротишь? Не по душе тебе партизаны? — Военный вплотную подступил к кузнецу, притянул его к себе за рубаху. — Смотри мне. А то у нас быстро под пулемет да в яму! — Он легонько оттолкнул Николая Романовича. — Отвечай: часто у вас бывают немцы?
Костя наконец узнал говорившего.
— У нас ни партизанам, ни немцам делать нечего: семья, бедность.
Мальчик понял: отец раскусил этих «партизан». Только бы мать или сестры не сказали чего лишнего.
— Нам надо связаться с партизанским командиром по кличке Кулик. Помогите, — снова доверительно заговорил остроносый.
— Не слышали про такого. — Голос отца звучал спо ойно, убедительно. — Я же говорил: не ходит к нам никто.
Остроносый открыл было рот, чтобы сказать кузнецу еще что-то, но тут Костя со всем простодушием, на какое был способен, спросил:
— Дяденька Пупок, а почему вы в прошлый раз ловили «куликов» на узденском мосту, а нынче сняли полицейскую шинель и по лесу рыщете?
Спектакль был сорван. Разыгрывать из себя партизан больше не имело смысла. Один из участников этого маскарада расстегнул красноармейскую шинель — под ней оказался немецкий мундир с белым орлом и свастикой.
Начался обыск. Он шел одновременно в доме кузнеца, на половине Соколовых и в хате тетки Мальвины…
Марию, Лену и Костю арестовали. Забрали и тетю Тоню. Всех отвезли в Узду. Дочерей кузнеца и Костю допросили, избили, но, ничего не добившись, отпустили домой. Антонину Михайловну переправили в тюрьму СД.
Подпольщики сообщили: Соколову выдал провокатор из Минска. Он знал ее в лицо, пронюхал, где живет. Кроме того, у нее при обыске нашли партийный билет.
К большой семье Будников добавилось еще двое: маленький Валерик, сын Антонины Михайловны, и ее старая мать.
Партизанам были хорошо известны повадки оккупантов. Узнав про обыск, предупредили Николая Романовича: ждите новый! Вы теперь на заметке.
И точно. Недели через три полицейские пришли еще засветло, без немцев, одетые в свою «воронью» форму. Все в хате перевернули, даже перины вспороли штыками.
Руководил обыском долговязый полицейский в черной пилотке. Важно оттопырив нижнюю губу, он стоял на середине комнаты, левую руку держал на кобуре, прикрепленной как у немцев — на животе, правой покручивал резиновую палку. Это был начальник полиции Тумас. Костя, Мария и Лена испробовали на себе его палку в Узденской тюрьме, когда он допытывался у низ, приходят ли к кузнецу партизаны.
Полицейские тщательно обшаривали все — погреб, чердак, хлев… Поочередно забегали в хату и докладывали Тумасу о результатах обыска. Впрочем, никаких результатов не было. Когда дошли до кузницы, Костя не на шутку взволновался: ведь там был партизанский пулемёт! Но все обошлось. Отец, понял мальчик, спрятал его надежно.
Уже начало смеркаться, а полицаи все еще рыскали по заводской территории, осматривали цеха. Тумас теперь сидел у стола и, нетерпеливо поглядывая на часы, поторапливал своих подчиненных.
— Эй, хозяйка! — вдруг повернулся он к Алене Максимовне. — Зачем твоя дочь в Минск ходила?
— За солью, пан начальник, — ответила женщина. — За вещами теплыми для меньшеньких.
— Гляди у меня! Квартирантку вашу, Соколову, повесили. И для прочих веревку можем найти.
«Антонину Михайловну повесили!.. — похолодел Костя. — Ну, гады… Погодите!»
— Да, да! — не унимался Тумас. — Веревка и для тебя, старая, найдется. Небось недаром квартирантку такую взяла.
— Что вы прицепились к больной женщине? — перебил полицейского молчавший до сих пор кузнец. — В темной бабе врага увидели.
— Не твое дело, наковальня хромая! — взъярился Тумас. — Молчи, если не хочешь и себе схлопотать место в тюрьме.
— Кабы что лучшее… Ваша сила… — Кузнец смотрел в пол, и Костя понимал, какого усилия стоит отцу разыгрывать смирение.
— Наша! — Тумас стукнул подкованным каблуком по полу. — И сила, и то, увидишь ты завтрашний день или нет, вот здесь! — Он хлопнул ладонью по кобуре. — Развели большевистскую крамолу! Весь район мутите!
— Я-то при чем? — удивленно вскинул брови кузнец.
— Знал бы я, при чем здесь ты… — Начальник полиции прищурился, — другой разговор был бы. Запомни, кузнец: если узнаем, что с партизанами снюхался, с живого шкуру спустим. И не только с тебя. Но и с них. — Тумас махнул резиновой палкой в сторону Алены Максимовны и детей.
Полицейские ушли. Минут через двадцать Николай Романович быстро оделся.
— Пойду я, мать. Очень уж смело толклись они у нас дотемна. Не иначе засаду оставили поблизости. Надо предупредить наших…
— Ой, Николай, поймают — убьют. Алена Максимовна схватила его за руку.
— Не поймают. В лесу живем. А где Кастусь?
— Только что был в хате.
…Темнота поглотила кузнеца. Он крался так осторожно, что ни мерзлая земля, ни корни деревьев на тропке не выдавали его шагов. Неожиданно рядом треснула веточка. Пальцы Николая Романовича до боли сжали топорище.
— Кто? — спросил он хрипло.
— Это я, папа.
Из-за дерева выскользнула знакомая фигурка сына.
— Костя!
— Я бегал к Лещанину. Предупредил. Партизанам передадут, чтобы пока не приходили на Рысевщину.
— Родной ты мой… Спасибо! Отец крепко обнял сына.
Рудик был ладным годовалым псом с лохматой грудью, большой головой и острыми торчащими ушами. Его сильные лапы, постоянно раскрытая пасть с красным языком и белыми клыками создавали обманчивое впечатление грозной собаки, и посторонние Рудика побаивались. На самом же деле у пса был добрый нрав, покладистый характер, и дети, особенно Костя и Толик, души в нем не чаяли.
Немало лакомых кусков перепадало лохматому любимцу из ребячьих рук. Вот и сейчас, воспользовавшись тем, что мать отвернулась от стола, Толик хотел сунуть в карман ячменный блин. Но не успел. Алена Максимовна обернулась, увидела.
— Опять Рудику? — рассердилась она. — И так откормили: не собака, лошадь. Хоть в сани запрягай.
— А мы и собираемся, — хвастливо выпалил Толик и прикусил язык: Костя предупреждающе толкнул его локтем, молчи, мол.
— Чего это вы собираетесь? — спросил кузнец, с любопытством посмотрев на сыновей.
Отступать было уже поздно.
— А что тут такого? — опять заговорил Толик. — Костя хомут, седелку уже сделал, полшоры сошьет, и можно Рудика запрягать.
