— Значит… Значит, был востребован как специалист.
Немец улыбнулся новому подтверждению своей версии. Стучал десантник на товарищей по камере, ой, стучал…
— А жена с дочерью?
Тарасов вздохнул:
— Арестовали сразу двадцать второго. Как немку. Думаю, что расстреляли.
— Почему так думаете?
«Ну что… Пора закидывать удочку?» — подумал подполковник.
— В июне сорок первого были арестованы все немцы, проживавшие в Москве. И нет никаких известий об их судьбе. Зная нравы НКВД — могу предполагать, что все они были уничтожены.
Фон Вальдерзее не удивился. Он был наслышан о действиях ГПУ, вернее НКВД. Один тридцать седьмой чего стоил. Вот взять этого подполковника — грамотный же специалист, бригадой — надо отдать должное — руководил умело. Немало нервов десантники вермахту потрепали. А вот посадили тогда его ни за что. Просто за связь с «врагами народа». И вот ещё жену арестовали и расстреляли. На это и надо, пожалуй, давить. Клиент, кажется, может поплыть. И вербовка высококлассного специалиста принесет огромную пользу и Германии, и лично обер-лейтенанту Юргену фон Вальдерзее, офицеру разведотдела сто двадцать третьей пехотной дивизии.
Конечно, абвер заберет Тарасова к себе, но вслед за подполковником может пойти наверх и обер-лейтенант. Главное сейчас — установить максимально возможное в данной ситуации доверие, чтобы Тарасов не представлял себе дальнейшей жизни без фон Вальдерзее.
— Да… Сложная у вас сложилась жизнь… — посочувствовал немец русскому десантнику.
Тарасов вдруг широко улыбнулся:
— А у кого она сейчас легкая? Война есть война.
— А что вы почувствовали, когда догадались о расстреле жены?
Тарасов помрачнел. А в душе снова улыбнулся. Последнее письмо от Нади и Светланки он получил за несколько дней до выхода бригады на задание.
Они жили у отца Николая — Ефима — в том же Кировском краю. Никто его не убивал. Церковь закрыли, да. Превратили ее в колхозный склад. Отец работал в нем сторожем. И продолжал служить литургию по ночам. Среди пыльных мешков и промасленных запчастей. Единственными участниками литургии были облупленные лики святых со стен. И наглые крысы, таскающие колхозное зерно. Надя писала, что устроилась работать в сельскую школу учительницей немецкого, что живут не сытно, но и не голодно, скучно и спокойно…
— Я почувствовал ненависть, герр обер-лейтенант.
— Почему тогда сразу не перешли на сторону вермахта, господин подполковник? Это бы спасло жизни тысяч ваших и наших солдат…
— Потому что это мой воинский долг. Я давал присягу служить народу.
— Ваша позиция вызывает уважение, но…
— Сталины уходят и приходят, а русский народ остается…
* * *
— Готов блиндаж, товарищ подполковник!
— Готов, это хорошо… — Тарасов кивнул лейтенанту из комендантского взвода.
Блиндаж представлял собой яму в снегу. Сверху настилом — лежали еловые ветки. Снизу — они же — были накиданы на пол. По центру горела свечка. Благодаря ней внутри укрытия было жарко — на улице минус двадцать, внутри минус пять. Можно нормально спать. Правда, чертова влажность…
Военврач третьего ранга Леонид Живаго доложил, что за первые двое суток уже тридцать бойцов обморозили ноги. За месяц так можно треть бригады положить больными…
Да и раненых хватает. Немецкие истребители целый день носятся над расположением бригады.
Очередь рядом проходит — пятисантиметровые дырки в снегу. Тут и легкое ранение в руку или в ногу — означает одно — смерть. Выносить никто не будет за линию фронта. Раненых и обмороженных устраивают в лагерях…
— Командование фронта обещало начать ежедневные авиарейсы — подвоз боеприпасов, продовольствия, пополнения и эвакуация раненых, — доложил начальник штаба Шишкин.
— Начать… Ещё задачу не начали выполнять, а уже такие потери… — горестно покачал головой комиссар Мачихин. — Слышали? Начштаба первого батальона — Пшеничный — уснул у костра? Обгорел и даже не заметил.
— Товарищ подполковник… — сказал Шишкин, — Если не разрешим вскрыть НЗ — потери возрастут.
Тарасов нахмурил брови, подумал…
— Пиши приказ. Пора. Надеюсь, что фронт не подведет.
Плащ-палатка над входом вдруг приподнялась:
— Товарищи командиры, — в снежный блиндажик заглянул взволнованный начкар, — Тут пленных привели!
— Ого! — приподнялся Мачихин. — Кто отличился?
— Да они сами вышли!
— Как сами? — не понял Тарасов.
— Это наши пленные! — почти крикнул начкар. — Ходят по лесу в чем мать родила, из оружия только один топор…
— Как наши? — переглянулись командиры и по очереди выскочили наружу.
Перед блиндажом сидели семеро красноармейцев в драных шинелях, без пилоток. А один вообще в подштанниках. В двадцатиградусный мороз начала марта…
Увидев перед собой высокое начальство, мужики начали приподниматься. Тарасов махнул рукой:
— Сидите. Кто такие?
Один все-таки встал:
— Рядовой Ефимов — третий эскадрон четвертого кавалерийского полка. Попал в плен в сентябре сорок первого при выходе из окружения.
И упал.
— Так…
— Документов, конечно, нет? — подал голос уполномоченный особого отдела.
Обтрепанные, истощавшие, почерневшие от мороза бойцы промолчали, продолжая тихо грызть сухари, которыми поделились сердобольные десантники.
— Остынь, Гриншпун… Не видишь, что ли? Лейтенант, — повернулся подполковник к начкару, — Покормите людей. Выдайте нормальную одежду, табак и… И водки. Только немного.
Через час все семеро стояли перед командирами.
— Значится, товарищ подполковник, в плен я попал…
— Мало меня интересует, где и как ты боец в плен попал, — обрезал его Тарасов. — Меня больше интересует — как и откуда ты бежал. И представься для начала…
— Боец Филимонов, товарищ подполковник. А бежали мы с лесозаготовок. Под Демянском сенобаза есть. На Поповом болоте. Не растет ни черта — мох только. Вот. А на той сенобазе — бункеры, штук шашнадцать…
Мачихин вдруг заметил, что у бойца Филимонова нет половины зубов…
— Окон нет, дверей тоже. Норы, только бетонные. Там нас и держат. Вернее держали, — поправился Филимонов. — Мрут как мухи все. Каждый день — тех, кто на ногах стоит — заставляют боеприпасы немцам таскать. Снарядные ящики али с патронами. Еду не доверяют. Кто упал — сразу стреляют. Кто слабые — те крючьями мертвяков по углам лагеря растаскивают, чтобы не мешались. А нас на аэродром бросили — снег расчищать. Вот оттуда мы и дернули. Четверо суток по сугробам, товарищ подполковник…
— Карту читает кто из вас? — спросил начштаба. — Можете показать, где аэродром?
— Неее… — в один почти голос загудели красноармейцы. — Мы ж не обученные…
— Жаль… Населенные пункты, — какие рядом были?
— Святкино проходили…
— Понятно, — кивнул Тарасов. — Силантьев, забери бойцов. Нам тут поговорить надо.
Караул вывел бывших пленных из блиндажика.
— Ну что, отцы-командиры, делать будем? — начал Тарасов. — Вот вам и первые разведданные.
— Сомнительные, товарищ подполковник… — подал голос особист.
— Без тебя знаю, особый ты, Гриншпун, уполномоченный, что сомнительные. Других пока не имеем и не предвидится, — отмахнулся командир бригады. — Думаю в район Гринёвщины надо разведчиков сгонять. Доставай карту…
ещё полчаса командование бригады размышляло над возможностью операции. Опасно, но эффективно. И эффектно. Накрыть силами бригады аэродром, который питал всю — ВСЮ! — окруженную немецкую группировку, цель очень заманчивая…
Очень!
— А с бойцами — что делать будем? — спросил в конце разговора осторожный, в соответствии с должностью, Гриншпун.
— В штат зачислим. Лишними не будут.
Гриншпун скривил нос:
— Не по порядку…
Тарасов сильно сузил глаза:
— Не по порядку их сейчас в тыл выводить под конвоем. У меня… У нас, — поправился он, лишних людей нет. Комиссар согласен?
Мачихин, из-за своего медвежачьего роста почти лежавший на лапнике, согласно кивнул:
— Но присмотреть за ними надобно, Ефимыч.
— Это само собой, товарищ комиссар. На это у нас капитан Гриншпун есть. Вот он пусть и приглядывает… А давай-ка посмотрим на этот аэродром поближе, а?
* * *
Заходящее мартовское солнце слепило глаза, отражаясь от наста. Ефрейтор Петров — снайпер первого взвода — не мог ничего разглядеть — что там делалось на крутом правом — западном — берегу Поломети.
— Твою мать… — грустно шептал он, пытаясь рассмотреть — есть там немцы или нет.
Речка — шириной метров десять всего. Но если немцы там поставили, хотя бы два-три пулемёта — звездец переправе.
