— Не скажи! Пленных никто никогда не считает за людей.
— Во время войны, может быть, и так, но теперь, когда Япония проиграла войну и армии уже нет, какое это имеет значение…
— А ты взгляни на их лица, когда они мимо австралийских солдат проходят. Злые все как один. Недовольны, что у них оружие отобрали. Хвастались же, что японская армия и десять лет продержится!
Пленные с беспокойством ждали дальнейших указаний. Что-то теперь будет с ними? Однако в тот день никаких приказов не последовало. Обед и ужин на пятьдесят два человека им принесли из лагеря солдаты. Значит, там знали, что их пайки кончились утром. Обычно в таких случаях пленным полагается ходить за довольствием в часть самим, но сейчас то ли оттого, что солдаты считали позором, если через их «священные» ворота пройдут красные фуфайки, то ли считая, что пленные не пожелают прийти к ним, солдаты принесли еду сами.
Они молча поставили миски и бак с едой на грубый деревянный стол перед бараком.
— Миски оставьте у себя. Бак заберем, когда принесем ужин. Вымойте все к тому времени.
Все это было сказано сухо, так, словно солдаты ни к кому конкретно не обращались.
— Вы из какой части? — прокричал им вслед Исида.
— Из N-ской дивизии, — ответил отставший солдат и поспешил за остальными.
— А когда вас предполагают репатриировать? — снова крикнул ему вдогонку Исида.
— Не знаем. — Солдат бегом припустил за своими.
— М-да… — прошептал Исида, провожая их взглядом.
— Обращеньице… Словно с преступниками. А, Исида-сан? — заметил Ёсимура. — А рожи! Будто у охранников, что носят еду в карцер. Вот гады!
— М-да, что-то я ничего не понимаю, — кивнул Исида.
— Похоже, нам придется несладко.
Вечером те же солдаты доставили ужин. Лица у них были такие же угрюмые. Пленным даже есть расхотелось.
Обед состоял из риса и кислого бобового супа, в котором плавали баклажаны, на ужин принесли вареную тыкву. По сравнению с прежним лагерем, где давали крольчатину и рыбные консервы, еда была скудной, однако не хуже, чем во время высадки на остров Б.
Так они провели второй день. Три раза приходили солдаты, приносили еду, представители командования дивизии больше не появлялись. Может быть, пленных оставят здесь, в этом бараке? Это было бы прекрасно, так как означало бы, что они не переданы японской армии, а просто останутся ждать здесь прибытия транспорта. Эта надежда окрылила их.
Некоторые даже решили, что их распределили по пятьдесят человек в разные части просто потому, что так легче обеспечить их жильем и питанием.
— Кубо-сан! А что, если у австралийцев спросить? — подал голос Такано (впервые с тех пор, как они поселились в этом бараке). — Не могли бы охранники узнать, в чем дело?
— М-да… Не знаю, удастся ли нам выяснить что-нибудь. Однако попробуем, — отозвался Кубо.
Двое из охраны всегда отдыхали в маленьком домике. Иногда они приходили к пленным поболтать. Ои — солдат лет сорока — заметил, что если уж они решили спрашивать, то лучше младшего унтер-офицера, который стоит сейчас на часах, не сыщешь. Ои уже удалось побеседовать с ним утром, когда тот заступил на пост.
— Этот из разговорчивых, — сказал Ои. — Здорово передразнивал наших солдат, — как они навытяжку перед офицером застывают. Самый для нас подходящий человек!
Было решено, что с унтер-офицером Макколеем — так звали охранника — поговорит Кубо.
Худощавый, невысокий, тщедушный на вид Макколей оказался рьяным противником империализма. Он обрушился на чудовищный формализм, поразительную недемократичность устава и чинопочитание в японской армии. Действительно, в глазах австралийских солдат, которые не привыкли все время стоять навытяжку перед офицерами, японский военный устав выглядел смешным. Макколею, видимо, надоело смотреть, как этот устав продолжают неукоснительно и строго, будто в прежние времена, соблюдать и здесь, в лагере для военнопленных.
— Да они самые настоящие правоверные фашисты, — сказал Макколей. — Оружие бросили, а в душе нисколько не изменились.
Кубо объяснил Макколею, чего хотят пленные и попросил узнать у командира части, что ему известно о прибытии транспорта. А может, они считаются окончательно переданными японской армии? Если бы их действительно передали японской армии, то они не хотели бы входить в состав дивизии, а предпочли бы, строго соблюдая дисциплину, жить отдельно, там, где их поместили. Не мог бы командир части содействовать им в этом деле?
Макколей охотно согласился выполнить просьбу пленных.
На следующее утро капитан Гамильтон, командир австралийской части, контролирующей японскую дивизию, приехал на джипе вместе с Макколеем. Выстроив пленных, он холодно сказал:
— Не знаю, что вам сообщили в Лаэ, но все вы, несомненно, скоро вернетесь в Японию. Однако вы поедете вместе с военнопленными, находящимися здесь, — так запланировано. Следовательно, вы ничем не отличаетесь от остальных военнопленных и должны подчиняться приказам полковника Муто. Поэтому с вашей просьбой вы должны обратиться к полковнику. Лично я, как офицер австралийской армии, под контролем которой находится эта дивизия, считаю, что жить отдельно неудобно и будет лучше, если вас переведут в лагерь.
Капитан Гамильтон говорил раздраженно, резко. Молодой, элегантный, в военной фуражке, слегка сдвинутой на затылок, капитан как бы источал холодное высокомерие. Кубо уже и раньше замечал эту высокомерную манеру держаться у офицеров австралийской армии. Макколей был человеком простым и демократичным, но этот капитан приехал к ним явно лишь по долгу службы. Сам факт, что он приехал к ним, свидетельствовал о его обязательности, но у Кубо все же остался неприятный осадок от этой встречи. Не следовало обращаться за помощью к офицеру армии противника.
Старший унтер-офицер Ёсимура был охвачен мрачными предчувствиями: уже больше девяти, а группа старшего ефрейтора Морикавы, отправившаяся на поиски съестного, еще не вернулась.
Над влажной, густой темнотой джунглей стояла тишина. Эта тишина царила здесь уже тысячу, а может быть, и десять тысяч лет — от нее можно было свихнуться. Иногда с тихим шелестом падал сухой лист или, шурша опавшей листвой, пробегала юркая ящерица; со всех сторон неслись голоса каких-то насекомых, от их многоголосого хора звенело в ушах и тишина казалась еще пронзительнее — словно ты находился глубоко, на дне океана.
В хижине, устроенной между деревьев, для чего к ним лианами прикрутили палки, покрытые листьями бананов, под шерстяными одеялами спали семь солдат. В темноте их, конечно, не было видно.
Солдаты спали в два ряда, устлав сырую землю сухой листвой и сверху покрыв ее плащ-палатками и одеялами. Вокруг зудели тучи москитов, поэтому они натянули одеяла на голову.
Собственно, это был всего-навсего навес, так как жилище без стен имело только крышу, а, чтобы дождевая вода не затекала под навес, вокруг вырыли неглубокую канавку.
— И чего они не идут? — произнес вдруг младший унтер-офицер Тадзаки. — И чего шляются?
Он поднялся с постели, раздраженно бурча что-то себе под нос и, видимо, вышел из-под навеса — послышался шелест сухих листьев под ногами.
Старший ефрейтор Уэки тоже встал, словно Тадзаки позвал его, и сонно спросил:
— Сколько сейчас может быть времени?
Ему никто не ответил — ни у кого не было часов. А если бы они у кого-нибудь отыскались, все равно в темноте ничего не разобрать. Часы давным-давно обменяли на продовольствие у местных жителей, когда те еще не были так враждебно настроены к японцам.
Младший унтер-офицер Тадзаки отошел от навеса по нужде.
— Эй, Кавагути! — крикнул он, обернувшись в сторону навеса. — Они не сказали, куда пойдут?
Ефрейтор Кавагути лежал в самом углу.
— Ничего они не говорили. Значит, ушли туда, куда обычно ходят.
— А не показалось ли тебе, что они собирались сегодня идти в другое место?
— Если так, сказали бы…
У ефрейтора Кавагути на лодыжке нагноилась трофическая язва, и от нее шел тяжелый запах. Лекарств никаких не было, бинтов тоже, и он завязал распухшую лодыжку, где уже проглядывала белая кость, разорванной рубахой, снятой с умершего солдата. А может, это от рубашки и исходил тяжелый смрад.
Кавагути уже не ходил вместе со всеми на поиски съестного — солдаты называли это «сбором материального довольствия», — не стоял в карауле, ему хватало сил лишь добраться за водой на речку, которая протекала перед их жилищем. Когда группа старшего ефрейтора Морикавы отправилась в джунгли, он кое-как дотащился с ними до реки. Солдаты давно уже опустошили все вокруг, и теперь осталось совсем немного мест, где они могли еще чем-то поживиться. В нижнем течении реки, там, где она сливалась с другой рекой, протекавшей позади их позиции, лежало большое болото, там еще можно было найти съедобные травы.
