Женщина вздрогнула.
— Погибла она. Погибла в этой кутерьме… Нет дочурки…
— Как? Совсем пропала? — взволнованно спросил Али, поняв, в чем дело.
По лицу женщины покатились слезы.
— Не плачь, не плачь! — зачем-то произнес Палван, — Горе не только у тебя, сейчас оно у всех. А фашиста когда-нибудь постигнет месть. Самая страшная месть.
Сжав руки, женщина воскликнула:
— Бейте их, собак, чтоб ни один не остался. Бейте их, где только увидите… Ой, дочка моя!..
— Уничтожим фашиста, — глухо сказал, глядя в землю, Палван. — Семя его уничтожим.
Марджа, — пытаясь утешить, Али тронул женщину за плечо. — Мы никогда не простим врагу. Фашист плохой! Очень плохой!
Понурив головы земляки отошли от пепелища.
Когда они уже сидели на широкой цементной ступеньке разрушенной станции и жевали хлеб, к ним неожиданно подошел знакомый лейтенант — бухарский парень. Он в лагере некоторое время обучал солдат.
— А, земляки! Как дела? — лейтенант протянул руку.
Бойцы поднялись и предпочли широко, по-узбекски, обняться.
— Курбан-ака, садитесь, ешьте хлеб, — обрадованно пригласил Палван.
— Так что вы здесь поделываете? Почему не на фронте? Пришли пожар тушить? — насмешливо осведомился командир.
Палван коротко рассказал лейтенанту о пережитых приключениях. Али изредка осторожно вступал в разговор.
На смуглом, худощавом лице лейтенанта мелькнула улыбка. Прикурив папиросу от какой-то чудной зажигалки, он вдруг строгим голосом заговорил о военной дисциплине:
— Это что же получается, друзья? Если каждый боец будет бродить где захочет, чем все это кончится?
Бойцы смущенно переглянулись.
— Так мы и войну проиграем. — Помолчав, лейтенант добавил: —А для вас это пахнет трибуналом.
— Мы не дезертиры, товарищ лейтенант! — тяжело топтался на месте Палван. — Так получилось…
— Ну ладно. Пойдемте. Хотя у меня нет времени, но я попытаюсь узнать, где сейчас находится ваша часть.
Аскар пошел рядом с лейтенантом.
За двумя богатырями покатился на коротеньких ножках Али.
Бектемир, положив винтовку на колени, немного вздремнул, чутко и настороженно, как птица. Внезапно вздрогнув, он поднял голову и открыл глаза. В его груди все сжалось: только что ему снились горы родного края, где он вырос и где ему был знаком каждый дикий камень, каждая тропинка, где в зарослях арчи гуляет приятный, веселый ветерок.
Он даже увидел баранов с большими подпрыгивающими курдюками. Он даже услышал клекот воды, скачущей по камням, переливающейся на солнце. И захотелось чабану, чтобы сладкий сон повторился. Закрыл было глаза он невольно улыбнулся. "Вот и стал я похож на Насреддина, который сожалел, что ему не удалось во сне сосчитать петухов!" — подумал про себя Бектемир. Приподняв тяжелую каску, опушенную по самые брови, он воспаленными от недосыпания глазами взглянул вокруг себя — был туманный, осенний рассвет.
Деревья с переломанными ветвями, почерневшие от пожаров, погрузились в какое-то страшное безмолвие. Вдали, из-за смутных очертаний возвышенности, выползла густая черная завеса, она тяжело стелилась над землей. Наверное, это горела всю ночь, обнимая небо дымом, деревня…
Ночью огонь большого пожара казался Бектемиру очень близким.
"Где-то рядом горит, — думал он. — Каждую ночь. Сколько деревень превращается в золу!"
Боец снял мешочек с шеи, развязал его и вытащил кусок хлеба, остатки сахара и большой кусок колбасы. Колбасу он брезговал есть. Другие узбеки, прибывшие на фронт раньше его, с аппетитом уминали ее, словно она была из конины, домашнего приготовления. Они упрашивали Бектемира, а иногда и дразнили: — Ну что особенного? Мясо. Обыкновенное мясо.:.
— Нет, — упрямо твердил Бектемир, — не буду.
Сейчас Бектемир толкнул молодого русского бойца, который сидел рядом с ним, дымя папиросой:
— На, возьми… В узбекском законе нет этого… свинина.
Боец неуверенно взял колбасу.
— Спасибо. Но вообще закон твой не годится. Бросай его. Приучайся жить по-солдатски.
Бектемир, не желая спорить, только махнул рукой и крепкими зубами стал хрустеть… Сахар и хлеб. Это было хорошо, вкусно. Вот если бы сейчас чайник крепко заваренного зеленого чая! О! Бектемир в этом деле понимал толк!
В летние дни, когда чабану приходилось пасти коров, он даже не обращал внимания на молоко. Но зато под маленьким черным кумганом огонь почти никогда не потухал. Когда прозрачная горная вода начинала клокотать, Бектемир, размяв на ладони в порошок заварку, бросал ее и кипяток.
Потом, растянувшись на траве, с наслаждением вдыхая аромат, не спеша, с достоинством тянул этот неповторимый напиток.
Сейчас Бектемир из фляги сделал только несколько глотков и снова закрыл ее — он берег воду.
— Ты фрица хоть одного уложил? — с лукавой искоркой в голубых глазах поинтересовался русский.
— Нет, — уставившись, в землю, вздохнул Бектемир.
— Боишься, что ли, их?
— Ты сам боишься, — бросил Бектемир, широко раскрыв черные, большие глаза.
Лицо Бектемира, только что по-детски ласковое, простое, теперь сразу стало сердитым, гордым.
Русский даже удивился такой перемене и, оглядев с ног до головы этого широкоплечего, по-видимому, сильного парня, виновато улыбнулся:
— Не обижайся. Я так сказал. Просто интересно. Знаю, среди вас много хороших солдат. Один твой земляк, по фамилии Камбаров, около Смоленска такое показал фрицам… Эге!
— А где он сейчас? — наклонился вперед Бектемир, заинтересовавшись таким сообщением.
— Убит.
Бектемир, ошарашенный, с чувством горького сожаления покачал головой. Он молча, как всегда, с большой охотой принялся чистить винтовку. Не придавая значения своей одежде, он бережно, любовно относился к оружию.
Когда Бектемир привел в порядок винтовку, он внимательно посмотрел по сторонам. Вон и Али. Шинель у него до самых пят. Боец сосредоточен, напряжен. К Али подошел и присел на корточки Аскар-Палван. Бектемир поинтересовался, как земляки провели ночь.
— Хотя гром на небе не прекращался, но немножечко все же уснули… — степенно ответил Аскар-Палван.
— Какой уж там сон! — скривил губы Али. — Большой запас пороха, видно, у этого самого гада-.
— Если даже наши стреляют, то все равно кажется, что немец! — прищурив глаза, вставил Аскар-Палван. — Не так ли?
— Откуда это ты все знаешь? — Рыжие усы Али задрожали.
Вытащив из-за пазухи сверточек превратившегося от сухости в пыль паевая, он кинул щепотку под язык.
— Если бы даже привезли с собой целый батман, и то, наверное, приберегли бы, — заметил Бектемир. — Нужно учиться такой бережливости.
— Курим, пока курится, — смакуя табак и выплевывая слюну, произнес Али, — Кругом одна смерть: сейчас я существую, а через минуту, возможно, отправлюсь в путешествие на тот свет.
— Верно, — согласился Бектемир. — Базар смерти в самом разгаре. Но, слава богу, пока живы.
Али повернулся и, безнадежно махнув рукой, пошел. Бектемир с грустью глядел ему вслед.
— Вспоминая детей, поплакал ночью, — догадался Аскар-Палван.
— Да. Нелегко ему, — подтвердил Бектемир.
Аскар-Палван тоже откровенно признался, что истосковался по маленькой дочурке.
— Как она лепечет, вертится вокруг. "Папа, папа!" — стоит только войти в комнату.
— Друг, пусть пришлют карточку твоей дочурки. Напиши домой, — только так Бектемир мог посочувствовать земляку.
— Знаешь, в нашей стороне вряд ли отыщется фотограф.
— Найдется! — уверил Бектемир. — Ты напиши. Пусть карточка будет у тебя.
Аскар-Палван, словно почувствовав облегчение, выпрямился во весь свой рост:
— Обязательно напишу.
Потом они снова заговорили о войне. Бектемир пожалел, что до сих пор ему не пришлось участвовать в настоящем бою.
— Не поймешь, что это за бой, — согласился Аскар-Палван. — Только одна перестрелка минами, снарядами. Да с неба еще постреливают. Если уж бой, так чтоб был настоящий!
— Ты что, пришел с немцами бороться, как на кураш? — засмеялся Бектемир.
— Нет. Вот если дерутся саблями или, скажем, ножами — это бой. А сейчас человек — словно муравей. Его придавит, и не заметишь.
— Верно, но есть богатыри, которые проявляют себя и в этом железном аду. Просто нужно уметь воевать.
Аскар-Палван задумался и не успел еще ответить, как артиллерия наполнила воздух протяжным гулом. Бектемир невольно сжал винтовку. Гул нарастал с каждой минутой. И вот уже стремительно взлетают вверх комья земли и оседают пылью, смешанной с огнем и дымом.
Что делать Бектемиру, в кого стрелять?. Он лежит, кусая от злости губы. Как он желал смерти гитлеровцам, покрывшим все вокруг пламенем. Если бы по велению судьбы какое-нибудь несчастье вмиг поглотило их и наступил повсюду покой и мир!
