Тишина, долгая бархатная тишина.
Рейнхардт сглотнул. Это не укладывалось у него в голове. Комендант вопросительно смотрел на него. Все ждали, но тишина продолжалась. Кровь то приливала к тупой роже Рейнхардта, то отливала. Все ждали, когда этот остолоп заговорит. Наконец комендант потерял терпение; его мягкий голос звучал чуть обиженно, когда он обратился к злополучному унтер-офицеру:
— Теперь мы знаем, что ты знаешь меня. Ты начальник караула. Безопасность казарм Двадцать седьмого полка находится в твоих руках. Что приказываешь, унтер-офицер? Что собираешься делать? Мы не можем стоять здесь всю ночь!
Рейнхардт не имел представления, что делать. Глаза его вращались в отчаянии. Нам казалось, что мы слышим, как он ищет подходящий ответ. Подушка и шинель на столе являлись безмолвными свидетелями его нелегального сна. Отведя от них взгляд, он посмотрел на Плутона, меня и стоявшего между нами коменданта. Все трое ждали с плохо скрываемым ликованием, что прикажет этот тыловой герой. Непостоянная фортуна внезапно дала Рейнхардту вопреки его воле больше власти, чем ему хотелось. Перед ним стоял человек, обыкновенный человек с туловищем, двумя ногами, двумя руками, глазами, ушами, зубами, как у всех других людей, но — высокомерный, но — зловещий, но — в черном кожаном пальто, сапогах из лакированной кожи, с портупеей и золотыми звездочками на плетеных серебряных погонах. Для Рейнхардта он был Богом, Дьяволом, Миром, Властью, Смертью, Жизнью — всем, связанным с крушением, пыткой, повышением, разжалованием; и — последнее, но не менее важное — он мог произнести несколько слов, после которых какой-то унтер-офицер Рейнхардт отправится в боевую часть. Там его ждал занесенный страшными снегами Восточный фронт. Избежит ли он этой участи или нет, всецело зависело от того, не будет ли оскорблен его Бог, стоящий перед ним с насмешливой улыбкой.
Постепенно мозг Рейнхардта установил связь с языком. И он заревел, как бык, на меня и Плутона:
— Вы сошли с ума! Освободить герра коменданта немедленно! Это мятеж!
С более спокойным, даже довольным выражением лица Рейнхардт продолжал:
— Вы оба арестованы! Я немедленно вызову дежурного офицера. Вы дорого за это заплатите. Вы должны извинить их, герр комендант. — Обращаясь к Вайсхагену, он щелкнул каблуками. — Это всего-навсего тупые животные с фронта. Я позабочусь о том, чтобы рапорт был составлен немедленно. Конечно же это дело подлежит рассмотрению трибунала…
Комендант гипнотизировал взглядом все помещение. Это было лучше, чем мы ожидали. Ему представилась возможность привести один из своих ужасающих примеров.
— Это ты так думаешь, унтер-офицер. — Он смахнул воображаемую пылинку с большого кожаного лацкана, потом взял простреленную фуражку и пистолет у откровенно улыбавшегося Плутона.
Комендант беззвучно подошел на резиновых подошвах к столу, указал на импровизированную постель Рейнхардта и приказал, ни к кому не обращаясь:
— Убрать!
Новобранцы и Рейнхардт бросились выполнять команду. Шинель с подушкой исчезли, будто по волшебству.
Комендант неторопливо расстегнул пальто. Из левого нагрудного кармана появился блокнот под серой обложкой. Демонстративно стряхнув с себя пыль, комендант широким жестом достал серебряный карандаш. Положил блокнот на стол под тем углом, какой требуется в начальных классах на уроках чистописания. И стал писать, думая вслух:
— Унтер-офицер Ганс Рейнхардт из третьей роты, назначенный начальником караула в особых обстоятельствах, оказался неподобающе одет при исполнении служебных обязанностей. Мундир его был расстегнут. Ремень с кобурой находился вне пределов его досягаемости, поэтому в случае необходимости он не смог бы воспользоваться оружием. Это нарушение наставления номер десять шестьсот восемнадцать от двадцать второго апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года относительно караульной службы. Кроме того, было грубо нарушено армейское наставление номер семьсот девяносто восемь от того же числа, поскольку он спал на столе в караульном помещении. И более того, использовал армейскую шинель как одеяло. В то же время была нарушена инструкция коменданта городка оберст-лейтенанта Вайсхагена от шестнадцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года. Она касается установления личности тех, кто будет обнаружен на территории городка после десяти часов вечера. Начальник караула в таких случаях не принимает решений, а вызывает дежурного офицера.
И резко повернулся к разинувшему рот Рейнхардту.
— Ну, унтер-офицер, что скажешь?
Рейнхардт лишился дара речи. Комендант поправил ремень, протер монокль белоснежным платком. Потом отрывисто приказал:
— Обер-ефрейтор Эйкен и фаненюнкер Хассель! Отвести унтер-офицера Рейнхардта в камеру! Он арестован за грубое нарушение дисциплины при несении караульной службы. Это дело будет передано в трибунал. Завтра он будет переведен под арест в гарнизонную тюрьму. До смены наряда начальником караула будет обер-ефрейтор Эйкен. Патрульные выполняли свои обязанности правильно и с усердием.
После чего бесшумно вышел из караульного помещения.
— Пошли, — усмехнулся Плутон Рейнхардту. — При попытке к бегству пускаю в ход штык.
И шумно взял винтовку наперевес.
Мы втроем пошли по коридору к камерам. Плутон восторженно позвякивал большой связкой ключей. Собака в камере номер семьдесят восемь заставила Плутона заорать:
— Заткнись! После десяти вечера тишина!
Мы с излишним шумом отодвинули засов на двери камеры номер тринадцать и втолкнули туда Рейнхардта.
— Арестованный, раздеться и положить все на койку, — приказал Плутон, наслаждаясь ролью тюремного надзирателя.
Через несколько минут широкогрудый Рейнхардт стоял перед нами в чем мать родила. Толстый, ничего не представляющий собой крестьянин, лишенный нашивок и ленточек, он стал тем, кем, в сущности, и был: сбитым с толку тупым работником с фермы.
Плутон решил выполнить все существующие наставления.
— Арестованный, нагнуться, — приказал он, пародируя рык фельдфебеля Эделя.
И тщательно, словно ученый, осмотрел задранный зад Рейнхардта.
— У арестованного в заднем проходе ничего не спрятано, — с удовольствием констатировал он.
Потом осмотрел уши пропащего, растерянного Рейнхардта и радостно заявил:
— Арестованный, тебе известно наставление, касающееся личной чистоплотности? Этот деревенщина не знает, как удалять грязь из ушей. Пиши: арестованный при аресте оказался в очень негигиеничном состоянии. Его ушные отверстия были заполнены грязью.
— Именно так и писать? — спросил я.
— Конечно! Разве я не начальник караула? Разве не несу ответственность за регистрацию арестованного?
— Да кончай ты, — ответил я. — Мне ничего не стоит записать этот вздор, но ты его подпишешь.
— Конечно. С какой стати поднимать шум? — сказал Плутон.
Мы тщательно осмотрели одежду Рейнхардта. Прочли всю его адресную книжку. Плутон очень заинтересовался полной пачкой сигарет. Понюхал одну, другую. Потом заревел:
— У арестованного при себе сигареты с опиумом! Позаботиться мне о них, ты, преступник? Или нам написать рапорт? Тогда узнаешь, что может сказать трибунал о тех младших командирах, которые носят при себе наркотики. Ну, отвечай!
— Возьми их себе, черт возьми, и кончай заноситься, — злобно ответил Рейнхардт.
— Тихо, арестованный, не наглей. Иначе мы посмотрим, что говорят наставления о шумных, трудных арестованных. И обращайся ко мне «герр начальник караула». Запомни, навозная ты куча!
Улыбаясь, Плутон сунул в карман сигареты с опиумом. Потом собрал личные вещи падшего героя. Все, кроме белья и мундира, уложил в сумку. И указал ему на список, который я составил под его диктовку.
— Распишись, как свидетель, что все твои вещи находятся здесь. Чтобы не возникло недоразумений, когда тебя в далеком будущем выпустят на волю.
Рейнхардт хотел просмотреть список, но Плутон оборвал его.
— Черт возьми, думаешь, в тюрьме тебе дозволят читать? Немедленно подписывай. Потом сложи свое тряпье подальше от двери, чтобы мы могли запереть тебя, как приказал комендант. Ну и наглость!
Рейнхардт без возражений повиновался.
— Если хочешь воспользоваться ведром, воспользуйся сейчас, — сказал Плутон.
— Нет, герр начальник караула, — неохотно ответил Рейнхардт. Он стоял совершенно голый под маленьким окошком камеры.
— Ради тебя же надеюсь, что нет, — сказал Плутон, — и да поможет тебе Бог, если позвонишь среди ночи. Нам нужна тишина, чтобы обдумать те серьезные события, которые только что произошли.
— Конечно, герр начальник караула!
Плутон торжествующе оглядел голую камеру и сказал:
— Ладно, арестованный. Ложись в постель и оставайся там, пока не услышишь сигнал подъема.
