— Знакомого турка, что ли, увидел?
— Это Семенной… ваше высокородие… — И Дергач, вытянув коня плетью, наметом помчался навстречу Андрею.
Николай трясущимися руками наводил бинокль. Он видел, как Андрей, шагом продираясь через кустарник, одной рукой бережно придерживал что–то лежащее поперек седла.
— Вот мерзавец!.. Да ведь это он Кравченко везет, — удивленно пробормотал Николай и выехал навстречу…
Сотня, сделав короткий привал, продолжала путь.
Уложенный на бурку, обмытый и забинтованный, хорунжий качался, как в гамаке, между двумя идущими шагом лошадьми.
Андрею после тревожной ночи, проведенной на дне оврага, где он дожидался рассвета, нестерпимо хотелось спать. Голова клонилась на гриву лошади, а голос Дергача звучал как будто из–под земли:
— Андрей, Андрейко! Ты не спи, сейчас в лагерь приедем. Ты своего черта–то сдерживай, а то он того и гляди галопом пойдет. Хорунжего из бурки могем вытряхнуть…
Андрей, потерев ладонью слипающиеся глаза, поглядел вперед. Дорога шла на подъем. Перед ними желтел тронутый уже осенью знакомый лес, где лагерем расположился их полк.
Третий день казачья дивизия, в которую влился 2‑й Запорожский полк, с боем теснила левый фланг противника, обходя Саракамыш.
Русские батареи, спрятанные в молодой роще, с ожесточением били через город по медленно отступающим турецким цепям.
Из штаба корпуса прискакал терец. С его коня клочьями падала пена, черная смушковая папаха с синим верхом была сдвинута на затылок. Казаки, переговариваясь, с интересом наблюдали за ординарцем.
Через четверть часа 2‑й Запорожский полк, оставив занятые им позиции и разобрав у коноводов лошадей, рысью направился к городу. Канонада усилилась. Через головы казаков с воем понеслись снаряды.
Впереди второго взвода ехал на вороном арабе старший урядник Андрей Семенной. На его черкеске поблескивали два солдатских «Георгия». Один из них Андрей получил за спасение хорунжего, другой — за смелые разведки.
Тяжело прошла для Андрея эта зима. Не раз посылал его есаул Бут на верную смерть, и с каждым возвращением Андрея накалялась их взаимная ненависть, а в полку росла слава молодого отчаянного казака.
В обращении с рядовыми казаками Андрей оставался простым, и они, любя его за храбрость и эту простоту, охотно шли за ним на самые рискованные разведки. А в атаках, как бы по молчаливому соглашению, всячески оберегали Андрея, делая это незаметно для него.
Турецкие батареи, заметив подъезжающий к городу полк, словно проснулись. Шрапнель, разрываясь высоко в голубом нёбе, засыпала казаков градом пуль.
Наступила ночь. Турецкие цепи, теснимые лобовыми и фланговыми атаками казачьих полков, откатились далеко за город. 2‑й Запорожский полк, четыре раза ходивший в атаку, потерял командира и треть людей. На другой день по распоряжению командующего он был снят с фронта и отправлен на отдых в Тифлис.
Мерно стучат колеса. Поезд берет подъем. Андрей, лежа на нарах, мечтает: «Скоро Тифлис. Отдых. Можно сходить в баню…» Он даже зажмурился от удовольствия. Но самое радостное — предстоящий отпуск.
Еще одиннадцать дней, и он увидит Марину. Целый год он мечтал об этой встрече. Теперь уже никто не отберет у него Марину. Николай Бут, переведенный в другой полк, далеко. Да и Андрей уже стал не тот. Он уже не побоится пойти к Гринихе сватать ее дочку. Вот лишь бы война скорей кончилась. Отец уже стар. Ему пора отдохнуть. Война… Андрею вспоминается пленный турок, с которым он поделил свою банку консервов. Разве этот робкий деревенский парень с испуганными глазами, ладонями, сплошь покрытыми мозолями, похож на врага?
Андрей, вздохнув, приподнялся и толкнул в бок своего соседа, рыжеусого вахмистра:
— Степан! Слушай, Степан!
Тот молча посмотрел на Андрея ошалелыми от сна глазами.
— Степан, скажи, для чего мы воюем?
Степан с минуту молчал. Потом сказал сердито:
— И ты туда же, Андрей? Не нашего ума дело. Приказано, ну и воюем…
Не договорив, он натянул на голову шинель и захрапел. Андрей взглянул в окно на сереющее перед рассветом небо, затем закрыл глаза и опять стал думать о предстоящей встрече с Мариной.
Глухо прозвучали два удара станционного колокола. Поезд остановился. Сойдя на насыпь, Андрей взволнованно смотрел на погруженную во тьму станицу. Хотелось взвалить на плечи вещи и стремглав бежать по пыльным улицам к родному куреню, а затем — к воротам Гринихи.
«Должно быть, не спят еще», — подумал Андрей, доставая купленные им в Тифлисе вороненые часы. Стрелки показывали половину одиннадцатого.
Он уже взялся было за ручку сундучка, когда вдали показались огни идущего из Ростова встречного поезда. Мимо Андрея замелькали залитые ярким светом окна первого и второго классов. Из последнего вагона вышел человек с забинтованной головой, в старой солдатской шинели внакидку.
— Максим Сизон! Я ж тебя живым не чаял увидеть!
Максим удивленно поднял глаза на подбежавшего к нему молодого, подтянутого казачьего урядника.
Андрей крепко обнял приятеля. Резко вырвавшись из объятий, тот отступил назад:
— Где узнать! — и, помолчав, с сожалением добавил: — В офицеры лезешь, крестов понацеплял. — Он презрительно смерил Андрея взглядом, взвалив сундучок на плечо, стал осторожно спускаться с насыпи.
Покраснев от обиды, растерянно смотрел Андрей на скрывающуюся в темноте фигуру друга. Потом, решительно схватив свои вещи, бросился догонять его.
Максим, обогнув станцию, уже вышел на дорогу, ведущую в станицу, когда его схватил за рукав шинели запыхавшийся Андрей:
— Ты что, с ума сошел?
Максим, не отвечая, вышагивал, словно в строю, посредине дороги. Андрей, крепко держа его рукав, машинально пошел с ним в ногу, стараясь не отставать.
Непривычно тихо было в станице. Не слышно было ни песен, ни веселых переборов гармошки. Только собака иногда тявкнет спросонок, да и то, словно устыдясь, что нарушила тишину, сконфуженно заскулит и смолкнет.
Андрей не выдержал молчания. Дернув Максима за рукав. он задумчиво проговорил:
— Эх, словно вымерла станица–то! А сердишься ты на меня зря. Ей–богу! Ну что тебе мои кресты?.. Не тянулся я за ними…
— Знаю я, за что их цепляют–то… — буркнул Максим, ускоряя шаг.
Андрей едва поспевал за ним. Так дошли они до Максимовой хатенки. Андрей остановился. Остановился и Максим.
— Ты что, на побывку? — нерешительно спросил Андрей.
— Нашего брата, иногороднего, на побывку не пускают. По чистой я. — И, не прощаясь с Андреем, Максим пошел к хате…
Около дома Андрея охватило прежнее радостное волнение. Тихо отворив калитку, он вошел во двор.
В конце двора стояли привязанные к дрогам лошади. Из–под сарайчика, злобно тявкнув, вылезла лохматая черная собачонка, но, узнав Андрея, с визгом метнулась ему под ноги. Андрей ласково погладил ее по спине:
— Ну что, Жучка, небось, рада, а?
Жучка, слегка повизгивая, легла на спину.
Подойдя к дрогам, Андрей увидел лежащего на сене брата. Василий крепко спал, укрывшись брезентовым плащом.
Андрей тряхнул брата за плечо. Тот приподнял голову, но долго не мог понять, в чем дело. В глазах его, бессмысленно уставленных на Андрея, вдруг отразился дикий ужас. С воплем скатился Василий с дрог, вскочил на ноги, опрометью бросился к хате и забарабанил в дверь кулаками. Лошади, испуганные криком, тревожно всхрапывая, натянули чембура. Дверь хаты тихо скрипнула, и на пороге появился Григорий Петрович с берданкой в руках. Василий, чуть не сбив его с ног, бросился в сени.
Чеканные газыри на груди Андрея то вспыхивали белым светом, то снова меркли от набегающего на луну облака. Григорий Семенной, выронив берданку, широко открытыми глазами смотрел на сына и не мог двинуться с места. Андрей подбежал к отцу и схватил его за руки:
— Бать! Это я. Чего вы так испугались?
Григорий Петрович, всхлипывая и беспомощно мотая
головой, прижался к его груди.
… Сидя за столом и доставая подарки из сундучка, Андрей внимательно слушал отца.
— Ну, как только утки на юг снялись, извещение пришло, что наших казаков побили… Мать — в голос: «Иди до атамана, чует мое сердце недоброе, да и от Андрея давно письма нету». Пошел я в правление, атаман навстречу мне вышел. «Ты, Петрович, гордиться должен», а сам на меня не смотрит. Сердце у меня захолонуло. «Что, Семен Лукич, убитый он? Кажите, не терзайте!» Ну, а как сказал он… Не помню, как и до дому дошел. Не иначе, разум отнял 0». Старой допоздна не говорил…
Мать Андрея, утирая фартуком беспрерывно катящиеся слезы- суетилась около печки.
Андрей вскочил:
— Это он извещение о моей смерти прислал! Он письма мои и Дергача перехватывал… Ну ничего, когда–нибудь встретимся еще, ваше благородие!
