Во время голодухи происходили неприятные вещи. Кто-то из курсантов повадился в фуражный склад и таскал из лошадиного рациона овес. Овсянка на воде. Может, кто будет нос воротить, а мы ели с удовольствием. Кухонные наряды сокращали до минимума, так как стало невозможно уследить за голодными парнями. Пока чистили картошку, грызли ее сырой или варили тайком на маленьких кострах.
Однажды я упал на занятиях в снег и не мог подняться. Иван Терентьевич Рогожин, будущий командир роты, приказал отвести меня в санчасть. Он сам доходил, осунулся, глаза глубоко ушли под лоб. Все знали, где можно раздобыть ворованные продукты за деньги, но откуда у нас деньги? В то же время не бедствовали большие командиры. Однажды я стал свидетелем такого случая. Пришел с запиской к начальнику курса, а женщина из обслуги принесла ему тарелочку с белыми сухариками и чай. Ну, чего тут такого? Подумаешь, чай с сухарями, а у меня слюна, как у голодного пса, потекла. Чай горячий, сладкий, а сухарики надо не грызть, а лишь шевелить во рту, продлевая вкус пищи. Наверное, подполковник прочитал мои голодные мысли. Делиться с курсантами? Глупо. Он поморщился и сказал женщине:
— Спасибо, но не надо было приносить. Мы же недавно обедали.
Женщина, тоже не голодная, с розовым лицом, всплеснула руками:
— Два часа прошло с обеда. И чего вы там ели? Суп да две котлетки.
Меня эти две котлетки чуть не добили. В каше попадались темные волокна, может, от мяса, а может, остатки рогожи, мы сметали, не разбирая вкуса. Справедливости ради скажу, что голодный период длился недолго. Курсанты начали возмущаться, порядок навели, кормить стали получше. Кстати, лейтенант Рогожин именно в голодное время, разделив с нами тяготы, заслужил среди курсантов уважение.
Ближе к концу занятий создали три группы по десять курсантов для учебы, максимально приближенной к боевой обстановке. В одну из групп попал я. В лесу мы кочевали с места на место, проводили учебные взрывы объектов, играли по очереди роль часовых и диверсантов. Оружие было боевое, имелось по пять патронов. Нашей задачей являлось также научиться уходить от преследования. В первый раз мы благополучно просочились через цепь красноармейцев и милиционеров, которые пытались нас поймать, а во второй раз в руки преследователей попал Гриша Черных.
Все было настолько приближено к реальной обстановке, что Гриша едва не начал стрельбу и оказал отчаянное сопротивление. Его избили, связали и допрашивали прямо на месте. По результатам учений я получил звание младший сержант. Над Гришей посмеивались, хотя парень он был подготовленный и попался в руки условного неприятеля случайно. После ночевок в холодном лесу долго мучила боль в суставах, один из ребят застудил почки. Тренировка получилась настоящей, мы чувствовали свою силу. Такие занятия собирались проводить и с другими курсантами, но война внесла свои коррективы. Учебу резко свернули.
В мае сорок второго года Красная Армия потерпела тяжелое поражение в Харьковской операции, которое обернулось мощным немецким рывком на юге страны. Эти события коснулись непосредственно меня. На базе учебного полка сформировали отдельный батальон, куда я попал в качестве командира отделения. Батальон являлся хорошо подготовленным и неплохо вооруженным подразделением, весь личный состав был обут в сапоги. Красная Армия весны и лета сорок второго года носила ботинки с обмотками, не слишком практичная и удобная обувь. Даже младшие лейтенанты в пехотных полках, которых мы видели по дороге на фронт, щеголяли в зеленых обмотках.
Нашей третьей ротой командовал старший лейтенант Рогожин Иван Терентьевич, имевший опыт польского похода тридцать девятого года. Взводным назначили лейтенанта Кравченко, он окончил полный курс военного училища, воевал под Смоленском и Москвой, затем учился на десантного командира.
Я тоже считал себя подготовленным десантником, и на это имелись основания. За пять месяцев учебы в Яблоневом Овраге окреп физически, научился владеть оружием. На стрельбище выпустил из винтовки, автомата ППШ и нагана сотни две пуль по мишеням. Такую подготовку имели очень немногие бойцы и сержанты пехотных частей.
Мы даже освоили броски боевых гранат РГД-33, что являлось редкостью. В обычных учебных подразделениях командование очень неохотно разрешало учебу с применением гранат, опасаясь несчастных случаев. Бойцы, попадая на фронт, боялись сложных в обращении РГД-33, основной «карманной артиллерии». Все, что положено, я усвоил, был хорошо экипирован, имел в качестве личного оружия легкий карабин (с сильной отдачей) и шагал к фронту с уверенностью в себе. А идти нам пришлось шесть суток от Борисоглебска до речки Чир. Кстати, немцы именовали 62-ю армию, куда мы вошли, сибирской. Ей предстоял долгий путь до Берлина.
После боя в степной балке шли всю ночь. Умерли двое раненых, в том числе боец с переломанной ногой. Еще два человека дезертировали или отстали, точно никто не знал.
В наших краях дожди в июле большая редкость. Если июнь еще более-менее прохладный, то к середине лета погода на огромной территории от Саратова до Астрахани стоит жаркая, дует юго-восточный ветер, а в небе видны редкие облака. Хорошее время для многочисленной немецкой авиации, танков, двигающихся на восток.
Эта гонка осталась в памяти. Плен казался страшнее смерти, хотя от усталости подкатывало полное равнодушие. Выбрасывали шинельные скатки, которые раздирали кожу на лице и шее. Потихоньку избавлялись от гранат и патронов, оставляли всего шесть обойм в подсумках. Раненых тащили, меняясь через четверть часа. Когда в очередной раз ломались носилки, порой валились сразу четверо носильщиков.
Июльская жара в безводной степи — явление особое. Это не совсем то, что представляют многие люди. Солнце безжалостно печет целый день, некуда скрыться от его лучей, и все с нетерпением ждут вечера. Но даже когда солнце склоняется над горизонтом, температура практически не спадает. Слишком нагрелись за долгий день земля, воздух, каждая частица. Лишь к полуночи начинается прохлада, а через час после рассвета снова висит многочасовой зной. Такого пекла не выдерживают ни люди, ни лошади. Люди оказываются выносливее. Если лошади бессильно ложатся у дороги, то люди продолжают шагать, совершенно одуревшие, мало что соображая, желая лишь одного — пусть скорее заканчивается пытка.
Несмотря на жару, очень хотелось есть. Мы срывали на ходу недозревшие колосья, жевали зерно молочно-восковой спелости (запомнились слова из школьного урока ботаники), искололи рот колючими остяками, но хоть чем-то заполнили желудок. Затем набрали колосьев и варили по приказу Рогожина в котелках. Полусырые зерна выуживали ложками, это напоминало подобие каши. Можно сказать, наелись.
Пшеничные поля укрывали нас, но они же становились смертельной ловушкой. Однажды мы едва сумели выбраться из гигантского костра. Бежали, задыхаясь от желтого дыма, стоило глотнуть воздуха, как горло перехватывало. Подгонять никого не приходилось, особенно когда стали свидетелями страшной картины.
Прямо на нас выскочили несколько красноармейцев. Человек пять пробежали мимо, один свалился. У него сгорели, вплавились в ноги штаны, он шел по кругу, вытянув перед собой руки, наверное, ослеп. Рогожин приказал дяде Захару осмотреть его. Фельдшер доложил, что человек получил смертельные ожоги и помочь ему нельзя. Все напряженно ждали, какое решение примет командир роты. Тащить чужого бойца мы были просто не в состоянии, но и оставлять брошенного своими товарищами человека Рогожин не хотел. Это могло сказаться на дисциплине, которая пока поддерживалась крепко. Он велел двум рослым десантникам из второго взвода вести обожженного под руки.
Куда он потом делся, не знаю. Скорее всего, его потихоньку оставили, чтобы не замедлять марш и дать возможность обреченному бедолаге умереть спокойно. Но в момент наибольшего напряжения Рогожин повел себя правильно. Все поняли, что и нас не бросят в тяжелый момент.
В другой раз сидели на холме под деревьями. Рогожин дал нам возможность отдохнуть в тени, и я хорошо разглядел, как люди, одетые в военную форму, поджигали хлеб. Делалось это таким образом.
Исполнители на двух повозках определили направление ветра, наломали пучки колосьев и подожгли. Вначале поле не загоралось, ручейки огня расползались неохотно. Вскоре пламя, чувствуя хорошую пищу, очень быстро набрало силу. Ветер, верный друг огня, раздувал его. Пламя неслось с огромной скоростью. За несколько секунд вспыхнул участок с гектар, раздался утробный рев огня. Высоко в небо взмыли скрученные, как спираль, языки, а густой желтый дым приобретал диковинные формы: грибовидные, двойные и тройные облака, дымовые кольца, словно баранки.
Жуткое зрелище завораживало. Пламя, выходя из повиновения, совершало огромные прыжки, легко перескакивая с одного поля на другое. Дороги и вытоптанные обочины не являлись помехой. В одном месте, вопреки физическим законам, пламя понеслось в противоположном от ветра направлении.
