— Не знаешь куда?
— Знаю. Только не хотел говорить при чужих.
— А нам-то скажешь? — подсел с другой стороны к нему Густлик.
— К Пейсе. Но сначала сосредоточение недалеко от Ритцена...
— Значит, я буду близко от Гонораты! — обрадовался Елень.
— ...И будешь на большом приеме у генерала в честь победы.
— Там я и попрошу у него разрешения, чтобы панна Гонората могла с нами вернуться.
Он сказал «вернуться», и от этого короткого слова в танке словно светлее стало. В эту минуту все остро почувствовали, что именно сейчас начался новый, уже не фронтовой, период в жизни экипажа «Рыжего».
В полночь с 8 на 9 мая 1945 года в Карлсхорсте, находящемся в восточной части Берлина, маршал Жуков приказал провести генерал-фельдмаршала Кейтеля и еще двоих представителей немецкого главного командования, генерал-полковника Штумпфа и адмирала флота фон Фридебурга, в зал, где на столе лежал подготовленный акт безоговорочной капитуляции.
Первый пункт акта гласил:
«Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному командованию союзных экспедиционных сил».
В первом часу ночи 9 мая подписи под актом были поставлены, и война закончилась.
Во втором часу ночи, или в двенадцатом ночи по варшавскому времени, московское радио передало об этом сообщение, и немедленно по всему фронту началась такая неописуемая стрельба, какой, наверно, никогда не бывало во время боев, — все стреляли от радости, и уже не в противника, а в усыпанное звездами темно-синее небо, по которому еще ползли тучи только у самого горизонта. Наутро во всех армиях, дивизиях и полках началась «эпидемия» банкетов, приемов, праздников.
Танкисты привыкли действовать решительно и быстро, и вот в частях танковых и механизированных войск, едва колонны машин достигли района сосредоточения, столы были уже накрыты.
Майское солнце горело на меди начищенных до блеска инструментов, зажгло огоньки на серебряной палочке дирижера и на стеклах очков худого капрала, дувшего в самую большую трубу. Оркестр играл, стоя на лестнице белого широкого особняка. С еще цветущих яблонь, груш и слив в такт барабанному бою робко падал на землю снег белых лепестков.
Под деревьями, за столами, поставленными в ряд и накрытыми простынями, сидели соратники-танкисты, гости генерала. Пируя, пели под аккомпанемент «Оку», «Землянку» и «Расшумелись плакучие ивы», провозглашали тосты, оканчивавшиеся обязательным: «Нех жие!»
Экипаж танка 102 занял столик под раскидистой яблоней, усыпанной бледно-розовыми цветами, испускавшими благоухающий аромат. Перед сидевшими за столом громоздились аппетитные яства и бутылки, но издали можно было заметить, что все четверо не веселятся, как остальные.
Может, потому они сидели грустные, что именно сегодня проводили капитана Павлова, которого как знающего язык назначили комендантом городка в северной Лужице. . Он приглашал всех в гости. Увидятся ли они еще? Выпадет ли им в ту сторону дорога?
Вихура, размахивая руками, долго что-то объяснял друзьям; а когда оркестранты сделали перерыв, чтобы передохнуть и закусить свежекопченой колбасой, он, постукивая ладонью по столу,закончил:
— Самых лучших девушек разберут, а мы останемся ни с чем.
— Не так уж все плохо, как ты рисуешь, — успокаивающе проворчал Густлик. — Сам же говорил, что какую-нибудь автомобильную фирму откроешь или стихи станешь сочинять...
— Что мне стихи, — перебил его Франек, — если я старым холостяком останусь. Одному Косу печалиться не о чем.
— Нам с Янеком печалиться не надо.
— Что-то ты слишком уверен. Может, Гонораты давно нет в Ритцене или она за Кугеля замуж вышла.
— Ни за кого она не вышла, — категорически заявил Густлик, но тут же помрачнел.
— Франек! — Григорий толкнул Вихуру в бок. — Давай вместе напишем в Гданьск письмо, чтобы сестры Боровянки к нам в гости приехали.
— Пропусков им не дадут. — Капрал сморщил нос и потер лоб ладонью.
— Пусть попробуют приехать к Лидке и Марусе в госпиталь, — посоветовал Янек и тут же добавил: — Я получил письмо от Маруси и не много из него могу понять.
— Покажи. Может, вместе... — предложил Григорий.
Но читать не пришлось — к ним приблизился генерал, который с бокалом вина в руке шел от стола к столу, чокался со всеми, поздравлял. С удивлением он увидел, что экипаж «Рыжего» едва дотронулся до еды и напитков.
— Что такое? Пост? — спросил он, стараясь перекричать оркестр, заигравший вальс.
— Так точно, — ответил за всех Саакашвили. — Сначала пост, а потом торт.
— Не понимаю.
— Сладкого ждем, гражданин генерал, — объяснил Кос. — Старший сержант Шавелло предупредил, что он сегодня по случаю окончания войны...
— Что он что-то такое приготовит, что никто из нас еще ни разу в рот не брал, — вмешался Густлик.
— Ну пока, до сладкого, давайте выпьем за эту звездочку, чтобы к ней еще добавились... — Командир протянул руку с бокалом к Косу.
— А за эту вторую большую мы тоже еще не пили, — подсказал Елень, показывая на генеральский погон.
Пригубив вино, командир двинулся дальше.
— Что ж ты пропуск в Ритцен не попросил? — буркнул Янек.
— Не успел, — оправдывался Елень.
— Может, Шавелло нас обманул? — с беспокойством спросил Вихура.
— О, идут! — первым заметил Григорий.
Между деревьями показался длинный ряд поварят в белых фартуках, с пирогами и тортами на подносах, а впереди в великолепном чепце шествовал старший сержант в очках, которые он надевал только в честь самых значительных событий. Он осмотрелся, увидел, где генерал, и, выпрямившись, двинулся в ту сторону с улыбкой счастья на лице. На хрустальном блюде он нес торт, размером в два раза больше противотанковой мины, сверкающий глазурью, пенящийся кремом и пахнущий ванилью. Он даже не заметил, что проходит мимо экипажа «Рыжего».
— Пронесет, черт, — шепнул Густлик.
— Не пронесет, — вполголоса ответил Вйхура и, повернувшись на стуле, ловко подставил ногу.
Шавелло пошатнулся, вытянул вперед руки. Саакашвили перехватил блюдо и подал торт на стол. Константин и ахнуть не успел, как нож врезался в шоколадную макушку торта.
— Идет человек, идет — и вдруг спотыкается, — ворчал Константин, вставая с помощью Юзека и стряхивая песок с колен. — Хорошо, что хоть торт...
Изумление и отчаяние перехватили ему дыхание. Члены экипажа уплетали торт за обе щеки, облизываясь от удовольствия. На блюде осталась уже только половина торта с воткнутым в нее ножом.
— Танкисты! — заорал Шавелло не своим голосом и, выхватив из-под халата пистолет, с угрозой произнес: — Читайте молитву...
— Дядя, что ты, дядя?! — схватил его Юзек за руку.
Подскочили двое дежурных с повязками на руке и под руки повели его к дому.
— Что здесь произошло? — сурово спросил генерал, вернувшись от соседних столов. — Он пьян?
— Нет... — ответил Янек. — Не знаю, чего он на нас с пистолетом...
— Выясним.
Командир пошел первым, за ним подпоручник Кос, Елень, а последним — Вихура. Они быстро прошли мимо пирующих, обошли дом сзади, остановились у входа на гауптвахту. Часовой открыл засов.
Еще не осмотревшись в темном помещении, генерал грозно спросил:
— Вы что, с ума сошли, Шавелло?
— Нервы... — всхлипнул голос из-за стены.
— Война кончилась, так вы теперь в своих хотите стрелять?
Старший сержант, вытянувшись по стойке «смирно», начал объяснять:
— Да я ж всю ночь старался... Рот сделал из апельсина, нос и глаза из орешков, волосы из шоколада, волнистые, а они ножом в самое лицо... — Он махнул рукой, видимо смирившись с судьбой.
Слова на какое-то время потонули в слезах, но он взял себя в руки и до конца объяснил:
— Я ж портрет дорогого генерала на торте сделал, а они сожрали, и никто не увидел...
— Выпустить, — приказал командир и, посмотрев сердитым взглядом на танкистов, пошел в сад.
— Пан Константин, мы не умышленно... — Кос протянул руку, предлагая мир.
— Как можно было разглядеть, что портрет? — примирительно произнес Вихура.
— Если смотреть, так можно было... — всхлипнул Шавелло, сжимая руку Янека. — Теперь уже не вернешь. Но если бы за руку меня не придержали... — Застегивая ремень, он отошел в сторону, чтобы окончательно успокоиться.
За ним в двух шагах двигался Юзек.
— Теперь несколько дней и думать нечего просить пропуск, — заметил Кос.
— А ты сам разреши. Мы махнем с Франеком, быстро обернемся, — предложил Елень.
— Разреши ему, — поддержал друга Григорий.
