Не было дня, чтобы не происходило какого-нибудь ЧП. Оно и понятно — восемьсот не притершихся друг к другу людей, незнакомых друг с другом. И мы находили извинение случившемуся.
Где-то возле Мурома сообщили: спрыгнул на ходу парнишка — тетка у него в этом городе живет, решил, видите ли, повидать тетку. Что ж, засчитали в убыток.
Андрей на каждую станцию, где предполагались остановки, слал телеграммы: «Спиртного не продавать». Соблюдали неукоснительно. А вот в одном городишке головотяпы отмахнулись от телеграммы. Городок этот расположился на возвышении, и с путей надо было подниматься по лестнице. Небольшая площадка перед вокзальным зданием. Буфет. Местные выпивохи толпились возле. Наши ребята их оттеснили, началась драка. Мы пытались уговаривать, растаскивали сцепившихся. Каким путем, не знаю, но уже через несколько минут с ближних улиц горожанам подбежала подмога. До сих пор все стоит в глазах… Один содрал со стены здания пожарный багор, ринулся в толпу. Мне как-то удалось толкнуть его в грудь, и занесенный над Андреем багор скользнул мимо, но задел по моей голове, спасла шапка. «Трогайте поезд, спешите!» — крикнул Андрею. Он понял, побежал к машинисту. Паровоз дал гудок, вагоны лязгнули. Ну кому хочется отстать, очутиться наедине с воинственными аборигенами? Повскакали в вагоны…
Братья-уголовники хоть и не открыто, но продолжали держать в страхе своих соседей. И в этом же вагоне случилась беда: паренек, чистый душой, наивный, наглядевшись всего, забился в припадке, причем потрясение было настолько серьезным, что на следующей станции пришлось отправить его в больницу.
Все это было неприятно, злило: несколько паршивых овец заставляют говорить о себе, принимать меры против них. Но нас ждала еще неприятность.
К эшелону был прицеплен продуктовый вагон, сформированный вокзальным рестораном. Продавали пакеты, в которых — булочка, кусок колбасы, сахар, что-то еще. И все покупали эти пакеты. Кончились взятые из дома запасы и у нас. Я купил пару таких пакетов, каждый ценой около десяти рублей. Андрей поинтересовался ценой — и впал в бешенство. Он велел привести буфетчика. Им оказался жалкий, невзрачного вида старик. Трудно передать их разговор, потому что не столько было слов, сколько эмоций: гнев и презрение одного, испуг и ничтожество, унизительная мольба другого. В общем, стали составлять акт: почти треть денег переплачивали покупатели за пакет. Сколько их было продано? Понятно, что немало: мы ехали уже пятый день. Шаркающей походкой буфетчик удалился, а через некоторое время в купе вдруг появилось очаровательное создание в белом фартучке, в кокошнике, да не просто появилось — девица с натугой несла ящик пива. Мы онемели. «Савелий Ильич посылает, понадобятся — пришлет еще». Андрей совсем взбесился. «Подношение его будет дополнительной уликой к акту, — сказал ей. — А теперь уходите». Редко я видел, до какого унижения может дойти человек. Буфетчик ловил Андрея, умолял, плакал, валялся в ногах. После уже я спросил Андрея, что сталось со стариком-буфетчиком. Засмеялся: «Пожалел, не довел до суда. Но наказал. Как-то совещание было, закончилось поздно, сказал ребятам: „Хотите, чудо сотворю?“ — „Давай!“ Позвонил в вокзальный ресторан: работает ли такой-то? Работает. Тогда пусть встречает. И ведь встретил, в зале ни одного посетителя не было. Летал от стола к столу птицей. И то сказать: в поездке уворовал не одну тысячу».
На десятый день прибыли на конечную станцию — дальше и путей нет, во все стороны степь. По спискам разделили, кого в какой совхоз. Совхозов еще не было, только колышек вбит, и есть название. Представители совхозов уточняли, кто есть кто, если назывались трактористами и говорили, что удостоверение утеряно, верили на слово. А эти хитрецы по-своему считали: до посевной еще есть время, можно подучиться. Техники же прибывало до безобразия много. В то время как в центральных областях вплоть до северных широт проводили эксперимент с кукурузой, кляли «травопольщиков», сюда слали машины, отборное зерно, не успевали разгрузить платформы с ДТ-54 — уже подходил новый эшелон. Сначала совхозное начальство, глянув в список, говорило: «Сидоров, Петров, получай трактора». Настоящий тракторист — он прямо с платформы съедет своим ходом, другой и рычаги не знает куда двигать, дернет — трактор не в ту сторону прет. Андрей, молодец, и тут вмешался: отобрал опытных трактористов, только они и спускали трактора с поездных платформ. Бедная Домбаровка! Сколько в то время палисадников помяли, сколько углов своротили у домов, пока выехали на простор, в степь. Там кати, как хочешь, лишь бы направление держал на место, где колышками обозначена будущая центральная усадьба совхоза. Андрей считал обязанностью побывать в каждом будущем совхозе, посмотреть, как устраиваются люди. А совхозы удалены друг от друга на сто и на двести километров. Вот едем мы в один из совхозов на тракторных санях — полозья с бортами. Тракторист, наверно бывший шофер, лихач, такую дал скорость, на какую трактор не рассчитан. Мы держимся за доски переднего щитка саней, орем, грозим ему, а траки отлетают от гусениц и, как пушечные снаряды, летят в нас. Безобразие, скажете? Да! Только оно, это безобразие, было заложено с самого начала, под лозунгом: любой ценой. Кто-то вякнул, подчиненные вякание развили, пока дошло до низу — вылилось в безобразие.
Месяц мотались по степи, все вроде бы улаживалось; умницы директора совхозов своих новых рабочих разместили в поселке по хатам; в первые санные поезда, с жилыми вагончиками, необходимым оборудованием, зерном, подбирали самых выносливых, деловых — они-то и обустраивали усадьбы будущих совхозов. Один только совхоз, самый дальний, смущал нас. Директор решил: нечего по частям людей отправлять, поедем скопом, все вместе. Меня особенно беспокоило: вся моя «семейная группа» оказалась в этом совхозе. Двести километров по степи! Мы уже знали, как трудно идут санные поезда, сколько бывает непредвиденных задержек, а тут обоз, растянутый на километр, и кругом ни жилья, ни сухой палки для костра, чтобы вскипятить хоть чаю. Директор уверял: для паники никаких причин нет. И вот этот обоз вышел, переправился по льду через реку, а днем уже сильно подтаивало, но ночью морозило, и крепко, — к темноте сумели пройти километров шесть: то застрянет машина — пока вытаскивают, все остальные стоят, то что-то еще. Не всем удалось разместиться в вагончиках, сидели в санях на мешках с зерном, укрывались брезентом, дрожали от холода. При очередной задержке я шел мимо саней, меня окликнули. Окликнула пожилая женщина, что ехала с мужем и внучкой Леночкой. Я очень часто стыжусь за свои поступки. Не буду рассказывать, как эту семью водворял в теплый вагончик, оказавшийся «конторой» будущего совхоза, сколько им всего наговорил… «Андрей, надо найти этого директора-самодура, надо пустить вперед бытовку с трактором, чтобы был чай, чтобы что-то было горячее».
Знаете, человек очень часто ищет уловку, ищет причины, чтобы обелить себя, когда поступок его выглядит не очень приглядным. Правда, мы тут ничего и не могли изменить. Словом, мы оставили санный поезд, утешая себя, что идем разыскивать директора-самодура. Что любопытно, сейчас вспоминаю, старались не смотреть друг другу в глаза. Мы нашли директора. Он парился в бане, он был местный, парился в своей бане. На наши сетования только хмыкал. Никакой реальной власти мы над ним не имели. Взбудораженные, мы дошли до районного начальства. Там нас ждал еще удар: уголовники, что доставляли хлопот в поезде, убили того парня в белых бурках. В Угличском районе, в колхозе, он был агрономом, поехал по желанию на целину, его поставили управляющим отделением. Диму, так его звали, убили выстрелом из ружья, в спину…
Вы спросите: что, все плохо там было? Нет, конечно, там были настоящие ребята. Только плохое-то запоминается резче. Спросите: чего не остался? Скучал, ребята, по лесу. Пожалуй, это было главное. А потом, ведь там закрепились только такие как моя «семейная группа», девяносто девять и девять десятых вернулись домой.
Женщина-пенсионерка, что убирала пивные кружки со столов, остановилась перед мужиком, у которого глаза что у окуня, сказала с раздражением:
— Долго ты будешь тут болтаться? Допивай и убирайся.
— Я тебе не кишалот — допивать чтобы сразу.
— Не знаю, кишалот или кто, а надоел. Два часа болтаешься…
— Ребята, а ведь она и в нашу сторону поглядывает, — сказал Головнин. — Давай по-кишалотски, и поехали.
— Слушай, Серега, рискнем не раздумывая, махнем на Север? — это сказал Вася Баранчиков, под впечатлением рассказа Ломовцева глаза у него озорно блестели, сейчас он готов был на любой героический поступок.
— Я подумаю, — серьезно сказал Головнин и, указав на сумку, которую держал в руке, добавил: — Картошки еще домой принести надо. Дочка любит из картошки чибрики…
