Дом техники стоял на берегу, у завода. Здесь, в светлых залах заводского дворца, рабочие превращались в мастеров, из мастеров вырастали инженеры. От Дома техники спускалась к Волге широкая бетонная лестница. Площадка, затем восемь ступеней, опять площадка и опять восемь ступеней… И так пятнадцать раз… Лина особенно запомнила эту лестницу, все ступени которой омыты теперь кровью. Совсем иное было летом…
Лина и Семен приплыли тогда к заводскому причалу, поднялись наверх и целый день бродили по зеленым улочкам рабочих поселков, по тенистым аллеям парка… Там он впервые поцеловал ее… А когда вечером спускались к Волге, подолгу останавливаясь на площадках лестницы, залитой светом луны, Семен заговорил о семейной жизни. Гуляющие натыкались на них, подшучивали над ними, но они ничего не замечали. Шла война, страшная, жестокая, но жизнь тоже шла своим чередом: и влюблялись, и радовались, и даже танцевали. В тот вечер Семен Нечаев впервые забыл о пережитых им страданиях.
«Сенечка, — говорила ему Лина. — Я тоже стала скучать без тебя! Мне тоже хочется быть всегда вместе».
Они спустились вниз, но сразу пошли обратно, легко, точно на крыльях, поднимаясь по широким ступеням лестницы, а когда поднялись наверх, снова повернули к Волге, серебряной и голубой в лунном сиянии. Завод дымил рядом гигантскими трубами, но дым, клубясь в недосягаемой вышине, тянулся над западными буграми.
Сейчас корпуса цехов походили на железный лес из погнутых, обгорелых ферм, балок, спутанной проволоки, скрюченных рельсов, и там рыскали фашисты в грязно-зеленых шинелях, в касках с плоскими макушками. Они захватили сады, выкошенные снарядами, захватили и верх лестницы, недалеко от которой дрался вместе с гурьевцами Семен Нечаев, выбрасывая немцев из заводских корпусов.
Вчера Семен пришел-таки в медсанбат. Раны его не успевали заживать; он все время бередил их, и оттого начал лихорадить. Отлеживался целую ночь, но утром, когда Лина привела в перевязочную раненого бойца, уже собрался уходить.
— Я думала, что больше не увижу тебя, — сказала ему девушка грустно и ласково.
— Как ты можешь решать такой серьезный вопрос, не поговорив со мной? — ответил он полушутя, но взгляд его выразил глубокую сердечную тревогу. — Береги себя, дорогая! — попросил он и при солдатах обнял и поцеловал ее, словно жену.
— Я не могу сказать тебе таких слов. Я знаю, что это напрасно, — ответила Лина с мудростью матери, видящей и понимающей жизненный путь сына. — Желаю успеха, Сенечка!
И, уползая в сторону, крикнула:
— До свидания, Сеня!
…Сейчас она лежала, раненая, у подножия той самой лестницы, по которой ходила с Семеном, такая счастливая несколько месяцев назад.
Отсюда, снизу, ей ничего не видно.
Если бы здесь была Наташа, то помогла бы раненой подружке добраться до медсанбата. Сколько раз девчата выручали друг друга! Лина вспомнила, как только что тащила с передовой бойца, раненного в обе ноги. Когда она втаскивала его в траншею, осколок снаряда пробил ему грудь. Девушка быстро расстегнула разорванную шинель, разрезала гимнастерку и услышала характерный свист: свистел воздух, врываясь в открытую плевральную полость. Лина увидела, как розовое, в черных прожилочках легкое билось в отверстии раны, пузырясь и вылезая наружу при каждом вздохе. Однако воздух, врываясь в рану, сжимал легкое, и оно опадало, темнело, съеживалось, утопало в крови, и все это за какие-нибудь полторы минуты, пока сестра доставала и разрывала индивидуальные пакеты, чтобы наложить давящую повязку.
Она сделала раненому укол морфия и камфоры, и с помощью проходившего бойца унесла его в катакомбы медсанбата, где задержалась лишь для того, чтобы услышать мнение хирурга: доставлен вовремя. После того Лина помогла добраться до временного укрытия еще пятерым раненым. Она перевязывала их и снова отправлялась в свои опасные поиски.
А теперь сама ранена и не может даже посмотреть, куда ей досталось. Наверху идет бой. Кричат что-то фашисты, кричат свои…
Мысль, что раненые бойцы истекают кровью на передовой, подтолкнула Лину, заставила ее шевельнуться. Они не должны попасть в те ямы под береговым обрывом, где, чуть присыпанные землей, лежат в ожидании настоящих похорон трупы убитых. Бывает, что взрыв бомбы поднимает мертвых на ноги… иные взлетают высоко, будто стремясь взглянуть на оставленные ими рубежи… Даже фашисты шарахаются в сторону, увидев такое.
«Но ведь это дело ваших рук, проклятые! Вот и я лежу… Надо торопиться, надо попросить, чтобы меня перевязали, и я пойду туда, где Семен…»
Девушка приподнялась и застонала. Лицо ее, испачканное грязью, просвечивало восковой бледностью, и сразу заметно выступила на нем золотая пыльца веснушек. Глаза впали, утратив блеск, кудри, обильно смоченные кровью, завернулись крупными кольцами, — каски на ней не было…
Она не смогла проползти и двух метров. У нее не хватило сил, руки подломились под тяжестью странно огрузневшего тела, и она легла ничком на изрытую, холодную, неласковую землю.
«Зато теперь меня виднее, — подумала Лина. — Командир увидит меня с КП и пошлет за мной санитара. С КП все видно…»
И вдруг она услышала громкий свист…
«Значит, попало в легкое!» — мелькнуло в ее затуманенном сознании.
В тот же момент огненный взрыв рванул землю у подножия лестницы, уже разбитой снарядами, и, подхватив хрупкое тело девушки, с силой бросил его на обломанные бетонные ступени.
59
— Потерял я Семена Нечаева, — с сокрушением сказал Хижняк Логунову, забежав на наблюдательный пункт. — Всю передовую обшарил — как в воду канул парень. Ведь я у него вроде лечащего врача…
— Он у нас в блиндаже спит, — неохотно положив трубку телефона, ответил Логунов, который только что разговаривал с командиром дивизии.
«Не дадут пополнения», — подумал Логунов и снова взглянул на Хижняка.
Мало похож военный фельдшер на прежнего Дениса Антоновича, доброго семьянина, азартного игрока в городки и огородника, самозабвенно роющегося в грядках. Синие глаза ввалились, морщины изрезали обветренное лицо, широкий нос выдался. Увидела бы мужа Елена Денисовна, заплакала бы.
— Нечаев ходил в разведку. Только что вернулся. Я приказал ему отдохнуть. — Логунов неожиданно весело усмехнулся. — Выкрал Семен снайпера из фашистского блиндажа… Не надивлюсь, как он его добыл оттуда! Теперь он на них до остервенения злой…
— Еще бы! Обидно, что не удалось спасти девушку! Бежал ведь к ней санитар, да не успел. Как заметили ее с командного пункта, тотчас его послали… А Семен благополучно вернулся?
— Повязки сбил. Наташа там что-то поправляла.
— Везет моряку на осколочные! На нем ведь места живого нет — всего исковыряли. Но что делать с этими моряками: не подчиняются приказу, даже слушать не хотят. Ведь говоришь ему русским языком: солдатская форма для маскировки — защитный цвет и опять же сапоги… куда как ловко против черных ваших клешей да ботиночек. Нет, своя форма ему милей жизни! Дорого морякам то, что паникуют фрицы перед ними. Но зато ведь и охотятся специально! — Хижняк увидел задумчивые глаза Логунова и умолк.
Логунов опять был удручен тем, что мучило всех в последние дни: шаг за шагом прижимал противник защитников завода к береговому обрыву, прорывал таранными ударами цепь обороны. Вот Тракторный захватил, вот вклинивается между «Красным Октябрем» и «Баррикадами».
«Что же дальше?» — все чаще читал Логунов в устремленных на него взглядах.
Но он и сам начал задавать себе этот вопрос: отступать было уже некуда, а враг нападал все яростнее, заваливая трупами подступы к Волге. Фашисты вводили в бой одновременно до десяти дивизий при поддержке четырехсот — пятисот танков… Как будто всех своих солдат решил Гитлер уложить под Сталинградом, лишь бы взять город.
Логунов вошел в блиндаж, устроенный рядом с наблюдательным пунктом. Связной сразу вскочил, поправил коптилку и начал звякать посудой в углу, отделенном занавеской из плащ-палатки. Семен Нечаев спал по-прежнему, раскинув руки, сильно дыша забинтованной грудью; черная куртка, покрытая бурыми пятнами крови, скатилась с нар на земляной пол. Логунов поднял ее, осторожно накрыл спящего и с минуту смотрел на него, огрузневший от усталости и в то же время опустошенный кровавыми событиями очередного дня.
«Хорош черноморец!» Логунов не раз видел его в атаке. Да, это гнев мстителя. А теперь у него еще девушку любимую убили. Логунов представил задорное личико Лины, ребяческие ее выходки. Но ведь вынесла с поля боя около ста шестидесяти раненых! Это только здесь, на «Красном Октябре»… «Нечаева, конечно, надо отправить за Волгу. Пусть отлежится хоть с недельку. Под берегом в медсанбате он не усидит».
Логунов уже намеревался окликнуть связного, но Нечаев застонал и открыл глаза.
