Записку Митя прочитал трижды, он уже ничего не слышал, хотя голос лектора раздавался над его головой. Спрятал бумажку, посмотрел на комсомольцев. Все такие хорошие ребята. Уваров — начитанный парень и много знает — устроил на коленях тетрадку, что-то записывает. «Пусть говорит про меня, это же все правда…»
Федя из угла видел сияющее лицо Мокина. «Неужели от нее письмо? Хотя бы у них наладилось…» И сейчас же переключился на свои мысли… Японцы и белогвардейцы, бандиты и эсеры, вот еще разруха. Все поборем — ближе к социализму. А коммунизм где-то совсем далеко… Федя посмотрел на свои сапоги. «Выдержим, дойдем…»
На спинку скамьи откинулся Васюрка. Совсем почти сомкнулись щелки его узких глаз, лектора он не видит, только слышит. Васюрка давно уже уверовал в то, что при коммунизме будет в тысячу раз лучше, чем теперь. Хорошо поработал — хорошо поел. Исчезнут болезни, но отец не дожил до той поры, мать, наверное, тоже не доживет. Их дети, Васюрка и Витька, должны дожить. К этому еще долго идти: много работать, воевать…
Такие же мысли и у смазчика Сени Широких. Он обязательно хочет узнать у лектора, нельзя ли сократить путь. Хорошо бы всем постараться и сразу к коммунизму, без остановки. Что для этого требуется? Спросить разве Уварова, он уже перестал писать. Нет, не надо, шуму наделаешь, шепотом ведь о таком деле не поговоришь. Сеня не знает, что телеграфист сам кое-чего не понимает и собирается обратиться к лектору… Если социализм мы еще только будем когда-то строить, то почему же Октябрьскую революцию уже сейчас называем социалистической? Тут надо раскумекать.
Своя забота у Веры. Все, что говорит лектор о большом и великом, она понимает так: идти в будущее трудно — все в гору и в гору; упадешь не раз, руки раскровянишь, коленки расшибешь. Вера представляет себя идущей в гору — цепляется за кусты, за обнаженные корни деревьев. Кто-то подает ей руку. Вдвоем идти легче… Она смотрит на увлеченного лекцией Костю, отрывает от газеты клочок чистого поля и пишет карандашом: «Будет ли при коммунизме любовь?» Передала свернутую бумажку Васюрке, тот — Уварову… Не догадаются, от кого записка.
Костя в этот момент мечтает о большой книге. Восьмиклассники написали сочинения о героях, взятых из жизни. Они жили или живут для народа, отдавали или отдают себя общему делу. Комсомольцы должны быть такими. Приятно, когда что-нибудь делаешь не только для себя, но и для всех. О тебе напишут другие. Вот и получится толстая книга о борьбе человека за свое счастье на земле…
В полутьме на маленькой скамейке сидели рядом Кузя, Пронька, Ленька Индеец. Каждый по-своему относился к тому, что говорил инструктор укома… Пронька боялся прослушать что-нибудь, вытянул вперед шею… Вот и приезжий товарищ вспоминает слова Ленина о том, что пятнадцатилетние увидят коммунистическое общество. А если война, да на много лет? Тогда отодвинется коммунизм. Одна война затухнет, а за ней другая может разгореться. Так и вырастешь, постареешь, ничего не увидишь… Когда кончится последняя война? Лектор, наверное, знает. Еще Проньку интересует, будут или нет при коммунизме бедные и богатые? У Хохряковых семья большая, нужда к земле прижимает. Пронька еще ни разу не носил новых сапог, ему не покупали, приходится донашивать отцовские…
Кузино воображение рисует картину… По Европе бродит призрак. Это огромная-преогромная фигура в белом, в руках у нее красное знамя. Она медленно продвигается к Азии, ее ждут в поселке Заречье. Собрался народ, в толпе выделяется невысокий мужик с рыжей бородой, это сам Кузя…
У Леньки и вовсе разыгралась фантазия, в ней много детского… По океану плывет пароход-гигант, ведет его известный всему миру сын смазчика, капитан Алексей Сергеевич Карасев. Налетел шторм. Разбушевалась водная стихия. Кораблю угрожают зловещие подводные камни. Но штурвал в надежных руках. Где-то в тумане еле-еле видны огни маяка — там коммунизм. Туда и направил свой корабль капитан…
До полуночи лектор отвечал на вопросы.
* * *
Государственные мужи Японии — солидные дяди в военных мундирах и гражданских костюмах мечтали… Соглашательские партии Дальневосточной республики победили на выборах Учредительного собрания. Наконец-то создано желательное правительство, оно не признает Советской России и обратится за помощью к иностранным государствам.
Мечты самураев не осуществились…
Как-то машинист Храпчук принес Тимофею Ефимовичу газету с небольшим сообщением из японской печати.
— Сами признают, желтые дьяволы! Читай!
Кондуктор вооружился очками, прочел вслух:
«Новое правительство в Чите состоит из коммунистов и ровно ни в чем не отличается от советского правительства Москвы… Его создание глубоко противоречит ожиданиям японских властей».
— Лучше не придумаешь! — радовался Храпчук. — Еще не растает снег, а я уже полезу на крышу вокзала срывать синюю заплатку с красного знамени. Ей-богу, руки чешутся!
Очки Тимофея Ефимовича сдвинулись на лоб. Старый Кравченко задумался, закусил ус. Потом сказал:
— Рановато на крышу лезть. Такие заметки, Николай Григорьевич, в Японии печатают не для того, чтобы нас с тобой потешить. Ты собираешься сорвать синюю заплатку, а они весь наш флаг!
И скоро Храпчук убедился, что его сосед был прав. Япония, с благословения Антанты, готовила грязное, пахнущее кровью дело. События в Дэ-вэ-эр развертывались так, что огни маяка, которые представлял себе Ленька Индеец, терялись в океанском тумане, а подводных камней на пути корабля обнаруживалось все больше и больше.
В один из весенних солнечных дней, когда на улицах поселка бурлили ручейки, а школьники несли из лесу букеты темно-синих подснежников-ургуек и ветки багульника с первыми, яркими цветами, поступили тревожные известия.
21 мая 1921 года японские интервенты во Владивостоке заняли штаб крепости и другие важные стратегические пункты. Через несколько дней открыто выступили белогвардейцы. При поддержке японцев они разоружили народную милицию и совершили переворот. Власть была передана только что состряпанному правительству Спиридона Меркулова. Это правительство состояло из представителей буржуазии, тесно связанной с японским капиталом. Многие работники, верные Дальневосточной республике, были арестованы и убиты. В новые органы власти вошли те, кто служил при белогвардейском режиме. Коммунисты перешли на нелегальное положение, а эсеры и меньшевики стали на задние лапки перед Меркуловым. Так создавался «черный буфер». Японцы собирались распространить его на весь Дальний Восток. Назревала война…
В последний день учебного года старшеклассники шумели в коридоре, около географической карты. На все лады обсуждался переворот во Владивостоке. Кикадзе чувствовал себя более уверенным. Он по обыкновению что-то перемалывал своими челюстями. Сладкоежка уже десятый раз дергал Костю за рукав, показывал на карте кружок, означавший портовый город на берегу Тихого океана.
— Я тебе, Кравченко, и раньше говорил: не бывать здесь советской власти! Спиридон Меркулов держится крепко!
— Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела! — сказал Костя. — Большевики вышибли читинскую пробку, вышибут и владивостокскую! Вот осенью придем в школу и тогда увидим, что изменилось на карте… До свиданья!
Костя и его товарищи шли домой без смеха и шуток. Все знали, что к большим политическим неприятностям сегодня прибавилась одна своя печаль — у Васюрки умерла мать.
Со станционных путей ребята свернули в депо, там митинговали мастеровые. Блохин стоял на подножках паровоза и, держась за поручни, кричал в толпу:
— Загнанные в исторические могилы мертвецы-эсеры хотят вылезти из гроба и удивить мир новым предательством. В сговоре с Меркуловым они пытаются задушить власть трудящихся, надеть петлю на шею трудового народа.
Кузя слушал оратора и думал о нарисованной когда-то в уме картине… Призрак бродит по Европе… Добредет ли он до Азии, появится ли когда-нибудь в поселке Заречье…
Глава двадцать третья
Гроза
В мае не выпало ни капли дождя. Ветер кружил на пашнях столбы пыли, всходы были чахлые. В Осиновке упорно говорили о засухе. Объяснение давалось простое: «Бог наказывает нас за грехи». Главным грехом считался клуб, устроенный в поповском доме.
Клуб получился просторный и светлый. Зал и читальня могли бы вместить много народу, но сюда почти никто не ходил. Комсомольцы приуныли: разве только для себя старались? Изредка днем, и то тайком от родителей, в клуб ради любопытства заглядывали школьники. Из взрослых, кроме Никишки, бывали лишь церковный сторож Ефим и мать Андрея Котельникова, Лукерья.
Никишку комсомольцы считали в какой-то мере своим, он помог клубу не одним плотницким топором. Лавочник Петухов отправил с ним на мельницу полную четверть керосину. Никишка поздно вечером принес полезную жидкость в клуб, а отцу сказал, что посудину с керосином нечаянно разбил о колесо телеги. Что ему было за это — никто не знает. Парень аккуратно читал в клубе газеты, интересовался книгами об устройстве машин. Правда, читальня была еще бедной. Ревком мог выписать «на казенные средства» две газеты и ничего больше. Анна Гречко принесла в читальню все свои книги, кое-что выпросила у псаломщика. В одной книжке описывалась жизнь американского изобретателя Томаса Эдисона, Никишка прочитал ее и попросил еще что-нибудь. Анна написала Мокину — пусть подберет подходящую книгу в поселковой библиотеке.
