Бум, бум, бум, — словно кто-то стучит бревном в нашу дверь, — бум, бум, бум. Но сонная одурь, придавливающая меня к матрасу, столь велика, что я никак не реагирую на непонятные звуки. И только, когда я ощущаю сильнейший удар, буквально сбрасывающий меня на пол, я открываю глаза. Кругом царит суета и нешуточная паника.
— Одевайся, скорее, — бросает мне китель суетливо мечущийся по комнате Федор.
От близкого толчка с потолка обваливается штукатурка. Кое-как одевшись, выскакиваем на улицу. Никаких больше объяснений не нужно, мы явно попали в самый эпицентр очередной бомбардировки. Во всяком случае, нам так кажется. Набитый песком, сухими листьями и обрывками бумажек суетливый ветер свищет по улицам некогда тихого городка. Черные столбы разрывов хаотично поднимаются то справа то слева.
— Все к орудию! — патетически вопит Преснухин, энергичными движениями рук призывая нас в сад за домом, где спрятана зенитка.
Толпой бросаемся обратно. Но вскоре выясняется, что какое-либо противодействие мы оказать просто не в состоянии — бомбардировщики летят слишком высоко. Двумя четкими треугольниками они надвигаются с запада, щедро осыпая нас из небесной высоты разнокалиберными бомбами. Поняв, что положение абсолютно безвыходное, бестолково заметались в поисках хоть какого-нибудь укрытия.
— За душем есть яма, — кричит Басюра, — бежим туда!
Яма и в самом деле была. Но что это была за яма! Залитая на половину зловонной жижей из туалета, полузаросшая подозрительная ряской она была так непрезентабельна, что мы поневоле на секунду замешкались. Но только на секунду. Неудержимо нарастающий свист падающей с небес очередной бомбы мигом отмел наши сомнения. И когда рядом тяжко вздрогнула земля, мы все дружно сидели по горло в мерзкой жиже, высунув лишь носы.
— Что за черт! — яростно отплевываясь, кричит заляпанный по глаза Щербаков. — Все говорили, что здесь самое спокойное место во всем Вьетнаме! Вот тебе и спокойное…
Новый оглушительный удар, и на нас валом летит земля пополам с какими-то балками и сучьями.
Мы хором вопим, вскидывая руки вверх и на всякий случай ныряя поглубже.
Что-то сильно наваливается на мой затылок, и я мгновенно оказываюсь на самом дне. Отчаянно цепляюсь руками за что попало и уже почти теряю сознание, как вдруг ощущаю, что меня выдирают наверх чьи-то сильные руки. Выбравшись, я некоторое время жадно втягиваю воздух. Затем переворачиваюсь на спину и, утираясь, поднимаю отяжелевшую голову. От нашего уютного садика мало что осталось. Лишь порубленные осколками кусты, надломленные деревья да какие-то непонятные древесные ошметки, покрывшие все вокруг. Грязь, стелящийся по земле удушливый дым… одним словом, полный разгром.
— Ты как, — чувствую, что кто-то дергает меня за рукав, — двигаться можешь?
Прочищаю забитые грязью уши и непонимающе оборачиваюсь. Все наши парни смотрят на меня с сожалением.
— Пойдем-ка, браток, в дом, — берет меня под руку Толик, — тебе бы вымыться надо.
— Да мы все вроде как не из бани, — пробую шутить я, одновременно отмечая про себя, что как-то неуверенно стою на ногах.
И тут Щербаков на пару с Камо подхватывают меня подмышки и буквально насильно волокут к нашей резиденции. Равнодушным взором отмечаю, что она тоже значительно пострадала. Стены покрыты трещинами, особенно на втором этаже. Кое-где выбиты стекла и потрескались рамы. Меня усаживают прямо в коридоре на табурет и начинают раздевать. Откуда-то появляется ведро воды, и начинается процесс отмывки ставшего моего словно чужого им тела. Я сижу при этом совершенно спокойно, лишь удивляясь своему спокойствию и неподвижности.
— Ты как, — наклоняется ко мне Федор, — ничего необычного не ощущаешь?
Я начинаю отрицательно мотать головой, и только тут ощущаю какую-то неловкость, что-то мешающее в затылке. Поднимаю руку и пытаюсь ощупать это нечто неудобное. Но Федор тут же перехватывает мою руку.
— Не трогай, — говорит он мне. — Сейчас мы промоем… и перевяжем. Сиди смирно.
«Значит, там есть, что перевязывать, — с каким-то замедлением доходит до меня. — Значит, я ранен!»
— Крови много? — спрашиваю я, замирая в предчувствии чего-то ужасного.
— Нет, — успокаивает он меня, — чуть-чуть поцарапало. Шишка только надулась. Приличная. А крови относительно немного.
После этих «успокаивающих» слов некая мутная пелена словно отделят мой внутренний мир от мира внешнего, и я вялым снопом заваливаюсь на бок.
* * *
Когда я открываю глаза, то при малейшей попытке пошевелиться ощущаю, что моя голова просто раскалывается от боли. Кое-как сажусь на кровати и осторожно ощупываю свою самую важную часть тела. Она очень напоминает волейбольный шар, сделанный наполовину из марли. «Хорошо, — думаю я, — что наши медикаменты уцелели. А то меня бы сейчас старыми портянками обмотали». Эта мысль меня несколько развлекает, и я даже делаю попытку подняться на ноги, поскольку ужасно хочется пить, а в комнате никого нет. Вначале меня немного пошатало, но потом мне удалось выровняться, и до стола с чайником я добрался без особых проблем. Попутно мне удалось выглянуть в окно, где я увидел сидящего на дереве Федора, который, балансируя на толстой ветке, налаживал поврежденную антенну. «Господи, — подумал я, — да это просто «дежа-вю» какое-то! Стоит нам куда-нибудь приехать или задержаться на какой-то относительно продолжительный срок, как тут же события начинают развертываться по одному и тому же сценарию. Налет, бомбежка и обязательно все антенны в клочья. Прямо рок какой-то!»
Делаю еще несколько жадных глотков и, опершись на подоконник, какое-то время с любопытством слежу за действиями своих сослуживцев. Вы ведь знаете, нет ничего приятнее для человеческого глаза, как наблюдать за горящим костром, текущей водой и… за работающим товарищем.
Голова, конечно, ноет, но все же двигаться я вполне могу. Вот только одеться бы во что… Осматриваю себя и убеждаюсь в том, что на мне нет даже трусов. Все ушло в срочную стирку. А сколько вообще времени? Смотрю на часы. Сейчас половина одиннадцатого. «В какое же время случилась бомбежка? Не помню, часов, может быть, в девять? Я, наверняка, проспал, и в положенные семь часов меня не подняли. Но чтобы выяснить, высохло ли белье, необходимо выйти хоть в чем-то».
Обматываюсь посеревшей от долгого употребления простыней и этак вальяжно, на манер заправского римского императора, выхожу на крылечко. Выхожу и лицом к лицу сталкиваюсь с моей вьетнамской подружкой. Запыхавшаяся, с растрепанными волосами, она едва не сбивает меня с ног. Видимо, не признав меня в таком экзотическом наряде, попыталась на скорости обогнуть меня, но я среагировал довольно быстро, ухватив ее за руку.
— Лау Линь, подожди, — прижал я ее к себе другой рукой, — что случилось?
Она вскинула глаза и, чтобы не вскрикнуть, моментально зажала ладонью рот.
— Ой, Санья, — воскликнул она, справившись с первым испугом, — что с тобой произошло? У тебя что, серьезная рана?
— Да, так, — отступаю я на шаг назад, — стоять могу.
— Так что же ты тут стоишь? — всплеснула она руками. — Пойдем скорее в дом.
Не успел я и глазом моргнуть, как она буквально втащила меня обратно в коридор.
— Где твоя комната? — спросила она, видимо полагая, что мы занимаем весь дом.
— Там, — со скрипом повернул я подбородок в нужную сторону.
Простыня начала сползать, и, чтобы не предстать перед гостьей в костюме Адама, я судорожно вцепился в нее обеими руками. Но казалось, Лау Линь не обращала на мои потуги никакого внимания.
— Я как раз была на посту у рынка, — защебетала она, заботливо помогая мне улечься на кровать, — когда начался налет. Как только сменилась, сразу побежала сюда. Ведь обещала же… И бомбы падали неподалеку. Волновалась сильно за вас… за всех.
И она кокетливо стрельнула в мою сторону глазами.
— Надо же, — уложила она мою голову на подушку, — почти полгода здесь не пролетал ни один самолет. Не говоря уж о бомбах…
— Лау, — погладил я ее руку. — Раз ты сейчас свободна, то лучше сходи домой. Посмотришь, все ли там в порядке, все ли живы…
После этих слов Лау Линь буквально переменилась в лице, видимо, только сейчас сообразив, что бомбы могли поразить не только центр городка, но и его окраины. Торопливо попрощавшись, она погладила меня по щеке и выскочила за дверь.
— Это кто такая? — с грохотом ввалился в комнату Щербаков, увешанный проводами. — Медсестра, что ли, заходила? И как только вьетнамцы так быстро узнали о твоей шишке? А ты что, уже вставал? — ткнул он в лежащие у кровати мои ботинки. — Помнится, вся наша обувь у вешалки была.
— Это была вовсе не медсестра, — слабо помотал я головой, — это моя знакомая заходила.
— Ха! — удивленно вскинул Анатолий свой лошадиный подбородок. — Да ты, я смотрю, даже на койке времени не теряешь. Надо же, уже и здесь знакомую завел.
