— Именем закона!
— Я вам покажет сакон!.. Я вам покажет такой сакон, что вы сядет на тюрьма! — грозила она сухим, узловатым, коричневым пальцем у самого носа Бориса Сергеевича.
Он спокойно обернулся к детективам.
— Панове, уберите, пожалуйста, эту ведьму!..
Панове, схватив "сиделку", оттащили ее от двери. Она плевалась, пробуя кусаться, но дюжие руки панов Цибульского и Ольшевского держали ее, как в тисках.
Мирэ и Вовка прошли в дверь. В первой комнате, невзрачной и крохотной, — пусто. Но из неё вела дверь в следующую, без окон, темную, вроде чуланчика. Оттуда послышался какой-то вздох, и в полумраке приподнялась чья-то фигура… У постели ночной столик с ложкой, градусником и микстурами.
— Графиня! — вырвалось у Бориса Сергеевича. Он первым вошёл в полутемный чуланчик.
Да, это была она…
Вовка сжимал её руки.
— Бога ради, что с вами? Как вы сюда попали?..
Она отвечала с трудом — такой слабостью охвачена была вся.
— Меня заманили… Пенебельский… его имя… Он здесь ни при чём… Под видом, что тебе… вам угрожает опасность… И вот Флуг, эта страшная женщина и один его сообщник… И они угрозами, обещая меня убить, заставляют, чтобы я глотала какое-то лекарство. Оно уносит мои силы. Я так ослабела… едва могу шевельнуться. Какое счастье, что вы нашли меня! Сегодня вечером они хотели увезти меня в какую-то немецкую колонию, как больную…
Потрясенная неожиданным появлением Вовки, графиня расплакалась. Бедная, в несколько часов она успела так похудеть…
А в соседней комнате, куда втолкнули ведьму, она продолжала бесноваться, кусаясь, царапаясь. Тогда пан Цибульский, вынув из кармана связку тонкой и крепкой бечёвки, с помощью пана Ольшевского привязал ведьму к стулу. А чтоб она не кричала на весь отель, ей заткнули рот валявшейся на полу грязной салфеткой.
Мирэ покинул чуланчик, с любопытством разглядывая подпрыгивавшую вместе со стулом ведьму. А Вовка в это время помогал Ирме одеться. Еще немного — и она на свободе.
В это время послышался скрип лестницы, и в первою комнату вошёл плосколицый, в кепке. Увидев связанную ведьму, чужих людей, он понял всё… И с опущенной головою, как бык, бросился на пана Ольшевского, который стоял к нему ближе. Но дюжий детектив сам бывал в разных переделках. Его опасная профессия научила не только не теряться, а наоборот, самому идти навстречу всяким неожиданностям. Плосколицый хотел с размаху ударить его головой в левую сторону груди, где у пана Цибульского, как и у всех смертных, находилось сердце. Но в самый последний момент, пан Цибульский нанёс противнику два молниеносных удара: хватил снизу коленом в лицо, а сверху кулаком по темени. Бандит упал, окровавленный, и оба детектива бросились вязать его. Он вместе с кровью выплёвывал бешеную немецкую брань и отчаянно пробовал отбиваться. Детективы не остались в долгу, избив его до потери сознания. И когда он, скрученный бечёвкою, лежал в бессильной ярости, биясь головой об пол, один детектив, поправляя сбившийся галстук, молвил, спокойно другому:
— Ну, пан Ольшевский, роль наша кончена! Мы сдадим это швабское быдло наружной полиции…
Вовка и Мирэ увезли графиню в автомобиле на Госпитальную, в пансионат.
Ведьму, вместе с её сообщником, доставили в канцелярию обер-полицмейстера. На допросе от них нельзя было ничего толком выпытать. О Флуге понятия не имеют, в глаза его не видели, и даже не знают об его существовании. Что касается графини Чечени, ее доставил им какой-то неизвестный господин, прося оказать ей медицинскую помощь, как больной, страдающей тихим помешательством.
Вот и все. Больше нельзя было ничего добиться…
39. Поединок
С первых же минут преследования выяснилось качество громадной аспидно-серой, подгоночного типа машины кронпринца. Настоящего кронпринца, бросившегося в погоню за своим двойником.
Расстояние уменьшалось. И могло бы уменьшиться еще больше и далее совсем исчезнуть, если бы князь Василий не отстреливался. Этим он держал преследователей на известной дистанции. Кронпринц со своей маленькой свитой в долгу не оставался, и то и дело вспыхивали огоньки револьверов. Преимущество же Василия заключалось в том, что к его услугам были два германских кавалерийских карабина, заботливо положенных в машину чьей-то внимательной рукою перед отправкой в опасную экспедицию.
Револьвер против карабина — шансы во всех отношениях неравные. Вот почему хоть адъютанты кронпринца и осыпали русских выстрелами, пули их где-то совсем далеко пропадали. Василий же успел подстрелить одного офицера, и это, видимо, охлаждающим образом повлияло, устрашив погоню и умерив её хищнический пыл. Зачем рисковать, подвергая священную особу кронпринца всяким случайностям?..
Будь иная дорога, автомобиль, который шёл сзади кронпринцевой машины, мог бы опередить ее, чтоб собственной грудью встретить пули русского офицера в германском плаще и в каске. Но в том-то и беда, что дорога шла узкая, — двум крестьянским подводам не разминуться, не говоря уже о внушительных двенадцатиместных автомобилях. И объехать было мудрено, так как вдоль всего пути непрерывно тянулись глубокие канавы.
Могли бы помочь преследователям разве только еще дозоры и патрули, встречавшиеся по дороге. Но, во-первых, извольте остановить бешено мчавшийся автомобиль… Самого монументального всадника сметёт и отбросит, как игрушку. Да и кому охота рисковать? Во-вторых же, все встречные немцы были полны самого ошеломляющего недоумения. Извольте в самом деле разобраться! Перестрелка между автомобилями. И в том, и в другом — свои же германские офицеры.
Сам премудрый Соломон беспомощно опустил бы руки перед разрешением такой головоломной задачи. Тем более, приходилось решать задачу мгновенно. Одно искрометное мелькание — и всё три машины уже, чёрт знает где, несутся в густых облаках пыли…
Кронпринц с адъютантами своими уповал на чудо. Ему казалось, что дерзкий двойник встретит на своём бегу целую баррикаду из брёвен или даже деревьев. И тогда уже нет никакого спасения. Но откуда же взяться баррикаде, если штабу корпуса, кругом растерявшемуся, не явилась самая простая мысль дать знать по телефону на передовые позиции, чтобы там задержали, какой угодно ценою, переодетого русского офицера? Правда, крайние линии германского расположения не пересекали дорогу, но все же она была в немецких руках, и можно было выслать кавалерийский разъезд с каким-нибудь заградительным материалом. Или за отсутствием его можно было просто перекопать дорогу. Но ничего этого не было сделано, и автомобиль, миновав последние германские линии, покрывал уже нейтральную зону. Преследователи, боясь увлечься и уже, в свою очередь, из охотников превратиться в дичь, отстали.
Опасность миновала. Василий бросил на дно машины оба карабина с до обжога раскаленными стволами. Сгоряча, в пылу перестрелки, он и не заметил, сколько выпустил патронов. И лишь теперь увидел, куда более дюжины разбросанных там и сям медных обойм.
Герасимов повернул к нему свое вспотевшее, улыбающееся лицо.
— Ну что, князь?
— Да что, жарко было, одно скажу! Знаете, я, как мальчишка, молился Богу, чтобы ухлопать кронпринца. Ведь был момент, когда расстояние между нами было шагов сто двадцать и я успел его разглядеть. И даже лучше, чем когда мы съехались лицом к лицу возле штаба. И было такое впечатление, словно я видел себя в зеркале. Жутко стало, до чего я похож на этого мерзавца! Но, смотрите, смотрите, аэроплан!.. И вдобавок, немецкий "таубэ"!..
Аэроплан летел на высоте приблизительно тысячи метров. Но не было в полете ни веры в себя, ни плавности. Видимо, там, наверху, не все обстояло благополучно. Замедленный ход. Какие-то дергающиеся зигзаги. Словно голубок — сверху он действительно казался крохотным голубком, — чуя свои последние минуты, чертил клювом по воздуху какие-то загадочные буквы, быть может, последнюю волю.
Реял след за аппаратом в виде густого, зловещего дыма. И все ниже и ниже скачками опускался "таубэ", точно прицеливаясь, куда б он мог спуститься на сжатом побуревшем поле.
