Владимир Першанин - «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»

Копали картошку. Двое — копают, один на стреме стоит. Увлеклись, не заметили, как подошли трое гражданских парней. В длинных куртках, полупальто, а под одеждой — явно оружие. У нас карабины в сторонке лежат. Неизвестно, чем бы кончилось, но Ваня Крикунов тут как тут, с карабином наготове. Посмотрели друг на друга, прикинули. Если начнется драка, мало кто в живых останется.

— Идите, — махнул я им рукой.

— Чего вы чужую картошку воруете? — с акцентом спросил один из них.

— Можем и расплатиться.

Деньги у меня имелись. Только в карман полез, те трое напряглись, того и гляди, за оружие схватятся.

— Не надо. Потом заплатите…

Сказал с намеком. Мол, не только за картошку расплатитесь. Попятились и, не поворачиваясь к нам спинами, ушли. Мы собрали картошку и бегом в часть. По дороге обсудили, правильно ли поступили. Может, надо было стрелять? А вдруг у парней оружия не было? Угодили бы за убийство под трибунал. Больше на поля не ходили. Ели, что дают. Тем более формирование вскоре закончилась, и мы двинулись к новому месту назначения.

Войска 3-го Белорусского фронта наносили мощные удары по направлению к Балтике. Наш автобат базировался под Вильнюсом. Это юго-восточнее Каунаса. Начиная с ноября мы перебрасывали новое вооружение, боеприпасы, людей к линии фронта, которая все ближе придвигалась к Балтике. Немцы сопротивлялись отчаянно. В ряде мест наши войска уже вышли к побережью в первой половине октября, но это было севернее.

Первые рейсы были протяженностью также около 150 километров в один конец. Что изменилось за это время? В автобате стало больше «студебеккеров» и трофейных машин. Мы чаще возили технику: противотанковые и легкие зенитные пушки, загружались снарядами для танков. В небе стало больше наших самолетов. Потери людей и техники стали меньше. Я видел поединки наших и немецких истребителей. Шли они на большой высоте, трудно было понять, где чей самолет, но вот когда сбитые истребители падали, тут уже становилось ясно, кто победил. С горечью смотрели, как взрываются наши самолеты, и радовались, когда кувыркался вниз «Мессершмитт».

Меня потом часто спрашивали, кого больше сбивали: наших или немцев? Точно сказать не могу. Потери несли обе стороны. Но я бы не стал повторять газетные штампы, что «сталинские соколы везде громят фашистских стервятников». Летчиков мы уважали и любили. И дрались наши ребята храбро. Я видел, как не захотел выходить из боя подбитый «Як». Молодец, не бросил своих, а потом потянул на восток.

Никакого «рыцарства» в воздухе не было и в помине. Если наш летчик выпрыгнул и раскрыл парашют слишком рано, его старались расстрелять немецкие самолеты. Мы с земли пару раз били из карабинов и автоматов по немецким пилотам. Конечно, предпочли бы взять какого-нибудь аса в плен, но места вокруг лесистые, да еще ветер тащит фашиста. Вот мы и торопились добить их, чтобы снова не вернулись к своим. Тем более — Прибалтика. Они могли рассчитывать на помощь со стороны латышей.

Стало опаснее подвозить грузы непосредственно к линии фронта. От нас требовали сгружать всё едва не в траншеи. От этого несли потери. Помню, новенький «студебеккер» разбили из пушки в двухстах метрах от траншеи. Попробуй, поспорь, когда к тебе подбегает ошалевший от грохота боя офицер в ватнике, с пистолетом в руке, и начинает командовать! Многие выпивши, тех вообще не убедишь. Николай Мороз, которому присвоили «младшего лейтенанта», как-то уперся и не захотел подгонять машины на открытое место. Капитан в него из «вальтера» чуть не в упор шарахнул, только жесть на крыше зазвенела. Хорошо, что промазал, а может, просто решил пугнуть. Мороз, мужик с характером, в секунду вышиб пистолет, завязалась свара, но прибежало начальство и навело порядок.

В другой раз вступили в бой с немецкой разведкой или передовым отрядом. Дрались не на шутку. У немцев было два легких бронетранспортера и два вездехода-амфибии. Бронетранспортер хоть и считается легким, но пулемет у него тяжелый. Штук пять головных машин изрешетили, сожгли. Нам повезло, что рота двигалась в усиленном составе. Саперы перегоняли американские бронетранспортеры с пулеметами «браунинг», калибра 12,7 миллиметра. Открыли ответный огонь, минометные расчеты выскочили. Быстро собрали пару минометов. Мы им ящики кидаем, они тут же ведут огонь.

Николай Мороз собрал группу человек двенадцать и побежали во фланг. Некоторые ребята боялись. Ложились, ничем не поднимешь. Кого-то подняли, а один как влез в яму и, не обращая внимания на грязь, лед, так и остался там до конца боя. Страх полностью сковал. Эта возня нам дорого обошлась. Двоих ребят из пулемета срезало, как косой. Только клочья из телогреек летели. В нескольких шагах от меня свалились. Считай, уже мертвые, изрешечены, а пытались подняться, бежать.

В этом бою я точно одного немца уложил. Бросил две гранаты. Фриц прямо на них выскочил. Одна граната взорвалась, а вторая почему-то нет. Но ему хватило. Отбросило, как тряпичную куклу, а я автоматом разжился. Прежнее трофейное оружие у нас на переформировке отобрали. Забежали во фланг. Я немного припоздал, пока запасные магазины собирал. Когда подбегал к своим, мина почти под ногами взорвалась. Я так понял, что наша. Минометчики лупили не глядя. Такое в войну случалось. Второй, третий взрыв. Мы проскочили зону огня, оставив позади труп нашего шофера.

Немецкий вездеход-амфибия через грязь мимо нас ехал. Мы по нему все стреляли, в кого-то попали, но водитель попался опытный. Прорвался сквозь огонь. Бой понемногу затих. Когда возвращались, увидели убитого водителя с оторванной ногой. Карабин в щепки, и телогрейка разорвана в клочья. Принесли брезент, завернули труп и понесли к машинам. По дороге попался немец. Подраненный, хотел руки поднять. Не успел. Вася Бессонов его из автомата застрелил. И еще кто-то для верности в мертвеца пальнул. Обозленные все были. Сопли размазывать про милосердие и гуманность в такой ситуации бесполезно.

Похоронили своих погибших и дальше ходу. Поврежденные машины частично на буксир взяли, а две оставили, потому что неясно: или наступление немецкое, или разведка. Надо быстрее груз везти. За этот бой несколько человек представили к наградам: капитана Сулейкина, старшину Мороза, Ваню Крикунова, еще кого-то и меня. Мы получили медали, а капитан Сулейкин орден Красной Звезды. Иван Прохорович Сулейкин очень гордился орденом. Он его давно заслужил. Больной, простуженный. Отлежит в санбате дня три-четыре и снова в строй. Я командира автобата только издалека видел. Гордый был, на уровне командира полка себя считал. Пару орденов и медали имел, хотя в рейсах к передовой я его не видел. Впрочем, может, это и не его обязанность.

Зима в Прибалтике сырая и слякотная. Погода менялась едва не каждый день. Туман, дождь со снегом, то вдруг задует холодный ветер, и начинает подмораживать. Однажды понадеялись на толстый лед и врюхались по пояс в грязь. Сразу несколько машин на мосты сели. Меня тоже другой «студебеккер» вытаскивал. Потом я ЗИСы и полуторки тащил. Подкладывали стволы деревьев, охапки веток. Ветер, мелкая пурга, лед разбивали ломами, кирками. Впрягли два «студебеккера», вытащили тяжеленную машину. Сулейкин скомандовал:

— А ну, разгружай!

Разгрузили часть ящиков, выдернули одну машину, потом вторую и третью. Где бы согреться? Стали просить спирт. А капитан сумел вскипятить чаю и заставил нас горячий чай со сгущенкой пить.

— После спирта заснете! Когда приедем, тогда получите по стакану.

Капитан был прав. Мы и без спирта засыпали за рулем. Одну машину сожгли, когда в подмерзшем радиаторе пытались лед растопить. Карбюратор переполненный, мотор, как пыхнул, водителю лицо опалило, огонь столбом. Успели сбросить сколько-то ящиков сверху, а остальные сгорели. Патроны трещали так, словно бой идет.

13 января началось наступление войск 3-го Белорусского фронта в направлении на Кенигсберг, мощный оборонительный узел. Немецкие войска, авиация, сосредоточенные там, контролировали Данцигскую бухту, залив Куриш-Гай с морскими базами. Наши части двигались вперед, а следом — мы. К концу января передовые полки нашего фронта вышли к побережью. Дорога в один конец уже достигала двести километров. Нашлись грамотные люди, организовали пункты питания. Кормили хорошо, пшенка или гречка с мясом, горячий чай. Правда, посидеть в тепле долго не давали. Уже ждали своей очереди следующие ребята.

Намерзся и намок я за последнюю военную зиму, как никогда в жизни. В марте заболел воспалением легких, температура под сорок. Месяц пролежал в госпитале. Выписали с затемнением в легких. Но все же войну закончил. Где-то под Гамбургом победу праздновали.

А для меня вскоре тяжелые времена настали. В октябре сорок пятого года почувствовал себя плохо. Положили в госпиталь в Вильнюсе. Туберкулез! Подлечили, демобилизовали как инвалида второй группы и отправили в санаторий под Ялту. Вроде ничего стал себя чувствовать, поехал в город Шахты к старшей сестре Шуре. Тут меня так прижало, что 13 месяцев пролежал в Ростовском тубдиспансере. Вышел худой, как скелет, вес — 52 килограмма. Умные люди подсказали съездить в Москву, обратиться в Управление инвалидов войны. Может, оно по-другому называлось, но не в этом дело. Там меня спасли, хотя я дошел уже до точки. Сразу направили в госпиталь в Подольск. Вот где я последствия войны увидел! Очень много молодых ребят-фронтовиков с туберкулезом лежали. Лечили и кормили хорошо. Шесть месяцев в госпитале, затем два месяца в санатории на море. Месяца четыре у сестры покантуюсь (я получал пенсию по инвалидности, все деньги ей отдавал) — и снова в Москву.