Увидев Николая совсем рядом, на тропинке, Павел смущенно приостановился, стараясь застегнуть шинель, но крючки не попадали в петли.
— Здорово, Павел! — сказал Ватутин и, подойдя, обнял его и поцеловал в колючую щеку.
Теперь из землянки высыпали все, кто там был. Кто-то побежал за командиром части.
— Нет, нам тут не поговорить, — с досадой сказал Ватутин, — пойдем, Павел, сядем где-нибудь в сторонке.
Павел пошел рядом с Ватутиным. Он был горд и рад, что брат его вспомнил и нашел вот здесь, в землянке. По правде говоря, он давно где-то в глубине души затаил обиду на Николая. Ему казалось, что брат, став большим человеком, забыл его и младшего брата Афанасия, который служил в танковых войсках.
Братья шли по тропинке рядом, оба одного роста, а Дзюба деликатно отстал, чтобы не мешать их беседе. Он смотрел на них и думал: как странно складывается судьба людей. Один брат командует фронтом, а другой — простой солдат.
Наконец по другую сторону холма нашлось местечко, где можно было спокойно поговорить.
Ватутин снял фуражку и провел платком по вспотевшему лбу. Да, ходить по переднему краю, ползать по траншеям, взбираться на холмы — это требует привычки. И сейчас, когда наконец он привалился спиной к какому-то бревну, почувствовал, как гудят ноги. Павел присел на старый снарядный ящик и улыбчиво смотрел на Николая… Давненько, давненько они не виделись. Здесь, где их никто не мог слышать, Павел вновь ощутил себя старшим братом, главой большой ватутинской семьи.
— Ну, здорово, Коля, — сказал он, скручивая из газеты козью ножку. — Надолго ты сюда? Проездом или работать?
— Работать, — сказал Ватутин.
— Чем будешь командовать?
— Фронтом.
— Так, — одобрительно усмехнулся Павел, — значит, я под твою команду поступаю… Это даже хорошо… Если тебя наверху затрет, шли в случае чего телеграммку: браток, выручай! Жми, Павлуха, на противника с правого фланга!.. А я уж не подведу…
Оба засмеялись.
— Хорошо, — сказал Ватутин, — буду считать тебя отдельной армией…
Павел затянулся саднящим дымом, закашлялся и как-то примолк. Ватутин взглянул в его иссеченное морщинами, обветренное лицо и по пытливому огоньку в глубине глаз понял, что брат сейчас задаст ему тот самый важный и самый трудный вопрос, на который он не сможет ответить.
— Что с матерью и сестрами? — спросил Павел.
Ватутин виновато приподнял руки.
— Не знаю, Паша!.. Я посылал за ними машину в Чепухино, их даже погрузили, но вывезти не удалось…
— Почему? — сурово спросил Павел.
— Немцы перерезали дорогу.
— А ты это откуда знаешь?
— Шофер рассказал. Перебрался через линию фронта и обо всем доложил…
Павел хмуро взглянул на Ватутина:
— Что ж раньше ты не смог этого сделать? Ведь за тебя мать и Лену, может, теперь повесят…
— Да, если дознаются, кто я такой, плохо им будет…
Павел плотно сжал обветренные губы и смотрел куда-то через плечо Ватутина.
— Так уж случилось, — сказал Ватутин, чувствуя, что прощения брата ему не получить, — немцы продвинулись быстрее, чем я ожидал…
Павел усмехнулся:
— Это ты перед своим начальством оправдывайся, чего ожидал, а чего нет. А мать у нас одна. Я тебе как старший брат говорю: недоволен я тобой, Николай… Оторвался ты от семьи…
— Что ты, Павел!
— Да, да! — упрямо повторил Павел, и на его впалых щеках запрыгали желваки, — ты загодя об этом должен был подумать. Я и Афанасий из дома ушли… — Он помолчал и вдруг спросил: — А что с Афанасием, знаешь?..
— Нет, — почувствовав недоброе, сказал Ватутин. — А что?
— Ранен он тяжело на Волховском фронте… Письмо получил из госпиталя…
Ватутин устало опустил плечи. Да, все очень безрадостно. Большая была у них семья. Помнит — в детстве — двадцать человек садились за стол… Он представил себе Афанасия, но почему-то не взрослым, а тем белокурым коротконогим мальчишкой, который однажды уселся у задних ног коня, и Николай страшно испугался, что конь его лягнет. Николай в это время держал в руках большой кусок спелого и сочного арбуза. Этим-то куском он поманил коня, и тот отошел от Афоньки. Хрустнув коркой, конь сожрал арбуз, а Николай в сердцах так поддал спасенного столь дорогой ценой Афоньку под зад, что тот дико заревел…
— Как? Выживет? — спросил Ватутин.
— Не знаю!.. Ответа еще не получил.
— Сегодня же запрошу.
— Запроси, — сказал Павел, — а потом мне черкни записку… Ну а Татьяна как?..
— Вот был в Москве — виделись… Здорова…
— Пиши от меня привет… Ей и ребятам…
— Хорошо…
Павел снова полез в карман за кисетом и стал не спеша сворачивать папиросу, просыпая крошки табака на предупредительно подстеленный клочок бумаги.
— Махорку куришь? — спросил Ватутин.
— Махорку. Нам командирского пайка не положено.
— Ну, табачку я тебе пришлю…
— Спасибо, — улыбнулся Павел, — а то бывает маловато — старшина у нас прижимистый… Так на каком же фронте мы теперь будем?
— На Юго-Западном…
— Так, — сказал Павел, — значит, ты наш командующий?!
— Ваш, — кивнул Ватутин.
— Ну смотри, командуй так, чтобы мы вперед пошли…
— Буду стараться, — улыбнулся Ватутин и поднялся, — ну, прощай, Павел… Хорошо, что мы с тобой встретились. Не сердись на меня, если и буду где поблизости, а не зайду. Много у меня сейчас дел…
— А я за себя и не сержусь, — сказал Павел, — вот о матери и сестрах нам с тобой еще подумать надо.
…Издали Дзюба видел, как братья сели по сторонам заброшенного окопа, лицом друг к другу. В их движениях была какая-то неуловимая схожесть. Они говорили так минут пятнадцать, иногда посмеивались, иногда грустно покачивали головами. Потом встали, и тут Ватутин с силой привлек к себе Павла, поцеловал и, повернувшись, пошел по тропинке к Дзюбе. Павел остался стоять на краю окопа, провожая его взглядом. Потом тоже повернулся и зашагал к землянке.
В блиндаже Павла с нетерпением ожидали солдаты. Как только он вошел, его засыпали вопросами. Всем казалось, что Ватутин не мог не рассказать брату о том, что их волновало больше всего, — когда начнется наступление и будет ли второй фронт. Павел отговаривался. «Да мы таких дел и не касались. Говорили все о делах семейных». Но ему никто не поверил.
— А когда тебя браток командиром сделает? — задал ему кто-то каверзный вопрос. — Слово скажет, и сразу тебя — в капитаны…
Павел рассердился:
— Да бросьте вы языки чесать! Как был солдатом, так и останусь. Он небось две академии кончил, а я четыре зимы в школу ходил. Он — при месте, я — при месте. Вот хорошего табаку прислать действительно обещал.
1
Генерал Рыкачев сердито посасывал потухшую папиросу и, насупившись, смотрел в одну точку перед собой. Сухощавый, прямой, с чуть вздернутыми кверху плечами, он выглядел моложе своих пятидесяти пяти лет. И, очевидно, знал это. Во всей его осанке, в быстроте и четкости движений, в тщательности, с которой были расчесаны начавшие редеть черные виски, даже в манере держать папиросу — небрежно и картинно, — во всем чувствовалось желание если уж не быть, то по крайней мере казаться молодым.
Судя по груде окурков, которые лежали в пепельнице, стоявшей на краю стола перед Рыкачевым, разговор затянулся.
Ватутин усталым движением расстегнул верхние пуговицы кителя и откинулся на спинку скрипучего стула.
— Что вы все время киваете на Воронежский фронт, — сказал он с затаенным раздражением. — Там были одни условия, здесь другие. Там мы главным образом сдерживали противника, теперь же у нас совсем иная задача. Я пока еще не могу говорить обо всем подробно… Но думаю, вы и сами догадываетесь…
Рыкачев кивнул головой и сухо улыбнулся.
— Отчасти догадываюсь, товарищ командующий. Так, зазря, меня в это растреклятое место, где ни дорог, ни мостов, с армией бы не послали. Но разговор наш имеет для меня важное значение. Я продолжаю считать, что ослаблять фланги в большом сражении и собирать все силы на одном участке за счет других — очень рискованное дело…
— Не спорю, рискованное. — Ватутин сердито прищурил глаза: — Но чего же вы-то хотите? Вы хотите, чтобы мы везде были одинаково сильны? Это невозможно и совсем необязательно, товарищ генерал. Да, совсем необязательно, — повторил он. — Могу сказать наверное, что к началу сражения мы еще не будем иметь преобладающего перевеса в силах. Но даже самый незначительный крен в нашу сторону надо уловить и разумно использовать. — Он нетерпеливо передернул плечами: —А вы требуете каких-то идеальных несбыточных условий. Их нам никто не создаст. И требовать ничего лишнего мы не должны… Риск, вы говорите… Да, конечно. Но риск естественный, оправданный, необходимый… Не забывайте, что мы с вами и направлены-то для того, чтобы взять на себя всю ответственность. И решать. Решать не только за себя, но и за противника. Не подчиняться обстановке, а создавать ее. Навязывать противнику свою волю…
